Подручность отличается от «демократических» антиинструментов тем, что не берет на себя слишком многое, всегда оставаясь в контексте определения отсылок и поддерживая сам этот контекст (или «целое»). Тогда как панацеи и MVP становятся настоящими антиинструментами и антипродуктами, поскольку они в принципе не предполагают никакого озабоченного обхождения, как оно мыслилось Хайдеггером, да и по сути не могут ничего «произвести» (производят они только само различие как непроизведенное). Парадоксальным образом рынок как регион производства заполняется экземплярами антипроизводства, которые берут на себя слишком многое, пытаясь присвоить само различие части и целого, отдельного инструмента и всей системы отсылок, указывая на то, что такая система по самой своей сути остается непостоянной и неустойчивой – и в этом смысле они еще более «ненатуральны» и «не-объектны», чем примеры хайдеггеровской утвари или же «произведения искусства», поскольку они полностью порывают не только с «наличным», но и с референциальностью, причем такой отрыв идет «вверх», к самому условию референциальности, а не «вниз», к гипотетическим (по Хайдеггеру – прежде всего теоретическим) объектам. В тот момент, когда Хайдеггер обращается к анализу «мира», отправной точкой для которого становятся инструменты, этот мир уже захвачен рефлексивными инструментами, которые пытаются апеллировать к самому времени и к разного рода онтологическим различиям, играть на онтологической разнице так, словно бы это была, например, разница в цене.
Тактика непризнания врагов сохраняется у Хайдеггера и впоследствии, после «поворота» и в той концептуализации техники, которая связана с «Вопросом о технике». По сути, даже на этом позднем этапе Хайдеггер предпочитает пользоваться записными врагами, то есть обобщенными фигурами объективации, реификации, машинизации и т. п., которые, однако, приобретают дополнительные обертоны, когда схематика наличного/подручного коллапсирует, порождая, собственно фигуру «техники»[27], окрашенную теперь уже в негативные тона. Хайдеггер продолжает упорно видеть «опасность» не в рефлексивных (то есть фактических и демократических) инструментах, апеллирующих ко времени, и не в соответствующем режиме фактического дрейфа, а в «стабильности» или тотальном упорядочивании техники (которая как раз и становится ведущим мотивом континентальной критической философии). Стабильность можно, однако, понимать как всего лишь удобно выбранного врага, своего рода онтологического дуэлянта, поскольку специфическая мобильность рефлексивных (темпоральных) инструментов, как и соответствующая им организация рынка, оказывающаяся для Хайдеггера слепым пятном (ведь она неизменно стирается фигурами «гигантского», а потому не может сохранить в такой концептуализации свою специфику), является более грозным противником. Более того, от этого противника невозможно защититься средствами темперированной темпоральной онтологии, которая предполагает, что уровни онтологического и онтического хорошо разнесены за счет того именно, что порядок инструментов неизменно поддерживает различие части и целого, отдельного инструмента и контекстуализации, никогда не обретая собственной рефлексивной агентности.
Мир подручности – эмпирически маргинальный (но не потому, что Хайдеггер слабо учитывал передовые технологии, в чем его неоднократно обвиняли), но теоретически центральный – представляется искомым аутентичным, эндемическим миром, вымирание которого в фактической жизни само по себе ничего не значит. Такой мир (то есть «мир» как таковой в его хайдеггеровской версии) можно назвать «делопроизводством» – в том смысле, что производство каких бы то ни было продуктов может быть в нем бесконечно отсрочено, поскольку задача деловитого ангажирования и всей архитектоники заботы и озабочивания состоит в том, чтобы время как горизонт удачно темперировалось своего рода расписанием, расписанным по отдельным инструментам. Удобство молотка и прочей утвари не в том, что она удачно ложится в руку, а в том, что каждый молоток и каждый гвоздь берет на себя определенный промежуток времени, не больше и не меньше, определяемый в системе отсылок отдельных действий друг к другу. Соответственно, Хайдеггер совершенно не против работать от «забора до обеда», скорее даже наоборот, пока есть хорошие инструменты, требующие строго определенного времени, которое должно пройти через них или быть на них потрачено. В этом смысле инструменты Хайдеггера составляют третий тип темпоральных инструментов (наряду с панацеями и MVP) – его инструменты, в отличие от «фактических», рыночных и демократических, являются практическими хронометрами, в которых выполнение определенной функции четко коррелирует отведенному этой функции времени. Если обычный хронометр меряет время как нечто внешнее и физическое, то инструменты должны мерить его собой или, говоря точнее, обеспечивать само его бытие в онтологическом горизонте времени. В отличие от рефлексивных инструментов, такие инструменты (а) не претендуют на присвоение самого различия онтологического и онтического и (б) не могут быть индивидуальными. «Сетевая» структура мира означает не какое-то специфическое онтологическое устройство (в метафизическом или догматическом смысле), а лишь то, что вещи нужны как операторы определенных промежутков, порций времени, так чтобы «физически» отведенное время было подвязано под общую логику делопроизводства, укладываясь в точное расписание, не предполагающее демократического дрейфа как такового. В известном смысле в таком инструментальном контексте время настолько хорошо хронометрировано, что не может быть явлено в принципе: делопроизводство выступает в качестве идеального расписания, почасовой сетки, в которой сходятся все инструментальные отсылки, контролирующие хронометраж за счет передачи эстафеты от одного участка к другому. Каждый инструмент выступает тогда уже не претендентом на гегемонизацию всей игры в целом, а своего рода контролером всего контекста: «бытие инструмента» является элементарным blockchain’ом, в котором даже не нужно пропускать все операции через каждого участника сети, поскольку само пребывание в сети означает успешный контроль.
