Пытка.
Дроздов очень хорош собой. Настолько хорош, что я чувствую исходящий от него секс, сидя неподвижно на расстоянии несколько метров. Очень сильная энергетика, хоть я и не верю во всю эту чушь. Настоящая визуальная и гормональная пытка. Видеть перед собой такого мужчину, хотеть его и не иметь возможности воплотить в жизнь все будоражащие моё воображение фантазии, потому что мужчина оказался долбаным джентльменом.
Мне казалось, они вымерли как мамонты ещё в ледниковый период. Мой бывший точно не был джентльменом, как и Жорик. А вот Рома…
— Встряхни волосами. Да, вот так. Отлично, — звучит приказ, и следом — серия кадров.
Смутно представляю, как я сейчас выгляжу. Мне хочется верить, что достаточно сексуально. Топик снять не решаюсь, но под ярким светом тонкая светлая ткань представляет собой смутную преграду. Вся моя грудь напоказ. Живот и ноги подрагивают. Меня трясёт мелкой дрожью.
Рома, наоборот, совершенно спокоен и невозмутим. Скала. Непробиваемая тестестороновая гора мышц и желания.
Дроздов опускает взгляд на экранчик на фотоаппарате и листает получившиеся снимки. Улыбается. Одобрительно кивает. Ему нравится, что получается.
— Расстегни джинсы и сними обувь.
— Если я не разденусь сама, ты мне поможешь?
— Хочешь, чтобы я помог?
— Хочу.
— Окей.
Рома словно ждал приглашения. Вешает фотоаппарат себе на шею и идет ко мне. Сначала медленно и тягуче целует мои губы, пока его пальцы ловко расправляются с пуговицей на моих джинсах. Тянет молнию вниз, и я сильнее стискиваю ладони на кожаной сидушке стула.
Пытка. Сладкая и невозможная.
— Ромочка, — хнычу ему в губы.
Он трогает тонкое чёрное кружево и тяжело выдыхает.
— Я на грани, Канарейкина. Что ты со мной делаешь?
— Пытаюсь отключить твою правильность. Я почти трезвая.
Обнимаю его за шею и выгибаюсь вперёд. Игнорирую чёрный аппарат между нами, который больно впивается в голую кожу моего живота. Рома ловит мой рот в плен своего и ласкает, ласкает, ласкает… Пальчики на ногах поджимаются, и я хнычу.
— А я пьян, — бормочет Дроздов, упираясь своим лбом в мой. — Тобой.
Дышит тяжело и прерывисто. Опускаю ладони ему на грудь и чувствую, как быстро-быстро его сердце толкается в них. Чувствую, что его воля почти сломлена и Пизанской башней упирается мне между ног.
— Так это же хорошо. Я тоже. Пьяна тобой.
Мы уже почти переходим грань, когда внезапно ночную тишину прорезывает резкий домофоный звонок. Осоловело таращимся друг на друга, настойчиво игнорируя непрекращающуюся навязчивую трель.
— Ты кого-то ждёшь? Кто это? Может, не открывать?
Раздражающий и неуместный звук резко обрывается, чтобы через пару секунд затрещать вновь. Одновременно с телефоном Дроздова.
— Чёрт. Сука, — бормочет Рома и отстраняется, оставляя меня в очередной раз ни с чем.
Начинаю злиться. Потому что я, кажется, понимаю, кто может трезвонить и стоять у подъездной двери.
— Это Филатова, да? — спрашиваю, уже зная ответ.
Соскакиваю на пол и, немного пошатнувшись от резкости своих движений и высоты каблуков, складываю руки на груди. В которой стремительно разливается жгучее чёрное чувство ревности.
— Скорее всего. Или запоздалый курьер с суши, которого я так и не дождался в прошлый понедельник. Что маловероятно.
Дроздов натягивает на себя первую попавшуюся под руку футболку и растерянно проводит рукой по волосам, кидая из-под бровей виноватый взгляд.
Серьёзно? Немыслимо!
— Ты ей откроешь? — тихо интересуюсь, даже не пытаясь скрыть из голоса обиду.
Если он сейчас пойдёт к этой вобле, то меня больше не увидит до свадьбы! И не притронется до неё же! Мурыжил меня полвечера и готов бросить по первому же звонку бывшей?
— Ромашка-а-а, — противный пьяный голос отражается от окон и стен. — Я знаю, ты дома-а-а-а-а. Она ещё и орать вздумала. Никакого достоинства.
— Придётся, — устало вздыхает Дроздов. — Эта идиотка перебудит весь дом. И на утро меня убьют молодые мамочки. Знаешь, сколько у нас детей до года с чутким сном на этаже?
— Понятия не имею, — выдыхаю раздражённо. — Я поеду домой. А ты разбирайся со своей бывшей без меня.
— Лена… — морщится как от удара Рома. — Давай ты остынешь и останешься здесь. Со мной. Я вернусь через пять минут, и мы продолжим, если ты захочешь. Угомоню эту дуру и посажу в такси.
— Почему она к тебе таскается вообще? Вешается на тебя? Вы не совсем закончили отношения, ты дал ей надежду?
— Мы всё закончили. И я не планировал ни с кем встречаться и жениться тем более.
— Прости, что испортила твои планы!
— Прекрати. Ты ничего не портила, — резко обрывает меня Рома и делает шаг вперёд.
Домофон не прекращает трещать, телефон звонить, а пьяная идиотка Филатова голосить на весь двор:
— Ромашка-а-а, хочу к тебе на ручки! Мне так плохо без тебя.
