— Совершенно с вами согласен, герр Сумароков, — поддержал меня обер-вахмистр, заслышав мой шепот. — Старая жизнь осталась для принцессы по ту сторону Зильберхали. В Сагаре весьма строгие законы, касающиеся посягательства на честь княжеской персоны. В особенности, если оно проявлялось в склонении кого-то из членов правящей семьи к супружеской измене.
— Вот как? — сразу заинтересовался Кристоф. — И в чем же проявляется сия строгость?
— Это весьма интересный ритуал, — пояснил герр Глапп, явно обрадованный тем интересом, который вызвали его слова. — Если, к примеру, вас, дорогой Кристоф уличат в порочной связи с какой-то девушкой из княжеской семьи, с вами сделают следующее: сначала разденут догола, затем обреют все волосы с вашего тела и головы и подвесят вверх ногами на всеобще обозрение, с дубовой веткой, воткнутой вам в зад. А украшать эту ветку будут ваши чресла, которые вам предварительно отрежут. Но сагарцы — большие аккуратисты, и все это они проделают так, чтобы вы не умерли от потери крови и могли лицезреть части своего тела, которые болтаются рядом с вами.
Кристоф слушал его, раскрыв рот. Глаза его постепенно наполнялись ужасом.
— Как интересно вы рассказываете, герр Глапп, — заметил я. — Я слышал, о строгости местных законов на этот счет, но полагал, что дело ограничивается обычной виселицей.
Зажмурившись, обер-вахмистр покачал у меня перед лицом пальцем.
— Обычной виселицей это могло бы закончиться где-нибудь в Померании, — сказал он. — В Сагаре же к этому вопросу подходят весьма обстоятельно. Когда вы начнете терять сознание от прихлынувшей к голове крови, вас снимут с веревки, приведут в чувство, а потом приколотят ваши руки и ноги к деревянной стене семидюймовыми гвоздями. Вот таким образом…
И обер-вахмистр широко расставил ноги и раскинул в стороны руки, демонстрируя, каким образом виновного в прелюбодеянии приколотят к стене. И я подумал, что очень не хотел бы оказаться приколоченным к стене подобным образом. Собственно, я вообще не хотел оказаться приколоченным к стене. Любым образом…
— Затем вам секирой либо обычным топором отрубят левую ногу, — обер-вахмистр на себе показал покуда несчастному Кристофу отрубят ногу, ежели он будет уличен в порочной связи. Оказалось, что отрубят ее по самый пах.
Ну правильно, а чего им мелочиться⁈ Чресла-то все-равно уже оттяпали! Вон они, на ветке дубовой болтаются, что из задницы торчит…
— Потом вам сразу же отрубят правую ногу, — продолжал запугивать герр Глапп моего несчастного неофита. — И вы повисните на гвоздях, что забиты в ваши руки.
— Какой кошмар… — пробормотал побледневший Кристоф. — Какой кошмар… Да еще эта ветка в жопе…
— Жутко неудобно, — согласился с ним обер-вахмистр. — Потом вам отсекут одну руку. Обычно это левая рука, — он показал Кристофу свою левую руку, — но это совершенно не обязательно. Данный момент целиком и полностью на воле палача. И после этого вы останетесь висеть на своей единственной руке… Но если вы думаете, что следующим шагом вам отрубят эту руку, то вы ошибаетесь. Обычно на данном этапе Великий князь проявляет свою княжескую милость и делает знак палачу, что тот может закончить истязания. Для этого он поднимется со своего места и взмахнет красным платком. И только после этого вам отрубят голову. Но поскольку вы все еще висите на стене в очень неудобной позе, — Генрих весьма колоритно изобразил эту неудобную позу, — и при этом еще можете биться в конвульсиях, то отрубить вам голову с первого удара может и не выйти. И палачу придется кромсать вам шею несколько раз — пять или семь — пока ваша голова не упадет на помост. Вот так-то, мой молодой друг!
Кристоф смотрел на него с совершенно жалким видом. Карета Великого князя, между тем, тронулась с места и покатила по направлению к западным воротам города. Гвардейский конвой немедленно встрепенулся, над головами пронеслась какая-то зычная команда по-немецки, и десятки копыт звонко застучали по булыжнику мостовой.
Загрохотали колеса других карет из свиты, и некоторое время спустя они все уже катили длинной чередой через весь город.
Обер-вахмистр уже успел приобрести в Аухлите по случаю отличного сагарского скакуна вместе со всей сбруей по совершенно смешной цене. Так он сам утверждал, во всяком случае. Поэтому в карете вслед за кортежем отправились лишь Бернард и девка-служанка. Мы же втроем последовали за свитой верхом, благо погода способствовала подобным прогулкам: было тепло и в то же время не жарко, а солнце, словно не желая без надобности слепить путников, то и дело пряталось за кучерявыми облаками.
Вскоре к нам присоединился еще один всадник — французский посланник в Сагаре по имени Франсуа де Бомбель. Ему наскучило трястись в душной карете, и он решил проехаться верхом, слава богу, что вслед за его каретой шло несколько запасных лошадей.
