– Но я же не говорю – сейчас. Давайте просто на будущее договоримся, что старость проведём вместе!
Очень осторожно, очень тупо осведомляюсь:
– А что мы будем делать в этой самой старости?
– Ну… Вы чем обычно в уик-энд занимаетесь?
– Сижу вот за компьютером. Пишу кое-что. Дефрагментирую.
– Прекрасно! Значит, вы сидите в доме за компьютером, а я в это время лежу на пляже, загораю. Солнце! Чудно! А потом вы придёте – вместе искупаемся в океане. Вы не рады?
Смотри-ка, думаю, к старости погода заметно улучшается!..
Заметив, что молчу, шарлоттка Анжелина поясняет:
– Вы можете не спешить с ответом! Главное – заранее договориться. И тогда мы уверены в своём будущем… Знаете, ночью был шторм. Я пошла, посмотрела – ну полное безобразие!
Мне нравится эта история с географией своей счастливой шизоидной необязательностью и категорической непреложностью, в силу которой два трезвых, вменяемых человека, никогда не видевших друг друга (и вряд ли увидят!), теперь обязаны дожить до некоего немыслимого срока, чтобы наконец предаться совместному купанию в водах Атлантического океана.
Океан, по крайней мере, уже в полной готовности.
Я накидываю на плечи куртку и выхожу на балкон. К ночи воздушная сырость заледеневает в хрусткую прозрачную сферу. И среди одинокого множества близоруких огней, населяющих горизонт, я выбираю с пристрастием последней детской влюблённости один-единственный, смутно догадываясь, что на самом-то деле не я, а он меня выбрал. И, судя по нарастанию сияющей массы, эта летящая золотая пуля с алмазной гранью уже развила такую сумасшедшую скорость, что я даже не успеваю докурить.
В тему
Городские звёзды
В городе, где я родился, самой знаменитой персоной был человек по имени Муля – глухонемой побирушка с устрашающе чёрным, наждачным кадыком. Муля специализировался на похоронах. Вдвоем с женой, краснолицей, в толстых очках, они пристраивались к траурным процессиям и скорбно сопровождали их вплоть до поминок. Местный управдом однажды громко выразился в их адрес: «Опять жиды на халяву пошли!..» Вспоминать об этом так стрёмно, будто бы это я сказал, а не управдом.
Незадолго до моего отъезда Муля подошёл ко мне на улице и робким жестом попросил прикурить. На этом мои отношения с Мулей исчерпали себя.
В неприлично зелёном возрасте я заявил маме, что решил сниматься в кино, и с тридцатью рублями в кармане уехал в самый большой и бестолковый город нашей страны. Через две недели разгульной жизни (на один рубль в день) я попал на киностудию, где был принят в съёмочную группу. В первый же день я столкнулся с кумиром детства – главным исполнителем роли Бабы-яги в киношных сказках. Кумир с ходу одарил меня пылким гомосексуальным предложением, которое я с ходу отклонил.
Съёмки оставляли уйму свободного времени, и я делал несанкционированные вылазки на другие съёмочные площадки. Там можно было увидеть много любопытного. Например, как человек по фамилии Высоцкий изображает Абрама Петровича Ганнибала. Группа лилипутов из массовки в пудреных париках XVIII века поглощала за кадром водку гулливерскими дозами. Высоцкий был без парика, с длинными волосами и в негритянском гриме. По команде режиссёра «Мотор!» он делал страшно грустные глаза, брови домиком и очень тихо, укоризненно произносил: «Государь…» По команде «Стоп!» грусть резко исчезала и начиналась лёгкая болтовня на посторонние темы – хриплым победительным голосом. Тогда это был самый популярный голос в Советском Союзе. В перерыве я стоял на лестничной площадке и курил, наблюдая, как арап Ганнибал общается с дворцовой челядью. К нему каждые две секунды подходили полузнакомые и вообще незнакомые. Мне бы лично в голову не пришло подойти. Но он подошёл сам и попросил прикурить. «Благодарю». – «Не за что». На этом наши отношения с Высоцким исчерпали себя.
Кому-то, наверно, этого хватило бы для написания эпохальных мемуаров «Мои встречи с Высоцким». Мне хватило – чтобы мысленно передать курительный привет от побирушки Мули.
Приятель позвал меня на встречу с человеком по фамилии Ельцин. Встреча проходила в университете, где мы уже доучились. Ельцин тогда ещё не всходил на танк и не стал кремлёвским небожителем. Он откровенничал с нами, как с сообщниками. Сейчас это звучит почти комично. Вот, например, какая ужасная беда: московские аппаратчики исключили из компартии Тельмана Гдляна! «Ну ничего, – сказал нам Ельцин с хитроватой улыбкой, – мы условились с ребятами из Ленинграда. Они его там, у себя, восстановят в партии!» Прямо от сердца отлегло… Хорошо, если сейчас хоть кто-нибудь вспомнит, что это за птица такая – Гдлян?
Я впервые подумал о Ельцине как о человеке сильной динамики, когда он перестал прятать от людей покалеченную, без двух пальцев, кисть левой руки. Раньше он привычно и старательно скрывал её – то за партийной трибуной, то под столом.
