Глава 17
Александр Первый, стремительным шагом направляющийся в свой кабинет, кипел от возмущения. В первые дни после возвращения Алексея из ссылки — а по другому назвать это было сложно — он вёл себя идеально. Не мозолил глаза, отсиживался в укромном уголке императорской библиотеки, не дерзил, не смотрел своим наглым, пронизывающим до глубины души взглядом, как сегодня… В голове снова зазвучали последние слова ненавистного финского мальчишки:
— Что — иначе, Ваше Величество? Устранили бы меня лично?
Щенок! Молокосос! Да как он посмел?!! Слишком часто в последнее время оказывался в центре внимания, вот и возомнил о себе невесть что! И это его везение, это проклятое везение… Сколько раз уже все могло устроиться само собой — так нет же! Каждый раз, оказываясь на грани — жизни и смерти, чести и позора — он не просто выходил сухим из воды, а ещё и с богатым уловом. Взять хотя бы случай с англичанином — ну казалось бы, ославился на всю столицу, осрамился… А ему — и извинения мировой державы, и выгодный брак…
Когда обсуждались условия брачного договора- предлагал ведь российский император кандидатуру наследника престола, оказал великую честь! А эти треклятые англичане посмели воротить нос! Их, видите ли, устраивал только Алексей.
Конечно, немалую роль сыграла дурная слава, что связывается с именем Владимира Романова. Старший сын — нет, единственный сын! Его боль, его крест. Уж не потому ли, что оттолкнул в своё время приемного ребенка, он потерял и своего?! Куда делся забавный пухлощекий малыш с ясным взглядом и открытой улыбкой? Каждый раз, глядя в воспаленные, красные глаза Владимира, планомерно уничтожавшего себя алкоголем и распутством, отец с ужасом понимал — все меньше в них человеческого…И откуда бы взяться сейчас народной любви к наследнику, если от его рук страдают и гибнут люди? Нет в нём сострадания, нет моральных принципов. Играя, в детстве Володя безжалостно ломал деревянные фигурки солдат. И с тем же чувством превосходства, уже повзрослев, оставлял на своём пути сломанные судьбы и отобранные человеческие жизни. Закрывал Александр глаза на многое, да. А кто бы не пытался выгородить своего ребенка? Да ещё и ущербного, лишенного даже намека на магический дар. Может, и в этом причина озлобленности наследника? Трудно, должно быть, жить слепым в мире зрячих. Как же все связалось в один узел — не развязать!
Когда случилось покушение на Алексея, когда увидел император этот злосчастный кинжал… Шок, неверие, негодование — целый шквал эмоций нахлынул на него. И боялся он сам себе признаться — где-то глубоко, под всем возмущением таилось и разочарование. Да, наследник пытался защитить своё законное право на престол — но как бездарно и глупо! И даже это дело он не смог довести до конца…
И на этом фоне все действия, решения и поступки Алексея не могли не вызывать восхищения. Наивный, не знающий жизни, руководствующийся благородными принципами, почерпнутыми из книг, он, тем не менее, завоёвывал сердца простых людей. И будь родным сыном — как можно было бы гордиться его самоотверженностью, когда он спасал людей, вытаскивая из полуразрушенного здания кофейни! Как благоговеть перед его душевным порывом помочь пострадавшим деньгами и добрым словом! Если бы он был родным… А так, слушая подробный рассказ своих осведомителей о том, как юный цесаревич с сёстрами посетили лазарет, как их участие и сочувствие отзывались радостью и любовью среди народа, император ощущал, как в нём рождается и растет ослепляющий гнев. Как смеет этот мальчишка, пригретый на груди, так ядовито жалить?! Уже сейчас на улицах чуть ли не скандируют его имя, в церквях и храмах горят сотни свечей за его здравие. И захоти он, народ на своих плечах внесет его на престол!
Император невольно застонал от нахлынувшей боли, стал массировать левую сторону груди. Давно пора было обратиться к лекарям, но время, время… Его катастрофически не хватало. Вот и сейчас тупая ноющая боль разливалась внутри, глухо отдавала в руку. Прилечь бы, расслабиться, забыться — но нет, дела, вечные дела… Все требует неусыпного внимания, и нет опоры, нет достойной замены, и нет числа черным мыслям, одолевавшим российского самодержца в последнее время…
Взбудораженный жестким разговором с императором, я долго расхаживал по комнате, пытаясь осознать все, что было сказано. Если убрать эмоции, главным открытием для меня было то, что мой предстоящий брак стал для меня своеобразным щитом. Страдая от того, что и женят меня, не спросясь, и невесту выбрали не по душе, я ни разу не дал себе труда задуматься о том, что породниться с ближайшей родственницей английской королевы — это значит обрести могущественного союзника, обладающего огромными связями и средствами. И мне было, что предложить в ответ — думаю, леди Маргарет вряд ли откажется от возможности примерить титул императрицы Российской империи!
Я чувствовал, что появляется все больше тем для предстоящей беседы с графом Джоном Джорджем Лэмбтоном. И как же медленно тянулось время!
