В выработке «динамического стереотипа» принимают участие не только мышцы правой руки. Если попробовать писать левой рукой или привязав карандаш к локтю и даже зажав его зубами, все равно некоторые индивидуальные признаки почерка сохранятся.
Принимаясь за рукопись, эксперт стремится установить в ней три группы признаков: в первую очередь индивидуальные особенности письменной речи, то есть смысловую сторону, затем топографические признаки, то есть размещение всего текста и его частей на бумаге, и, наконец, общие и частные особенности почерка.
Итак, почерк — составная часть письма. По письму можно установить и автора документа, а по почерку лишь исполнителя.
Признаки письменной речи и почерка всегда индивидуальны. Они составляют довольно устойчивый и неповторимый для других комплекс. Человек становится невольным рабом собственных привычек. Он не волен по своему желанию сразу же изменить сложившуюся систему стереотипных движении при письме. Даже контролируя сознанием написание каждой буквы, не удается полностью изменить все признаки почерка. Чтобы этого добиться, нужна долгая тренировка, создание новой системы движений.
Что же происходит, когда мы хотим изменить почерк? Прежде всего пишущий стремится освободиться от присущего ему зрительного образа письма. А это неизбежно связано с деавтоматизацией процесса письма, усилением зрительного контроля — ведь человек должен думать над каждой буквой, стараясь сделать ее непохожей на ту, которую обычно выводила его рука.
Степень деавтоматизации, а следовательно, и устойчивость почерка в значительной мере зависят от способа маскировки.
Эти способы можно разделить на две большие группы.
Первая связана с «изменением зрительно-двигательного образа письма». К ней относятся: скорописное изменение почерка, подражание печатному шрифту, подражание почерку другого лица.
Вторая группа, условно называемая «изменение механизма письма», включает такие виды, как изменение способа держания пишущего прибора и перемена руки.
Выбор способа зависит от многих обстоятельств: от того, насколько человек знаком с видами маскировки, от характера документа и чисто внешних условий. Например, один уверен: достаточно изменить наклон или размер букв, и его никто не узнает; другой же изменяет строение букв и даже специально тренируется, чтобы овладеть техникой такого искажения. Один оказывается в неблагоприятной ситуации и связан временем или присутствием посторонних людей, другой, наоборот, располагает досугом и не ограничен в выборе способа маскировки.
При скорописном некомпетентном (без специальной тренировки) изменении почерка пишущий стремится держать в поле зрения конкретный результат изменения почерка. Если он решил изменить наклон букв, то будет все время следить за соблюдением нового наклона. Для этого обычно несколько изменяют механизм письма — например, резче сгибают кисть (изменяют положение кисти относительно предплечья) и усиливают активность плеча при движении руки вдоль строки. Контролируя движения кисти и пальцев, пишущий остальные компоненты почерка оставляет без внимания.
Если же изменяется строение букв, то задача сложнее. При произвольном изменении обычно выбирают ряд букв, зрительно-двигательный образ которых хотят изменить. Чаще всего это касается относительно сложных букв, поскольку они наиболее своеобразны. Вместе с тем маскировщик учитывает, насколько часто повторяются буквы в тексте: редко встречающиеся изменять не имеет смысла — они не создадут общей иной картины почерка.
Об автоматизации движений следует забыть и при подражании чужому почерку — ведь надо достичь определенного сходства с оригиналом. Поэтому контроль за движениями требуется четкий, осознанный, развернутый. При этом чаще всего приходится почти полностью перестраивать механизм письма.
Возможности изменения почерка (или подражания другому почерку) в первую очередь зависят от степени выработанности и вариационности. Люди с недостаточно выработанным почерком, пытаясь намеренно изменить его, в значительной мере теряют возможность управлять движениями и способность писать, потому что навыки письма у них нестойки и не позволяют вырабатывать новые формы движения «с места». Поэтому, продолжая такого рода попытки, они «возвращаются» к своим привычным движениям.
Но есть поразительные «мастера» такого жанра, умеющие виртуозно менять почерк.
Мы хотим коснуться одной еще довольно интересной проблемы, стоящей перед криминалистами. В современном мире нередко возникает необходимость дать заключение по рукописи, написанной на иностранном языке. В состоянии ли это сделать криминалист-почерковед? На такой вопрос нельзя ответить однозначно. Исследовать письменную речь человека, пишущего на языке, неизвестном эксперту, он самостоятельно не может — для этого требуется консультант, знаток языка. Но если эксперт вынужден пользоваться консультацией другого специалиста, он утрачивает главное свое качество, перестает быть сведущим человеком.
С другой стороны, почерковед, знающий алфавит языка, на котором написан текст, и имеющий перевод, способен произвести исследование. Основные признаки почерка для всех языков не утрачивают своего значения.
