— Значит, ты всегда знал, чем будешь заниматься по жизни? С самого детства?
— Да это всегда было что-то вроде мечты. Но фотографировать смеющихся людей на свадьбах — это не совсем то. Корреспонденты — это репортажники, наверно, поэтому во всей этой свадебной мишуре мне нравятся живые эмоциональные фото. Не постановочные. Иногда задумываюсь над тем, чтобы уехать на год-другой в какую-нибудь Камбоджу снимать тот мир, о котором, в современном обществе предпочитают умалчивать. Бедность. Голод. Дети, которые не знают, что такое школа.
— Такое и у нас в стране есть.
— Да. Я бы и по нашей поездил. Может быть, когда-нибудь решусь на такой трип.
— Такое непросто снимать. Мне так кажется, эмоционально тяжело. Лучше уж смеющиеся пары в любви. Это же так прекрасно. Красивая девушка, красивый мужчина — на пороге создания ячейки общества, — мечтательно прикрываю глаза.
— Любовь — это прекрасно, только когда она взаимна, Лена. Часто двое любящих людей не совпадают друг с другом, как частички пазла. Что-то постоянно мешает им быть вместе. Обстоятельства, другие люди или собственные комплексы.
— И что тогда?
— Тогда они прекращают эти болезненные отношения. Встречают кого-то другого и выскакивают замуж или женятся, почти не думая, лишь бы не болело. Лишь бы кто-то любил тебя, а не ты.
Приподняв голову, внимательно вглядываюсь в красивое лицо Ромы. Он серьёзно рассматривает меня в ответ, не отводя глаз. Сердце колотится как бешеное. Даже дышать трудно.
— У тебя всё ещё болит? — еле шевелю губами.
— Уже нет.
— Это хорошо. Да? У меня тоже уже не болит. После Куликова. А знаешь, как болело? На куски рвало. Вот прямо так, как ты описываешь, — бормочу, пряча взгляд. — Не все люди подходят друг другу. Но выжить можно.
— Можно.
Медленно выпутываюсь из объятий Ромы и поднимаюсь на ноги. Он не останавливает меня, продолжая сидеть на хлипком садовом стуле. Внимательно и с любопытством смотрит снизу вверх, складывая руки на груди. Доволен, видимо, как его философия о любви больно ударила по мне. Его за пару недель до свадьбы не бросали. Мне ли не знать, что такое, когда «болит».
Отряхиваю с шорт невидимые пылинки и чешу коленку, на которой зудит комариный укус. Магия романтичного и семейного вечера растаяла как дым от костра на ветру.
Мне хочется заорать на Рому и сказать, что сейчас мне в десять тысяч раз больнее, чем когда меня бросил Куликов. Просто знать, что Дроздов, оказывается, до одури любил свою Филатову и собирался на ней жениться. А потом подвернулась я. Мало ли что у них там произошло? Может быть, если бы не наш ненастоящий союз, он сейчас был бы счастлив с Таней.
Целовал её за сараем и отгонял комаров.
Не болит у него.
А у меня болит.
Господи, какая же я идиотка!
Почему опять влюбилась в самого неподходящего парня на свете?
Меня словно изрешетили десятками пуль. Ломит слева под рёбрами, отдавая ноющей колющей болью. Болит не только тело, но и душа. Наизнанку выворачивает, и виной этому не слишком большая порция шашлыка с овощным салатом, а наглая физиономия красавчика Дроздова.
— Ты куда? — интересуется Рома.
— Хочу проверить, как там Зоя.
— Что её проверять? Я и отсюда вижу твою принцессу. Спит. Не трогай её.
— А я хочу тронуть. Не указывай мне, что делать, — огрызнувшись, обнимаю себя на плечи и отворачиваюсь.
Дроздов усмехается, растягивая губы. Опускает глаза, а потом вновь вскидывает на меня. В его взгляде пляшут веселье и дурачество. А я уже не на шутку завелась, так, что хочется что-нибудь сломать.
— У-у-у, не завидую брат, — как-то не вовремя решает влезть в наш разговор Лекс.
Круто оборачиваюсь к парню, меча в него молнии из глаз. Лёша приподнимает плечи, пытаясь втянуть голову.
— Что ты сказал?
— Я пошутил, Леночка. Ты будешь самой милой женой на свете. Моему брату очень с тобой повезло.
— Именно так, — поддакивает старший Дроздов.
Уголки его губ подрагивают от смеха. Мой папа уже в голос гогочет, а мамы переглядываются друг с другом, пряча улыбки.
— Лена у нас всегда характерная была. С ней никогда не скучно, как выдумает что-нибудь… — негромко произносит мама, привлекая внимание моей будущей свекрови. — Вот например: было ей три года, и у нас постоянно свет в доме стал выключаться. Пробки вырубало. Мы уже и электриков вызывали, и Сан Саныч что-то поменял в счётчике. Ничего не помогало. А оказалось, наша Леночка пинцет в розетку вставила и завалила её своими игрушками.
— Да вы что?
— Ма-а-а-ма-а, — стону, пряча лицо в ладони.
Теперь я понимаю, что чувствовал Рома несколькими минутами ранее, когда Марина Николаевна выдавала нам его детские секреты. Смущение.
— Как её током не ударило, до сих пор не понимаю. И вот во всём она такая была. Куда ей надо, обязательно пролезет.
— Ничего не меняется, да, Канарейкина? — улыбается Дроздов и похлопывает себя по коленке, предлагая мне вернуться на место.