Поджимаю губы, отворачиваясь от Дроздова, и натыкаюсь взглядом на пустой барный стул. В голове тысячи мыслей, больше половины из них далеки от цензуры. Я буквально киплю как чайник. Ещё немного и начну голосить и истерить ничем не лучше Филатовой.
— Делай, что должен, — разрешаю милостиво и нервными движениями застёгиваю на себе джинсы. — Я хочу спать. Дай мне свою футболку.
— Я быстро, — с нескрываемым облегчением говорит Рома. — Никуда не уходи.
Быстро целует меня в щёку, крепко обнимает и идёт в сторону двери, гремя ключами. Снимает трубку от незамолкающего домофона, с раздражённым треском вешает её на место и быстро выскальзывает в подъезд.
Вскоре противный голос Тани смолкает. Наблюдаю в окно, как Рома вызывает для неё такси, а затем, затолкав её на заднее сиденье, сам садится вперёд, бросая через плечо взгляд прямо на меня.
Засыпаю, накрывшись клетчатым пледом, пропитанным знакомым запахом цитрусовых, совершенно одна.
Глава 17
Ночью, по ощущениям где-то часа в три, матрас рядом со мной прогибается под тяжестью другого тела. Не открывая глаза, стараюсь дышать ровно, не меняя темпа дыхания.
— Лен? Спишь?
Я сплю. Я обиделась.
Рома устало вздыхает и поправляет на моих плечах плед. Устраивается рядом, прижимаясь грудью к моей спине и легонько целует в затылок.
Разбудить боится или, наоборот, очень хочет. Действует осторожно и, как обычно, очень нежно. Так нежно, что моё расстроенное и обозлённое на него сердце предательски сжимается. Но я показываю ему ментальный кулак.
Дроздов — грёбаный джентльмен — за вчерашний день успел вывести меня из себя несколько сотен раз. Почти вознёс на вершину блаженства, дал почувствовать себя самой желанной и красивой женщиной, а потом с треском опустил на пол. Я немного подустала от этих эмоциональных американских гонок. Надо отдохнуть. А завтра… завтра провести работу над ошибками.
Хочется громко фыркнуть, когда получаю ещё один невесомый поцелуй в волосы.
Бывшую он поехал провожать! Надеюсь, не додумался её раздеть, искупать и уложить в кроватку?
Не знаю, что он там так долго делал с Филатовой и почему вообще она до сих пор за ним таскается. Не смог оборвать все связи, держит как запасной вариант, всё ещё любит? На последнем предположении в моей груди образуется огромная чёрная дыра.
Сколько он с ней был? Года два? Полтора?
Она была его первой любовью? Первой во всём?
Моё дыхание сбивается, и я начинаю надсадно сопеть, силясь не зареветь от обиды и жалости к себе.
Дроздов, слава богу, никак это не комментирует! Все разговоры будут завтра с утра. На трезвую голову и с обоснованными претензиями — с моей стороны. Рома кладёт руку мне на талию и медленно скользит вниз, останавливается под грудью и замирает, уткнувшись носом в мои волосы.
Так мы и проваливаемся в сон, тесно прилепленные друг к другу на узком диване.
Просыпаюсь от ярко бьющего прямо мне в лицо солнца: окна в этой квартире во всю стену, и напрочь отсутствуют шторы или жалюзи. Приподнявшись на локтях, обвожу свежим взглядом холостятское пристанище Ромы.
Вокруг сплошной минимализм. Серо-белые тона, навевающие тоску, куча фотоаппаратуры, даже шкафа нет. В углу стоит напольная вешалка, с аккуратно висящей на ней одеждой, которой у Ромы не так уж и много, и несколько обувных коробок. Чего не скажешь о фототехнике, тут обошлось без лишней скромности, я вижу по меньшей мере три массивных фотоаппарата и несколько объективов к ним, выглядывающих из рюкзака на небольшом стеклянном кофейном столике.
Руки женщины в этом помещении совсем не чувствуется. Никаких лишних деталей. Свечек, картин, книг или хотя бы тюбика туши. Надеюсь, нога Филатовой никогда здесь не ступала, а если и ступала, то очень быстро выметалась. Хотя, она же знала адрес. Нужно проверить кухню. Так же она девственно чиста, как единственная спальня-фотостудия?
Нахмурившись, опускаю глаза на безмятежно спящего Рому. Его рука всё ещё покоится на моём животе, передавая своё тепло, голая грудь мерно вздымается, длинные, почти девчачьи ресницы подрагивают. На подбородке уже выступила утренняя щетина, и я, не удержавшись, провожу пальцем по его скуле, точёному длинному носу и межбровной складке.
Даже не шелохнулся.
— Гад, — шепчу тихо, склоняясь к самому уху Дроздова.
Любуюсь им, рассматривая, и запоминаю каждую черту, ведь через пару недель я уеду. И как дальше пойдёт наше липовое «не вместе», совсем не понятно… Однако раздражение и обида никуда не делись.
Осторожно выбираюсь из-под Дроздова и спускаю ноги на пол.
На мне его серая футболка, доходящая лишь до середины бедра, и трусики. Моя одежда аккуратно сложена стопкой около рюкзака с фотоаппаратами, а на самом её верху, как трофей, лежит мой лифчик.
По пути в ванную, заглядываю на кухню. Электрический чайник, пачка печенья, в холодильнике обнаружены яйца и немного санкционного сыра. Тарелок всего две, а кружка одна. Небогато.
Настоящая холостяцкая берлога. Или человек просто не страдает вещизмом.