ющими у правления расходной сметы ремонта отопительной системы за текущий год...
Медленно обводя взглядом пространство, я вижу несколько десятков разнообразных лиц, глаза которых с любопытством взирают на вошедшего. Лиц самых разных - худых, полных, бритых, окаймлённых изящными бородками и наглухо утопающих в растительности. Серьёзных, глупых, угрюмых и даже интеллигентных - таких, какие встречаются у заслуженных профессоров в вузах. Среди присутствующих затесалось даже несколько женщин - их шляпы редкими островками выделяются на общем фоне мужских причёсок. Я знаю, чего ожидать от этого собрания, и потому абсолютно спокойно останавливаюсь на нескольких знакомых ликах, бросающихся в глаза.
Ленин. Нет, ещё пока Ульянов. Сидит в первом ряду, лихо закинув ногу на ногу. Совсем не напоминает того, точёного из мрамора, каким его ваяли советские художники. У этого человека - рыжая бородёнка с редкими усиками и потная лысина, с явными следами желания комплексующего хозяина сохранить остатки волос. Хорошо видна отчаянная попытка зачесать их с висков, чтоб лежали сверху - глядите, у меня всё не так плохо! На мгновение мы встречаемся взглядами - он смотрит нагло, дерзко и с вызовом. Поняв, что стал объектом моего внимания, кривит губы в презрительной усмешке, не отводя глаз.
А вон там, в последнем ряду, выделяется чёрная, как смоль, грузинская шевелюра. Из-за плотного табачного дыма мне не увидеть выражение лица её хозяина, заметны только густые чёрные усищи, уходящие в стороны острыми концами. Я тоже его знаю, великого учёного, друга всех детей и большого любителя 'Киндзмараули' с 'Герцеговиной Флор'. Впрочем, пока ещё лихого горца 'Сосо', промышляющего разбоем на больших дорогах. Хорошо, что он здесь.
Вокруг сидит ещё масса людей из двух объединённых партий, многие из которых наверняка войдут в пантеон славы вождей, рангом помельче. Либо, наоборот - сгинут навсегда из учебников 'истории ВКПб'. Или, как её принято было ещё называть, 'Краткого курса'. Но - они остаются неузнанными в силу своей молодости.
Кроме, разумеется, лидера сегодняшнего мероприятия. Сверкая линзами пенсне, слегка облокотившись плечом о стену, у трибуны в свободной позе расположился мой сегодняшний оппонент, молодой Лев Бронштейн. Уверенный взгляд которого не оставляет сомнений: находись вместо меня тут хоть сам Господь Бог, в которого он никогда не верил, он разнёс бы в пух и его. Поскольку в дискуссиях юный Лев - считается непобедимым.
- Товарищи, минуту внимания! - не меняя позы, Бронштейн картинно подымает руку. - Представляю вам господина, изъявившего желание состязаться со мной в публичном диспуте! Человек этот, некто царский флигель-адъютант господин Смирнов стоит здесь, перед вами, прошу его любить и жаловать! - опустив руку эффектным жестом, устремляет Троцкий ладонь в мою сторону.
Завершив представление, тот делает несколько шагов, подходя ближе. Прищурившись сквозь пенсне, Лев всматривается в моё лицо. После чего, снова обернувшись к залу, громко добавляет:
- Господин Смирнов обещал сделать из меня котлету, товарищи. Разумеется, словесно! Однако, как мы видим, подобное уже кто-то проделал с ним. И отнюдь не на словах!.. - картинно отступив, он простирает руки к моему лицу.
Раздаются смешки - работа на публику ему удаётся прекрасно. Он, видимо, действительно отличный оратор. Дождавшись, пока шум стихнет, Бронштейн с таинственной интонацией продолжает:
- Когда сей господин бросил мне вызов, я предложил ему на правах выбирающего оружие тему словесного поединка, под названием... - выдерживает он по всем канонам жанра паузу. - Под названием 'Самодержавие - как прогнившее, отжившее себя явление'! И господин царский флигель-адъютант пообещал не сдрейфить! Предлагаю вам, товарищи, поддержать аплодисментами смелость господина Смирнова! Всё-таки, нечастый это случай, согласитесь, визиты к нам столь важных персон!..
Троцкий делано производит несколько громких хлопков в ладоши. Зал нехотя отвечает тремя-четырьмя.
Снова отвернувшись от зрителей, Троцкий, возвысив голос, обращается ко мне:
- ...Также, господин Смирнов, прошу иметь в виду: обширная статья о нашем диспуте будет опубликована в ближайших выпусках газет 'Искра' и 'За народ!'. Вы согласны?
Подло. Об этом уговора не было, и произнеси он подобное ещё вчера, я ответил бы твёрдым 'нет!', немедленно покинув аудиторию. Под свист и улюлюканье присутствующих 'товарищей'. Но сегодня всё по-другому, и я безразлично киваю в ответ. Это немного его огорошивает, но он быстро берёт себя в руки:
- Отлично, господин Смирнов! Итак... - он делает вид, что задумался. Наконец, словно найдя решение резко вскидывает голову, тряхнув высокой шевелюрой: - Итак, господин Смирнов! Пользуясь правами хозяина этого места, я предлагаю вам взять первое слово! Дабы никто не смог обвинить нас в ханжестве и лицемерии! Прошу, господин флигель-адъютант, слово вам! - широким жестом указывает Бронштейн на трибуну.