Среди криминалистов идут споры. В гамбургском журнале «Криминалистика» в 1964 году появилась статья, в которой утверждалось, что возможна идентификация пишущего по рукописям, исполненным арабским, латинским, греческим шрифтом. В том же году в журнале «Проблемы криминалистики» польский автор, разобрав сравнительные исследования, сделанные на польском и немецком, польском и английском, польском и русском языках, закончил свое сообщение так: «…идентификация личности по рукописям, исполненным на разных языках, возможна при использовании одинакового шрифта и исключается, если использован разный шрифт.
Экспертиза текстов, выполненных на разных языках одним и тем же шрифтом, производится с применением метода сравнения, в частности путем изучения данных текстов с точки зрения языковых особенностей и с точки зрения содержания. В таких случаях, особенно если эксперт не знает данного языка, он должен обратиться к специалисту, знающему его, и консультироваться с ним в отношении признаков, связанных с языковыми особенностями. Справки консультанта при этом позволяют дополнить результаты графических исследований».
Все началось с сомнения…
Кандидат технических наук Г. К. Михайлов с большим интересом рассматривал тексты двух самодельных тетрадей. Это была рукопись учебника по элементарной геометрии, написанная на латинском языке. Для очередного выпуска трудов Архива АН СССР Михайлов подготавливал научное описание рукописей Леонарда Эйлера. Тетради лежали в фонде великого математика XVIII века, но по регистрационным записям были предположительно отнесены к документам сына Эйлера, Иоганна-Альбрехта. Иоганн тоже был математиком и даже академиком, непременным секретарем Академии наук, но все свои немногочисленные работы он создал, используя мысли и идеи отца.
Рукопись учебника не могла не заинтересовать Михайлова!
Еще бы! История науки знала лишь несколько учебников по элементарной геометрии, сведения о которых дошли до нас от XVIII века.
Кто же автор учебника?
Иоганн-Альбрехт Эйлер? Очень сомнительно. Он явно не был способен создать такой труд.
Значит, кто-нибудь из учеников сына или отца? Нет, и среди них тоже не было человека, способного написать учебник.
Кто же автор?
Неужели сам?
Г. К. Михайлов и математик Ю. А. Белый начали тщательнейшую сверку текста тетрадей с другими работами Леонарда Эйлера.
Одновременно тетради поступили на исследование к доктору исторических наук Н. М. Раскину.
Две тетради были сшиты из отдельных плотных листов бумаги; от времени они слегка пожелтели, проклейки и глянца не имели. Один сорт бумаги получше, другой — похуже. Края неровные, значит они обрезаны не машиной, а вручную.
В обеих тетрадях переписан один и тот же текст. Первая тетрадь явно похожа на черновик. Она заполнена переписчиком, сделавшим много ошибок. Тут же в тексте и на полях другая рука, рука человека, хорошо разбирающегося в математике, внесла многочисленные исправления.
Вторая тетрадь тоже заполнена переписчиком. Сюда перенесен текст из первой, причем учтены исправления. Здесь есть пропуски, также заполненные уверенной рукой математика.
Вероятнее всего, и в первую и во вторую тетрадь внесена авторская правка.
Историк сравнил бумагу с имеющимися образцами и сразу же установил, что она ручной выделки. В таком случае на ней обязательно должны быть водяные знаки (филигрань), позволяющие узнать год выпуска и предприятие или мастера, изготовившего бумагу.
Листы бумаги Раскин поместил перед сильным источником света, чтобы легче было прочесть водяные знаки.
Но вот беда: при подготовке листов для тетради их разрезали на несколько частей, и в каждом случае разрезанным на две и даже три части оказался год изготовления. Чаще всего встречались цифры: «178…», «…80», «…81».
Следовательно, бумага, из которой в семье Эйлера сделали тетради, была изготовлена в 1780 и 1781 годах.
Фабричные знаки — они обычно располагались ближе к центру листа — сохранились: инициалы «К. Ф.» и «П. X.». «Ф» и «П» — буквы русского алфавита. Значит, бумагу изготовили на русских фабриках. Это очень важное наблюдение. Раскин знал, что особенности технологического процесса на русских бумажных фабриках не позволяли им, как правило, выпускать свою продукцию на рынок в том же году. Поэтому бумага с водяными знаками 1780 и 1781 годов могла попасть к Эйлерам только в 1782 году, а вероятнее всего, годом позже.
Водяные знаки помогли датировать рукопись.
Леонард Эйлер скоропостижно скончался 18 сентября 1783 года. 80-е годы великий ученый встретил почти полностью слепым. В тридцать один год из-за усиленной работы он потерял правый глаз. Позднее, после тяжелой болезни, в 1766 году, Эйлеру сделали операцию по удалению катаракты. Зрение было частично возвращено: этот факт даже отметили в протоколе заседания Академии наук 16 сентября 1771 года.