Ни в какие отношения Ельцин со мной не вступал, врать не буду. Причина самая уважительная – он не курил.
В 2000 году мне предложили сотрудничать с одним лондонским изданием. Я заехал в гости к Никите Ситникову, фотокорреспонденту London Courier. Количество знаменитостей, заснятых Никитой, не поддаётся исчислению. Диапазон – от принцессы Дианы до Пугачёвой. Горбачёв на какой-то английской сцене долго-долго тряс Никите руку, чуть не вывихнул (фото имеются). Киркоровская жена в сердцах размахнулась так, что чуть не вышибла камеру. Но самой травматичной была встреча с бывшим «битлом». Сэр Пол Маккартни прибыл на презентацию музыкального бутика. Никита стоял наготове впереди всех лондонских папарацци. Когда Маккартни возник из лимузина, толпа рванула с такой силой, что Никита головой, как футбольным мячом, влепился в грудь сэра Пола. Голкипер Маккартни достойно принял удар. На этом их отношения исчерпали себя.
Один бессонный попутчик ночью на высоте 8000 над землёй уверял меня, что наиболее опасная стадия любого авиарейса – не вход в грозовые облака и даже не посадка. А взлёт. При отрыве от земли, на максимальных оборотах самолёт напрягает все свои силы предельно. Отрыв – самый рискованный и отважный момент. Но без него невозможно стать ни воздушным мостом между городами, ни светящимся объектом в ночном небе, ни даже просто городской звездой.
Государственный стыд
Украшался отборной собачиной
Египтян государственный стыд —
Мертвецов наделял всякой всячиной
И торчит пустячком пирамид…
Время действия – осень 2000 года. Место – Красная площадь, Москва.
После ночного перелёта Хитроу – Шереметьево «Трансаэро» любезно доставляет меня автобусом до метро «Охотный Ряд». Ни свет ни заря – всё пока закрыто. До поезда у меня ещё часов пять свободных.
Не нахожу ничего лучше, чем пойти в Александровский сад, просто посидеть покурить. Тихо и относительно чисто. Кремль опять же. «Утро красит нежным светом…»
Рядом на скамейке – девочка лет шестнадцати, такая маленькая Клара Лучко из сибирского посёлка, но в модной шляпке. Изо всех сил мечтает посмотреть Москву. Мама сказала – надо начинать с Мавзолея! «Как туда попасть? Не поможете?» Говорю абстрактно: «Разве это сложно?… Часов в десять откроется». – «А сколько билет стоит? А Ленин там настоящий? А правда, что его скоро уберут?» И заглядывает в глаза – и я поневоле вхожу в роль этакого мавзолейного специалиста. В итоге соглашаюсь пойти с ней вместе. Как та сестра-наставница: «Я поведу тебя в музЭй…»
Ближе к десяти утра выдвигаемся в сторону площади. На повороте к Историческому музею нас тормозят два милиционера: «Сдайте сумки в камеру хранения». Это где-то в противоположном конце Александровского сада. Ладно, идём – куда торопиться? Пришли, сдали свои невеликие сумки, заплатив по двадцать-тридцать рублей.
Идём назад по саду. Утро пока ещё красит… Вернулись к тому же повороту. Там поджидают решительные молодые люди с погонами: «Пройдите назад и обойдите сверху, вдоль Манежа». – «А что случилось?» – «Сейчас будет возложение депутатов к Вечному огню». Так и сказали. Начинаю тихо чертыхаться. Клара солидарно, как-то по-старушечьи вздыхает.
Идём назад по саду снова. Взбираемся к Манежу, огибаем сад. Наконец спускаемся к «историческому» повороту – и попадаем в тесный загончик, ограждённый железным штакетником, где уже томятся человек сорок таких же верных ленинцев. И вот тут нас маринуют ровно тридцать шесть минут – без указания причин и сроков.
Солнце успевает привстать и посуроветь. «Ну мы и попали!» – говорит один из ленинцев, потея в куртке Adidas. Я начинаю замысливать побег на волю, но Клара глядит из-под шляпки жалостно и виновато. Думаю: дотерплю. Что у нас там впереди?
Впереди был натуральный шмон. «Личный досмотр» – чересчур благородно звучит, если некий сержант со странной кривенькой улыбкой тщательно щупает твои ягодицы. Слегка обалдевшие от такой милицейской ласки, мы с Кларой выходим, в конце концов, на совершенно пустую, от всех отгороженную Красную площадь. Острое чувство зоны. Оглядываюсь. Сержант у загона следит за нами и ждёт. Очевидно, сценарий такой: как только мы чинным шагом доходим до Мавзолея – он сразу щупает и впускает новеньких.
У входа в святыню ещё одно должностное лицо молча водит вокруг нас чёрной рамкой, глядя куда-то ниже пояса. Как бы изгоняет бесов. Внутри святыни потёмки, а после сильного солнца – совсем египетская тьма. Мрамор под ногами скользит. Ползём по ступеням вниз, как слепцы. Не хватало ещё здесь грохнуться. Впереди, вместо лампочки, белеет гневное лицо охранника. Клара боязливо шепчет:
– Ой, тут чё-то так темно-о…
– Не разговаривать! – кричит охранник.