Он поступает подло второй раз, и это ясно мне даже в том состоянии, в котором я нахожусь. Всегда легче выступать вторым, когда есть время на подготовку и контраргументы. Однако, я пришёл сюда не вовсе не дискутировать о самодержавии. Иду!
В наступившей тишине я ровным шагом преодолеваю расстояние до трибуны, заняв место на возвышении. Положив ладони на деревянные края, ещё раз медленно обвожу взглядом притихшее собрание. Большевики, меньшевики, эсеры... Боевики и просто сочувствующие - Троцкий наверняка постарался собрать тут весь цвет обеих партий. Такое щекотание собственного самолюбия - уделать перед всеми вами не просто кого-то, а флигель-адъютанта самого ненавистного человека, часто ли выпадает подобный шанс?..
Вот они глядят на меня, все вместе, в совокупности составляющие голову чудовища из РСДРП и Эсеров, порождённого моим попаданием в прошлое. Гидра с полусотней голов, готовая сожрать, перемолоть челюстями всё ради своей цели. Наверняка среди них есть и тот, что собрал ту бомбу... Или отдал приказ её бросить. Это моё детище, так и есть. И раз это так, то кто тебя породил, тот и убьёт.
Уверенно подняв голову, я крепко вцепляюсь пальцами левой руки в трибуну. Правая же, расстегнув пуговицу кителя, медленно, чтобы не испугать кого-то из боевиков, наверняка сидящих в зале, достаёт из внутреннего кармана продолговатый предмет тёмного цвета. Отжав большим пальцем кнопку, расположенную сбоку корпуса, я спокойно перевожу смартфон в рабочий режим и захожу в заранее составленную папку с фотографиями.
Ещё раз окинув взглядом застывшую от неожиданности публику, я безразлично думаю про себя:
'Теперь же, товарищи революционеры... Питомцы Александра Михайловича Романова, я буду вас карать. Мстить без пощады и жалости. Мстить, и не будет вам спасения!..'
Зажмурившись, с усилием подавив жалость, я поднимаю телефон над головой:
- Господа присутствующие. Прошу передать по рядам вот этот предмет. На нём имеются изображения, которые должны увидеть все. Все, без исключения. Начну с вас, Лев Давыдович... - сделав в гробовой тишине три шага, я вкладываю аппарат в его руку. - Смотрите сюда. Я из будущего и вот фотография оттуда. Из две тысячи четырнадцатого года.
Шаг, другой... Ноги послушно выполняют свою работу, подчиняясь приказам нервного центра. Ещё шаг, быстрее, быстрее!
Вскрикнув, в сторону испуганно шарахается, едва взглянув мне в лицо, какая-то дама с таксой - я её почти не вижу. Не более, чем красную пелену перед глазами. Руки и китель, измазанные кровью. Приближающееся парадное крыльцо Александровского дворца с увядшими клумбами. Гвардейцев у входа, покачивающихся, словно на волнах. Или, плывёт всё перед моими глазами?..
Один из гусар, опустив наперевес ружьё, бросается было навстречу, стремясь преградить мне путь. Зря...
Вложив в мышцы все имеющиеся силы, я коротким ударом отправляю того на землю... Выпавшая винтовка катится по брусчатке, издавая жалобный стук. Туда, в двери... На второй этаж... Преодолеть две лестницы, свернуть по коридору, пробежать Приёмный зал и дёрнуть дверь кабинета. Всё так просто! Убить, задушить голыми руками хозяина этого прОклятого места...
Шаг, ещё один...
Меня скручивают у самого входа. Профессионально и быстро, как мясник заворачивает вырезку в обёрточную бумагу. Появившись из ниоткуда, ребята в сюртуках ловко делают свою работу, положив окровавленного смутьяна на булыжники и заломив руки...
И в тот миг, когда мозг получает сигнал от болевого приёма, начав реагировать, включается боль другая, настоящая. Которую не снять уже ничем...
Серый потолок, серые стены. Стул, на котором я сижу. Руки за спиной, скованные наручниками... Жилистый, крепкий человек словно цепной пёс ходит рядом, туда-сюда, то и дело о чём-то спрашивая. О чём? Я не слушаю. Смешной он, этот мужик! Лет пятидесяти на вид, офицер, а не понимает, что я не слушаю... Устав ходить, он нагибается ко мне и громко что-то кричит. Изо всех сил, отчего вены на его висках вздуваются синим. Но я всё равно - не слышу и закрываю глаза...
Что-то касается губ. Стакан с водой? Нет, там не вода... Вкус горький, даже отвратительный, но я всё равно жадно глотаю. Жидкость течёт по подбородку и шее, попадая на сорочку и расстёгнутый китель.
- ...сподин Смирнов!!! Вы слышите меня?.. - врывается в тишину разъярённый голос. - Вы способны говорить?!..
Я безразлично пожимаю плечами.
- ...Вы были на месте подрыва?! Отвечайте скорей!!! - кричит он мне, надрываясь. - Бомбу бросили, ну?! Либо, взорвался сам автомобиль?!.. Господин Смирнов!!!
Бросили или взорвался... Какой он глупый, этот человек... Неужели не ясно, что мне теперь всё. Рав... Но...
Человек внезапно перестаёт кричать, сев на корточки рядом. Глядя в упор, на этот раз медленно и спокойно произносит:
- Я вас понимаю, господин Смирнов. От ваших показаний зависят жизни людей. Ответьте просто: бросили, или сам?! Ну же, отвечайте!
- Бросили. - разлепляю я губы.
- Кто?! Кто бросил?!.. Внешность, приметы, рост, одежда - быстрей же!!!