Я только одним глазком гляну и сразу вернусь обратно к мужу под бочок.
Сердце ёкает и проваливается в живот. Открываю рот, пытаюсь сделать вдох и ни черта не получается.
Меня словно засовывают в ледяную воду, без возможности выплыть и глотнуть воздуха. Лёгкие жжёт, глаза наполняются слезами. По коже ползёт мороз. Номер незнакомый, контакта такого у меня тоже нет. Фотографии не свадебные. Их всего две. Они иного содержания. В главной роли мой муж.
Мой Рома Дроздов.
Который любил меня всю ночь, нашептывал на ушко ласковые вперемешку с пошлостью слова, доводил до точки кипения одним лишь касанием. Мой Рома.
В кровати другой женщины. Простыни смяты, в волосах бардак. Он спит на животе, одеяло немного съехало и открывает вид на крепкие мужские ягодицы. И ниже издевательская подпись:
«Хорош, да?»
И мозгом я понимаю, что фотография эта могла быть сделана кем угодно и когда угодно. Рома жил своей жизнью, встречался с другими и явно не был девственником в свои двадцать два.
Только фотография в постели — это не то, что заставляет меня сначала побледнеть, а потом начать покрываться пятнами. Не она. Впившись глазами в экран, я шмякаю по нему пальцами, увеличивая компрометирующие картинки, присланные Филатовой.
О да… это она, Танька!
На фото Дроздов запечатлён в её ванной, раздетый по пояс, с расстёгнутой ширинкой. Вытирает влажные волосы полотенцем и выглядит безумно сексуальным. Ну просто чёртова фотомодель!
«Трахается он божественно, пользуйся моментом, пока можешь. Я своим воспользовалась…»
Моментом…
Он эту ересь тоже ей в уши лил? Для всех один сценарий? Пропой о любви, и мокрые трусы с девушек испарятся сразу?
Снова смотрю на фото. Оно задевает меня больше, чем подписи Таньки, сочащиеся ядом.
На Роме те чёртовы брюки, на которые я пускала слюни в день защиты диплома. В тот день, когда его бывшая вобла испортила наш момент, звоня пьяной в домофон. В тот день, когда он бросил меня одну, возбуждённую и влюбленную, в своей квартире и уехал провожать её. Его не было слишком долго, и только сейчас я понимаю почему…
— Лен, что там? На тебе лица нет. Что-то с Зоей? Поднимаю глаза и медленно моргаю.
Вот же он, мой Рома. Вытяни руку и можно коснуться. Потрогать, погладить, поцеловать.
Прижаться и умолять заняться любовью, как я и сделала ночью. А потом что? Он отлюбит меня и опять поедет к другой? Это насмешка такая?
Я не замечаю, как Дроздов оказывается рядом. Слава богу, уже в трусах. Видимо, что-то в моём лице его испугало, потому что выглядит он озабоченным. Хмурится.
— Ты… — сиплю, пытаясь протолкнуть в горле царапающий ком. — Ты с ней спал? Тогда?
— Когда? С кем?
А как играет! Не понимает он. Зря в фотографы пошёл, такой актёрский талант в землю зарывает.
— С любовью своей, Филатовой.
— Лена… — медленно тянет Дроздов, смотря на меня с опаской, словно я бомба замедленного действия. — Ты чего несёшь? А я именно бомба, потому что ещё немного и взорвусь.
— Сам посмотри.
Я не собираюсь ничего объяснять. Впечатываю в голую мужскую грудь со следами полос от моих ногтей телефон. И отскакиваю подальше. Принимаюсь хаотично собирать своё бельё. Я здесь не останусь.
Рома недоуменно смотрит на мои действия, двигая челюсть из стороны в сторону, и опускает взгляд на экран мобильного.
— Как тебе фотографии? У твоей бывшей, хотя, может быть, и нынешней — откуда мне знать?! — талант… Не думал пойти в модели? — говорю, натягивая трусы.
— Это просто сюр какой-то, — тихо произносит Рома. — Хочешь поругаться сейчас, — выделяет интонацией слово, — из-за этого? Не будь идиоткой, Канарейкина. Естественно, я с ней спал. Этим фоткам может быть как два года, так и…
Мечусь по номеру в поисках лифчика, не стараясь даже прикрыться. Дроздов не двигается и ничего больше не говорит, а я буквально чувствую кожей исходящее от него недовольство и напряжение.
Поимел как идиотку… Навешал лапши… Спит и видит, когда свалю, чтобы… что?
— Так и десять дней. Посмотри-посмотри получше! Тебя не было полночи! А я — влюбленная дура! — ждала! Нужно было сваливать уже тогда и отменять эту чёртову сделку, пока… пока всё не зашло слишком далеко….
Останавливаюсь, воинственно сдувая с лица пряди волос.
Никакого лифчика у меня нет. Потому что я была в свадебном платье. И другой одежды у меня тоже нет. Просто блеск!
Фантастика!
— Хочешь найти повод сбежать? — после непродолжительной паузы произносит Рома. — Свалить? Как удобно… Ведь я тебе больше не нужен, — короткий невесёлый смех. — А я ведь поверил в то, что ты серьёзно в меня… мда. Получила, что хотела, и нашла, за что зацепиться?
Теперь уже я недоуменно таращусь на него, уперев руки в бока. О чём он? Это он меня обвиняет?
Сам трахал свою бывшую, пока я спала у него дома и мечтала, чтобы вернулся ко мне. А теперь я ещё и виновата? Зацепилась…
— Отдай мой телефон.
— Да держи. И вали.
— Что?
— Я сказал: так вали, блин, в свой Дубай! — зло произносит Рома.