Это был весьма привлекательного вида человек лет тридцати с небольшим. По городу ему волей-неволей пришлось двигаться в колонне, поскольку ширина местных улиц не предоставляла особой свободы. Но как только кортеж покинул гостеприимные стены Аухлита, посланник ушел в отрыв. С гиканьем он гонял своего скакуна вдоль дороги, хохоча и радуясь, словно ребенок. С той лишь разницей, что ребенок не стал бы при этом держать в руке бутылку вина и время от времени к ней прикладываться.
Ни усов, ни бороды он не носил, а парик с напудренными буклями оставил в карете, предоставив возможность своим и без того белокурым длинным волосам развеваться по ветру. В седле он держался великолепно и производил впечатление настоящего кентавра, который, наслаждаясь свободой, мчит по зеленым лугам Древней Эллады.
Вволю набегавшись, де Бомбель подъехал к нам, сделал из бутылки еще пару больших глотков и что-то сказал по-немецки.
— Вам лучше говорить по-французски, — посоветовал ему Генрих.
— О! — обрадовался Франсуа, глядя на нас с Кристофом. — Господа прибыли из Франции?
— Господа прибыли из Российской империи, — ответил я, старясь, чтобы голос мой звучал доброжелательно. — Но по-французски говорим, как на родном языке. — И представился, чуть коснувшись треуголки: — Алексей Сумароков, камер-юнкер.
Кристоф в свою очередь тоже назвал свое имя. Де Бомбель в ответ широко улыбнулся, продемонстрировав ряд крепких зубов.
— Маркиз Франсуа де Бомбель, — отозвался он, — посланник французской короны в этой сказочной дыре. Я не знаю, чем я так не угодил своему королю Людовику Пятнадцатому, что он отправил меня в эту ссылку, но очень надеюсь, что я успел натворить здесь немало глупостей, за которые меня можно было отозвать на родину.
— Не могу взять в толк, чем вам так не понравился Сагар, мсье, — сказал я довольно холодно.
— Вы шутите⁈ — воскликнул де Бомбель. — Вы, верно, провели здесь слишком мало времени, если задаете такие вопросы! В этом чертовом Сагаре ты оказываешься словно в западне, из которой выбраться нет никакой возможности. И остается только ждать, когда тебя сожрет тоска или же какой-нибудь оголодавший упырь снизойдет до твоей крови, и ты встанешь на одну доску с местной знатью!
Я вдруг понял, что маркиз мертвецки пьян. Нет, в седле он сидел все еще очень крепко, но взгляд его был совершенно безумным. Шея так и раскраснелась от обилия выпитого.
Мы теперь двигались хорошо укатанной дорогой вдоль шелестящих полей. Кортеж растянулся едва ли не на полверсты, и можно было говорить без опаски, что кто-то может нас услышать.
— Мне не совсем понятны ваши слова, маркиз, — искренне признался я. — Конечно, мне никогда раньше не доводилось бывать в Сагаринусе, но Аухлит произвел на меня очень приятное впечатление. Местные жители весьма гостеприимны.
— Гостеприимны? — с недоумением переспросил де Бомбель. И вдруг расхохотался, откинувшись в седле и запрокинув голову далеко назад. Потом вылил себе в глотку остатки вина из бутылки и отшвырнул ее в сторону. — Сразу видно, мсье Сумароков, что вы впервые в это чертовой стране! «Гостеприимство» местных жителей — это как гостеприимство паутины. Она мягкая, блестящая, на ней весело качаться теплым летним днем… Но когда придет паук, когда паутина начнет стягиваться, и вы почувствуете, что больше не в состоянии из нее вырваться, вот тогда вы и поймете, в какую ловушку угодили!
— Мне кажется, что вы излишне драматизируете, дорогой Франсуа, — заметил герр Глапп, обращаясь к маркизу, на мой взгляд, излишне фамильярно. — О какой паутине вы сейчас говорите?
Оскалившись на него, де Бомбель совсем невесело хохотнул.
— Вы уже познакомились с Великим князем Ульрихом? — вместо ответа спросил он.
Обер-вахмистр покачал головой.
— Я присутствовал при их с принцессой встрече, но не имел чести быть представленным.
— Тогда считайте, что вам очень повезло! Внимание Великого князя Ульриха — это как внимание паука в той самой паутине, о которой я вам уже говорил. И ваше счастье, господа, что вам пришлось видеть его лишь издали… Вы обратили внимание, какой бледный у него сегодня вид?
— Да, мне тоже так показалось, — согласился я. — Вы полагаете, князю в последнее время нездоровится?
Маркиз снова коротко и невесело хохотнул.
— Я полагаю, что князю в последнее время не хватает свежей крови! Так же, как и вы, я сначала не понимал, что здесь происходит, и списывал болезненный вид высшего света всего Великого княжества на некую загадочную болезнь, который подвержены местные жители. Причем я был уверен, что она передается от человека к человеку исключительно в процессе любовных утех, поскольку сам я ею не заразился, но заметил у местной знати весьма странный интерес друг к другу.
— Ваши слова заставляют меня волноваться, — заметил я. — И я не уверен, маркиз, что это говорите именно вы, а не вино в вашей голове. Вы выпили целую бутылку едва ли не в один присест!
— Я выпил три бутылки, черт возьми! — вскричал де Бомбель. — И выпил бы еще, если бы меня только что не вырвало прямо на скаку! Рад, что вы этого не заметили.
— А мы-то как рады! — искренне заверил его Кристоф.