У этой схемы «безопасности» есть несколько проблем, не позволяющих ей добиться одновременно удобства и надежности. Наиболее очевидная из них – та, о которой говорит коллапс схематики «Бытия и времени» в более поздних концептуализациях техники. Действительно, тонкая линия, отделяющая Zeugganzes, да и «мир» как таковой, от фигур гигантского и «техники» в ее упорядочивающей, исчисляющей и резервирующей функции, говорит о том, что Хайдеггер, не желая признавать своих истинных концептуальных врагов (или желая разобраться с ними окольным путем, выбрав подставных спарринг-партнеров), не может определить ту меру «надежности», каковая бы в то же время допускала определенный «люфт», который, собственно, и становится важнейшим мотивом рассуждений об опасности техники, угрожающей, прежде всего, своей тотальностью. Небольшая смена акцентов в «мире» – и вот мир подручного и наличного плавно превращается в мир техники именно потому, что первый сам был решением из области «безопасности», позволявшим, как предполагалось, дистанцироваться от дрейфующих операторов (или демонов в компьютерном смысле) времени. Декларативно, однако, стабильность и устойчивость признавалась главнейшей опасностью, поскольку, конечно, с ней было относительно несложно справиться. Однако и онтическая стабильность, и гигантская стабильность «техники» и Gestell являются удобными противниками, причем один оборачивается другим: техника оказывается двойником techne, искусства и т. п. Не желая выйти на теневой фронт борьбы с фактической инструментальностью панацей и других темпоральных инструментов, Хайдеггер выбирает тактику «амбигуизации» стабильности, то есть ее представления в качестве фундаментальной омонимии: наряду с вульгарной стабильностью овеществления и натурализации есть надежность, то есть аутентичность онтологического уровня, мира делопроизводства и заботы, а потому в «Бытие и времени» «стабильность» или «надежность» не может фигурировать в качестве термина – она выведена на невульгарный уровень, на котором теряет свое название, что требуется тактикой омонимизации. Это, однако, превращается в игру с «меньшим злом», которая грозит тем, что маленькое (то есть невульгарное) зло (сетевые инструменты) превратится в большое (технику). Начав с описания дрейфа, Хайдеггер выбирает надежность сетевого, «мирного», уровня, но с ней в пределе невозможно, да и незачем работать, более того, она не исключает дрейфа, а погружает его в себя. Ставка на надежность онтических или хронометрических инструментов, обобщенного делопроизводства, оборачивается эскалацией надежности, из-за которой не остается ничего, что могло бы говорить о возможности принципиально иного «раскрытия» сущего как такового – в модусе, отличном от техники. Атомная бомба не просто взрывается в поэме Парменида – сама западная метафизика оказывается настолько надежным устройством, что с ней уже невозможно ничего поделать.
Бытие и магия. Симондон
Издержкой декларативной для модерна претензии на автономию, самообоснование или новое начало является проблема с масштабированием: изоляция той или иной инстанции знания, способа обоснования, локуса природы или модуса существования вещей или людей оборачивается неопределенностью в любой возможной схеме соотнесения уровней, которая бы позволяла прочерчивать траектории того, что можно связывать друг с другом, а что нельзя. Сама проблема синтеза появляется там, где не все хорошо синтезируется. Так, вопрос о том, можно ли объяснить свободу воли квантовой неопределенностью, является не «фактическим» вопросом, который может когда-либо получить позитивное научное решение, а метакатегориальным вопросом связывания различных уровней, который сам определяется специфической неопределенностью в устройстве знания: мы спрашиваем не только о фактическом положении дел, но и о том, можно ли одно положение дел связывать с другим, а потому просто воспроизводим исходное затруднение. Как только мы лишаемся (вместе с Кантом) общей конструкции «мира», как только распадается «цепь бытия» или