Проходит мимо, задевая плечом. Бросает мобильный на смятую постель и скрывается в ванной, шандарахнув дверью так, что я подпрыгиваю на месте.
— Ну и пошёл к чёрту… — шиплю обиженно, поджимая нижнюю губу. В душе начинает шуметь вода.
Шумит всё время, пока я пытаюсь упаковаться в платье самостоятельно и не зареветь. Продолжает шуметь, когда, схватив мобильный и кеды, пулей вылетаю из номера.
Уже в коридоре даю волю слезам, размазываю их по щекам. Больно. Как же больно… Хочу умереть, чтобы ничего не чувствовать.
В холле не обращаю ни на кого внимания, а смотрят на меня как на сумасшедшую. Ещё бы! Помятая ревущая невеста — то ещё зрелище… Останавливаюсь рядом с мраморной колонной и, привалившись к ней плечом, хочу вызвать такси.
Убраться отсюда побыстрее.
Смахиваю пальцем блокировку экрана и… умираю… как мечтала буквально секунду назад.
Вместо последнего открытого чата с воблой Филатовой на меня смотрит страница регистрации на рейс в Дубай.
Глава 31
Это платье жутко неудобное. Чтобы не запачкать больше, чем есть, пышные фатиновые юбки, пришлось задрать их почти до колен. Полы в подъезде моют раз в месяц, а свадебный наряд ещё предстоит вернуть.
Вчера меня посетила мысль: а не оставить ли это замечательное и судьбоносное платье себе? Свозить в химчистку, упаковать в вакуумный чехол и повесить в шкаф.
На память. Возможно, когда-нибудь Зоя будет выходить замуж именно в нём.
Сейчас мне хочется плакать и изрезать платье ножницами. Просто чтобы выплеснуть всю свою боль. Как он мог?
Шмыгаю носом, нажимая кнопку лифта.
Не понимаю, зачем ему была нужна она, если в этот самый момент его ждала я? Готовая на всё в его квартире. Захотел освежить память с бывшей, или поставили так финальную точку?
Если взять в расчёт сегодняшние фотографии, точку Филатова опять превратила в запятую.
Звоню в дверь. Ключей у меня нет. Вообще ничего нет, кроме телефона. Хорошо, в приложении такси карточка была привязана, а то пришлось бы тащиться пешком.
— Лена? — отец удивлённо выгибает брови, открывая дверь. — Ты чего тут?
— Домой пришла. Не пустишь? Или замуж отдали, и всё, дорогу забыть?
Папа хмурится, оценивая мой внешний вид. Останавливает глаза на кедах и возвращается к лицу.
— Поругались опять?
— Почему же сразу поругались?
— А ревёшь чего?
— Ничего… зайти можно? Мне собираться пора.
— Куда?
Папа пропускает меня в квартиру, где, судя по тишине, все ещё спят. Бросаю злосчастный телефон на тумбу и опускаюсь на пуфик, принимаясь механически развязывать шнурки. Тяну с ответом, зная заранее, что отцу он совсем не понравится.
Папа стоит рядом, уперев руки в бока, и давит одним лишь своим присутствием на мои и так расшатавшиеся за это утро нервы. Явно не собирается спускать на тормозах первую ссору дочери и любимого — когда только он всех успел в себя влюбить? — зятя.
— В аэропорт.
Желание работать за границей знатно померкло в последние недели. И я всё думала: как же отказаться? Как же остаться? Взвешивала и плюсы, и минусы. Даже список составила, чтобы определиться. В жирных плюсах остаться было наличие рядом близких людей и Ромы. А в жирных минусах все остальное…
— С ума сошла? — шипит родитель и кряхтя присаживается на корточки. — Заставляешь отца выполнять всякие акробатические этюды, у меня вообще-то артрит. Что там у вас стряслось?
Оказываемся лицом к лицу, и я по-детски поджимаю трясущуюся губу.
— Он мне изменил…
— Вот те раз. — Папа задумчиво почёсывает подбородок и за ружье почему-то не спешит хвататься. — Он сам тебе так сказал?
— Нет.
— Поймала с поличным? Свечку держала?
— Нет…
— Дала возможность объясниться?
— Не… Что тут объяснять? — шепчу, рассердившись. — Ты на чьей вообще стороне?
— На стороне правды и здравомыслия. Убегать, поджав хвост, не разобравшись в ситуации, — последнее дело. Тем более вы поженились, Лена. У вас теперь семья, за семью нужно бороться. Иногда прогнуться, иногда где-то смолчать и сделать вид, что чего-то не заметила. Умнее надо быть, дочь. Ну что ты, в самом деле?
— Пап, это очень красивые речи. Но он был с другой, когда я… я ждала его. Семья, говоришь? Какая из нас семья? — Всхлипнув, прячу лицо в ладонях. — Нет никакой семьи. Чужие люди…
Щёки горят, виски ломит, слёзы всё не прекращают литься. Так и обезвоживание можно получить. Но я не могу их контролировать, в душе такое смятение творится.
— Самая настоящая. Я запрещаю тебе уезжать. Вот. Давай сюда свой билет, я никуда тебя не повезу.
— Он электронный, — произношу, мотнув головой.
С места не двигаюсь. Нет ни моральных, ни физических сил. Не хочу ни в какой Дубай и оставаться здесь тоже не могу. Нет мне нигде места. Я какая-то неудачница. Вот только покажется, что жизнь наконец-то вошла в нужное русло, всё спокойно и хорошо. Ровно! Как происходит что-то, в очередной раз доказывающее мне да и всем вокруг, что Лена Канарейкина ничего не стоит.