В квартире моих родителей есть всё. От детских игрушек до антикварных тарелок, которые мой прадед вывез из Берлина на своих двоих.
Через двадцать минут, вымывшись ментоловым гелем для душа и обмотавшись широким серым полотенцем, возвращаюсь обратно в комнату. Останавливаюсь в дверях и, придерживая махровый узел на груди, спотыкаюсь о сонные и хмурые глаза Дроздова.
— Проснулся? — интересуюсь наигранно бодро, ступая босыми ногами по холодному полу. — Рано. Мог ещё поспать.
— Чтобы ты по-тихому сбежала, пока я дрыхну? — хрипло интересуется Рома, закидывая руки за голову.
Мышцы на его не прикрытом пледом торсе играют и перекатываются. На рёбрах у него, оказывается, есть татушка, а на согнутой в колене ноге обнаруживается большой шрам. Судя по цвету и степени заживления, получен не так давно.
Рома бесстыдно рассматривает меня в ответ. Скользит взглядом по моим мокрым волосам, ключицам, груди и ниже к голым щиколоткам. Там и зависает. Его кадык недвусмысленно дергается, и я мстительно усмехаюсь.
— Как видишь, я всё ещё здесь. Твой тропический душ — просто фантастика, — говорю, останавливаясь около своей одежды.
— Я планировал сходить туда вместе.
— Как проводил Филатову? Всё прошло успешно? Зашёл на чашечку кофе?
— Она вырубилась на полпути в такси. Ты злишься? Я не мог оставить её одну в таком состоянии. Иди ко мне.
Рома рывком садится и тянет ко мне руки. Делаю шаг назад, увеличивая между нами расстояние, и отрицательно машу головой. Стараясь не смотреть ниже его грудных мышц.
— Нет-нет. Руками не трогать, Дроздов. Поезд ушёл.
Рома в одних чёрных боксерах, а на мне вообще, кроме полотенца, ничего больше нет. Пикантно. Но на свежую голову и обиду, засевшую занозой у меня в душе, будоражит уже не так сильно, как наша вчерашняя фотосессия. Хотя одежды на нас сейчас в разы меньше, и мы оба трезвые. Отдаём отчёт своим действиям, и в восемь утра нам вряд ли помешает ещё какая-нибудь сушёная вобла.
— Ты чего выдумала? Никуда он не ушёл. Я здесь, ты тоже. Я всё ещё хочу тебя, Канарейкина.
— С чем тебя и поздравляю. Надо было брать, когда давали, Ромочка. А сейчас… — Картинно взмахиваю руками, полотенце немного сползает вниз. — Всё уже! Мне пора.
Можешь позвонить своей Татьяне — узнать, как она выжила после восьми шотов текилы.
— Ты ревнуешь, Канарейкина, — не вопрос, а утверждение.
И улыбочка такая довольная растекается на сонной и немного помятой физиономии Дроздова. Ну просто хозяин положения.
— Ещё чего, — фыркаю обиженно. — Мы не вместе, забыл? Мне незачем тебя ревновать.
— Ага. Не вместе, — расслабленно поддакивает Рома, продолжая улыбаться, упираясь локтями в широко разведённые колени. Почему-то его слова в моей голове звучат совсем иначе. «Вместе».
— Я могла уйти вчера. И этого разговора вообще бы не было.
— Не ушла бы, я тебя на ключ закрыл.
— Ты меня обидел.
— Я исправлюсь. Иди уже ко мне.
Уперев руки в бока, смотрю на Рому сверху вниз. Он ждёт, выжидающе улыбаясь и вновь протягивая ко мне руки. Полный уверенности в том, что я никуда от него не денусь, ещё немного — и сдамся. Прям как он вчера, когда я попросила его помочь мне раздеться.
Очень не хочется его разочаровывать, ах нет… очень даже хочется. Сегодня у нас ничего не будет.
— Мне надо к Зое, — произношу строго и, развязав на груди узел, распахиваю полотенце. — Я уже вызвала такси, Дроздов.
После родов прошло достаточно времени, и я давно перестала стесняться своей фигуры. Повезло с конституцией и генетикой. Но щёки всё равно опаляет жаром, а пальцы мелко подрагивают, когда я, двигая бёдрами, натягиваю трусики.
Рома мечется взглядом по моему обнажённому телу и тяжело сглатывает. Пока он дезориентирован, как любой мужик, а кровь от мозга стремительно отлила к другим органам, стремительно одеваюсь, пятясь в сторону выхода.
— Канарейкина, твою мать! — кричит Дроздов, вскакивая на ноги и бросаясь за мной следом.
Всего хорошего, Ромочка, — посылаю в его сторону воздушный поцелуй и, сжимая в руках лифчик и босоножки, выскальзываю за дверь.
Перепрыгивая через две ступеньки, рискуя свернуть себе шею и проколоть голые пятки стеклом, бегу вниз. Лифт ждать некогда. Опасно. Почему-то я уверена: Рома не из тех, кто, пригорюнившись, поплетётся сразу в душ сбрасывать скопившееся напряжение и не попытается броситься вдогонку.
Я оказываюсь права: через два лестничных пролета слышу топот ног и приглушённый мат.
— Ленка, млин, стой! — орёт Рома.
Эйфория и адреналин кружат голову. Ускорившись на первом этаже, чуть не пропускаю поворот к массивной железной двери и несколько раз долблю по кнопке домофона.
— Открывайся, ну…
Давно я не чувствовала такого безрассудного всезаполняющего прилива восторга. Словно мне опять тринадцать, я оборвала войлочную вишню на соседней даче и пытаюсь удрать от тёти Вали, которая грозится выдрать меня как сидорову козу крапивой. Тогда мне это удалось. Сейчас же неприятности в виде Дроздова стращают лишь тем, что меня уволокут назад в своё логово и зацелуют до смерти. А я планирую ещё выйти за него замуж и немного пожить.
Машина с шашечками очень вовремя заруливает во двор, и я, маша руками, бросаюсь к ней. Хлопаю дверью такси как раз в тот момент, когда всклокоченный и немного злой Рома выбегает из подъезда.
На нём впопыхах натянутые джинсы, которые он даже не потрудился застегнуть. Отличное шоу для мамочек на детской площадке. Вывернувшись боком, демонстрирую Дроздову язык. Рома картинно вскидывает руку, прикладывая её к сердцу, и улыбается. Дышит тяжело, растирая свою голую, играющую мышцами грудь. Коллектив родительниц у песочницы уже дружно закрывает детям глаза, при этом пошире открывая свои.
Чертовски красивый Дроздов. Просто магия какая-то.
На телефон падает сообщение, и я отворачиваюсь, устраиваясь удобнее на сиденье.
«Ты даже не представляешь, что я с тобой сделаю, когда увижу в следующий раз».
Печатаю ответ, поджав губы:
«Помечтай».
Я всё ещё злюсь на него и таю обиду за Филатову. Сушёная вобла поселила внутри жуткую неуверенность в себе. Вдруг мой Рома всё ещё влюблён в неё? Вдруг всё, что между нами есть, — это лишь его попытка забыться после болезненного разрыва, и только? Ненастоящие отношения, фиктивный брак, секс на один раз…
— Вам куда? Помощь нужна? — смиренно спрашивает таксист, крутя руль и с интересом поглядывая в мою сторону.
— На Горького. Всё в порядке, это мы так развлекаемся.
— Ролевые игры? — пошло скалится и приподнимает брови, смотря на меня в зеркало заднего вида. Что за наглость?
— Остановите машину.
— Да я что? Я ничего, — бухтит мужчина средних лет, возвращая своё внимание дороге. Подозрительно кошусь то на его затылок, то на ручку двери.
Сложив руки на груди, понимаю, что по-прежнему держу в кулаке лифчик и босоножки. Моментально краснею до корней всё ещё влажных волос. Не хочу даже знать, как я сейчас выгляжу и что обо мне можно подумать.
Интересно, чем сегодня займётся Рома? Будет просматривать и отбирать снимки, сделанные нами? Или позвонит своей сисястой вобле и узнает, как её здоровье? Что вообще так долго он делал ночью в её квартире? В душ сводил и спать уложил, пропев своим бархатным баритоном колыбельную? А потом вернулся ко мне тискаться?
Чтобы хоть как-то отвлечься от событий этой ночи и утра, решаю набрать родителей и Аллу. Мама заверяет, что у них всё нормально. Голос у неё какой-то взбудораженный, папа развлекает Зою песенками. Завтракают и ждут меня. Наш район находится в противоположной стороне города относительно Роминого. Если у него преобладают новостройки, то у нас типовая застройка начала девяностых. Зато озеленения больше.
Алла долго не отвечает. Бросаю взгляд на часы. Спит ещё, что ли?
— Да? — раздаётся приглушённый голос подруги, когда я уже собираюсь нажать отбой.
— Доброе утро. Живая?
— Почти. Канарейкина, я, кажется, вляпалась по самые гланды, — еле слышно шепчет Алла. Фоном у неё шумит вода. Вжимаю телефонную трубку в ухо, чтобы хоть что-то расслышать.
— Что случилось? Ты где? Ты не дома?
— Не дома. Я у Костенко.
С Аллы станется внезапно оказаться на другом конце страны. Сейчас она хотя бы в пределах нашего города. И, судя по всему, с парнем, который ей долгое время очень нравился. Какой богатый на парочки у нас получился выпускной.
— А-а-а, — тяну немного успокоившись. — Целовались?
— Я ничего не помню, — в ужасе продолжает шептать Волкова. Живо представляю, как она стягивает на затылке свои волосы. — Мы были в клубе, смотрели, как вы с Ромой пытаетесь друг друга сожрать у бара. Я захотела курить, и мы вышли на веранду. Потом всё… провал. И вот я просыпаюсь в его постели и без белья.
— Поздравляю, хоть у кого-то этой ночью был секс.
— Я не хочу с ним секса. Точнее… я бы хотела его запомнить! Если бы он был, — путается в показаниях подруга.
— Значит, не было?
— Не знаю! Я стесняюсь спросить. Он варит нам кофе и, судя по запаху, сжёг яйца. Ленка, что мне делать?
— Для начала, наверное, поговорить. А не прятаться в ванной. Вам хотя бы никто не помешал, — ворчу, разглядывая лежащий на коленях лифчик.
— А вам помешал? Дроздов что, живёт с предками? Вы же к нему поехали? Или ты дома?
— Нет, мы были у него. Но Филатова…
Только начинаю изливать Алле душу, как она, пискнув, что в дверь ломится Костенко, сбрасывает мой звонок. Могу за них лишь порадоваться. Зато я вновь остаюсь один на один с собственными переживаниями и провалом сегодняшней ночи. Телефон молчит. И чем сейчас занят Дроздов, мне остается только догадываться. Моё воображение рисует множество вариантов, и в них непременно участвует его бывшая.
До вчерашнего дня я даже не подозревала, насколько ревнива.
Глава 18
Жалость к себе и злость на Рому к концу поездки достигают апогея. Нос щиплет, глаза увлажняются, а в горле несколько раз встает тугой, еле проглатываемый ком. Всё утро при нём я бодрилась, не хотела, чтобы видел, как меня задел его внезапный отъезд. Не хочу, чтобы знал о моих истинных чувствах. Всё равно скоро уеду…