Фыркнув, задираю нос повыше и отгоняю очередного толстого комара. В моей душе всё ещё зияет рана размером с Мариинскую впадину. Ощущаю себя второсортной заменой сушеной вобле. Потому что я совсем не вобла, а неопытная скумбрия. В некоторых местах ещё и с жирком.
Забираю у Марины Николаевны Зою и укладываю малышку на себя, придерживая за спинку. Она спит, пуская слюни на моё плечо и причмокивает. Пока родители, на радость Дроздову, выдают пару приколов из моего детства. Рома слушает с неподдельным интересом и смеётся, запрокинув голову, когда очередь доходит до истории, где я неделю имитировала хромоту, лишь бы получить своё.
Может, мне и сейчас нужно прикинуться, что у меня болит сердце и частит пульс, лишь бы получить Рому себе? Целиком и полностью. Без маячащей бывшей за спиной. У неё, в отличие от меня, есть преимущество. Она останется рядом, у них за плечами два года постоянных отношений вместо наших двух недель и семи глубоких поцелуев. Да, я веду подсчёт.
— Леночка, всё готово к вашему торжеству? — спрашивает Марина Николаевна, опустив ко мне голову.
Её кудрявая чёлка щекочет мой лоб. Я не сразу понимаю, о чём речь, и несколько секунд бездумно таращусь в её добрые карие глаза, отмечая, как они с Ромой похожи.
Тот же прямой нос и ямочка на волевом подбородке. Они даже мимикой похожи и жестами. Интересно, когда Зоя вырастет, она тоже неосознанно будет копировать меня?
— Почти. Я пока не нашла платье.
— Уже пора, совсем немного осталось. А где вы будете жить? У Ромы в квартире? Не тесновато будет вам втроём?
Судорожно сглотнув, кидаю быстрый взгляд на Дроздова. Мы ещё не успели обсудить эту часть легенды, и я боюсь сболтнуть лишнего.
Рома, будто почувствовав, что мне нужна помощь, поднимается на ноги и собирается пересечь лужайку, но мой папа словно специально перехватывает его. Придётся отдуваться одной.
Интересно: Рома знакомил Филатову со своей семьей? Была она вхожа в его дом? Может быть, даже пекла пироги на кухне его мамы? Образ воблы никуда не испаряется из моей головы, а только крепче там оседает.
— Пока не знаю. Наверное, решим это после, — мямлю не очень уверенно. Марина Николаевна смотрит на меня слегка озадаченно:
— Как же так? Нужно решить уже сейчас. Молодая семья должна жить отдельно, особенно в первое время после свадьбы. Вы же не жили вместе?
— Не успели.
— Ой, я вообще как подумаю, что у вас всё так быстро закрутилось! Ещё недавно Рома и слышать ничего о женитьбе не хотел. А я ему говорила: если не женится сейчас, потом холостяком полжизни проходит. Люди очень привыкают к одиночеству. Та ещё зараза. Потом никого к себе подпускать ближе чем на пару метров не хочется. По себе знаю.
— Рома долго был одинок?
— Нет. У него была девушка, — понизив голос произносит Марина Николаевна и, обернувшись, проверяет, не слышит ли нас её сын. — Они встречались несколько лет, но он нас так и не познакомил. Тебе не стоит волноваться на её счёт, милая. Рома никогда никого не приводил в нашу семью, ты первая. А это уже о многом говорит.
— Я надеюсь, — шепчу неуверенно.
Потому что червяк сомнений и ревности прочно уселся у меня внутри, подпитываемый моими личными комплексами неполноценности. Филатова в моей голове нахально усмехается и устраивается поудобнее, показывая, что не собирается никуда уходить.
— Что-то засиделись мы, Марина. Пора и честь знать, — говорит папа и похлопывает себя по карманам в поисках ключей от машины.
— Да бросьте вы. Посидите ещё. В доме есть спальные места, все разместимся.
— Моя спина хочет домой к матрасу, который помнит каждый позвонок и грыжу, — хохочет папа и приобнимет маму. — Теперь ждём вас полным составом к нам в гости.
Дачи не имеем, но трёхкомнатной квартирой похвастаемся.
— Папа! — возмущенно пищу, но меня никто не слушает.
Родители довольны знакомством. Обнимаются как родные, расцеловывая в щёки зардевшуюся Марину Николаевну.
— Вас отвезти? — Рома оказывается рядом и подаёт мне руку, помогая подняться.
— На чём? Ты же продал байк?
— Маму на байке я не катал. У нас для этих случаев есть машина.
— И где она?
Дроздов указывает на небольшой гараж — пристройку к дому. Там и правда припаркован какой-то автомобиль. Его почти скрывает навес и разросшийся куст чёрной смородины.
— Не надо, Ром. Я с родителями.
— Мы могли бы заехать ко мне, и я бы вернул тебя завтра, в целости и сохранности, — наклонив голову набок, шепчет искуситель Дроздов.
Часть меня кричит и вопит «за», а другая, та, в которой уже вовсю орудует червь сомнений в нормальности наших отношений и чувств Ромы, отвечает категорическое «нет». И я слушаю её.
Дроздов, если и расстроен отказом, то умело это скрывает. Провожает нас до машины, помогает усадить в автокресло чумазую Зою и тянется поцеловать. Наши родители дружно делают вид, что их интересует покосившийся деревянный забор, и только Лекс смотрит на нас с лёгким отвращением.