Я попытался отвлечься, взяв книгу, но поймал себя на том, что читаю одну и ту же строчку уже пятый раз, так и не вникнув в её смысл. Раздраженно захлопнув массивный том, я кинул его на прикроватный столик, и вновь начал вышагивать по комнате. Спокойствие и решимость, которые охватили меня после разговора с императором, стали уступать место нервному метанию. Наверное, окажись сейчас рядом со мной друг, который поддержал бы добрым словом, одобрил мои планы, разделил бы со мной мои опасения — мне было бы легче.
И тут, словно услышав меня, в дверь тихонько царапнулись. В комнату проскользнула Светлана, огляделась и нерешительно замерла у входа.
Я кинулся к девушке, схватил её за руку и потащил к креслу.
— Ну что? Ты что-то сумела разузнать? — усадив её и устроившись напротив, взволнованно спросил я. Девушка поерзала, вздохнула и виновато посмотрела на меня.
— К сожалению, практически ничего. В основном, сейчас при дворе обсуждают ваш с сёстрами сегодняшний выезд. В политическом плане это прибавило тебе столько популярности, что я не удивилась бы, если бы оказалось, что устроили этот взрыв те, кому выгодно посадить тебя на трон!
Увидев мое лицо, наливающееся краской ярости, она поспешно замахала руками:
— Успокойся, это я неудачно пошутила! Да и потом, вряд ли кто-то из твоих сторонников мог бы предположить, что в такой ситуации ты станешь рисковать своей жизнью ради других… Да и вообще, слишком велик был риск, что ты и сам можешь погибнуть.
Что касается виновника — говорят, что видели человека, бросившего тот боевой артефакт в кофейню. Более того, есть свидетели, найденные дознавателями Тайной канцелярии, что утверждают, будто его сразу же скрутили и потащили куда-то в проулок какие-то неприметные господа. Но в той неразберихе никто не сумел запомнить ни самого бомбиста, ни тех, кто его повязал.
Светлана развела руками.
— Предположений высказывают много — и что это происки анархистов, решивших уничтожить представителя правящего рода, и что это месть родственников графа Беркли тебе, и что это дело рук Владимира, решившего убрать соперника в борьбе за трон.
— А что думаешь ты? — резко спросил я. Убедившись, что девушка отличается не только миловидностью, но и острым умом, я хотел узнать, какая из версий ей кажется более вероятной.
Она задумчиво покачала головой.
— Слишком мало нам известно, чтобы делать выводы. То, что взрыв произошел именно в тот день, когда там был ты — не простая случайность, это несомненно. Если бы ты решил посетить эту кофейню инкогнито, отправившись на менее приметном экипаже, не окружённом несколькими десятками гвардейцев — можно было бы вычислить, кто знал об этом, кто мог организовать покушение… А так — пол Петербурга могли видеть, как ты едешь по городу, проследить за вами было несложно. Одно могу сказать определенно — я не думаю, что это был Владимир…
Я изумленно глянул на неё. Сам-то я считал, что это наиболее вероятная версия. Да и допустить саму мысль, что, кроме наследника, я обзавелся ещё одним безжалостным врагом, было страшно.
— Понимаешь, я видела, как ему сообщили о происшедшем. Удивление, что мелькнуло в его глазах, было неподдельным. Да и не его это стиль, я уверена, что сейчас его заветное желание — убить тебя лично, видеть, как жизнь по капле покидает тебя…
Переглянувшись, мы задумчиво замолчали. Я размышлял о том, что некоторые ответы на мучающие меня вопросы я смогу получить уже завтра. Терзало меня смутное подозрение, кем были эти неприметные господа… Ну что ж, не зря говорят, что утро вечера мудренее. Какие мысли крутились в очаровательной головке Светланы, я не знал. Но она сумела меня удивить, когда нерешительно спросила:
— Алексей… Ты позволишь мне сегодня остаться с тобой?
Разве мог я ей в этом отказать? Обнимая в темноте её нежное, податливое тело, я обрёл немного душевного покоя, пусть всего лишь на эту ночь…
Проснувшись утром, я обнаружил, что девушка уже успела ускользнуть. О том, что ночь я провёл не один, напоминал лишь сладкий аромат её духов, оставшийся на подушке.
Поспешно вскочив с кровати, я бросился умываться, впопыхах выпил чаю, и вышел узнать, не было ли каких известий от князя Тараканова. Ответа на мое письмо пока никто не доставлял.
Тренировка с Черкасским прошла без особых эксцессов, ограничения пока никто не отменял, поэтому я снова погружался в свой внутренний мир, отрабатывая взаимодействие со своим источником. Но мысли, одолевавшие меня, не давали выполнить все так, как требовал Олег Гаврилович. Поэтому сегодня расстались мы после занятий, глубоко недовольные друг другом. Мне казалось, что он излишне ко мне придирается, ему — что я недостаточно усерден.
Вернувшись к себе, я увидел в приемной человека, одетого в ливрею с символами рода Таракановых. С глубоким поклоном он передал мне записку от Валентина Михайловича, сказав: