— Деньги не взяли? — спрашиваю осторожно, решая, что я умная женщина и мне нужно затащить Рому в загс через пару недель.
Могу и после пообижаться, со штампом в паспорте это делать спокойнее.
— Нет. Можешь купить себе фату! — говорит Дроздов и суёт мне в руки белый измятый конверт, который ещё недавно передавал моему отцу. — Вместо этого подполковник Гадков получил приглашение на нашу свадьбу, Лена.
— Купи себе лучше приличный пиджак! — Пихаю хрустящий конверт обратно в карман Ромы и, цепляясь за его толстовку, встаю на цыпочки, продолжая громко и агрессивно шептать: — Думаешь, я смогла бы папу просто так в ночи поднять из тёплой кровати, оставить маму и поехать на другой конец города? Пришлось признаться, что у нас впереди свадьба!
— Канарейкина, — наклонив голову и коснувшись губами моих волос, угрожающе шепчет Дроздов. — Ты же сказала, никто не узнает!
— Упс, — бормочу почти невинно. — Я и планировала, чтобы никто не узнал!
Опускаюсь обратно на пятки и обхватываю себя за плечи, стараясь унять табун мурашек, напавших на меня не то от ужаса, что фиктивная свадьба, видимо, будет не такой уж и тайной, не то от вновь повторяющейся внезапной близости Дроздова. Он опять стоит настолько близко, что его рука как бы невзначай задевает мою, когда парень запускает ладонь в волосы, ероша их.
На крыльце участка появляется несколько человек, привлекая наше внимание.
Папа, какой‑то коренастый мужик в форме и незнакомый высокий парень. При виде его Рома облегчённо вздыхает и заметно расслабляется.
— Твой брат? — спрашиваю тихо. — Я, кстати, до сегодня не знала, что у тебя есть брат.
— Это неудивительно, Канарейкина. Что ты вообще обо мне знаешь?
— Не особо много, но и ты мои мемуары писать не нанимался.
— Тоже, верно. Лёш! — Рома поднимает руку, подзывая к нам брата.
Слежу за приближением парня, с любопытством разглядывая его. Ростом он примерно с Дроздова, может, только немного ниже, потому что, в отличие от брата, немного сутулится, поднимая плечи к ушам. Фигурой тоже покрепче брата, видно, что он занимается каким‑то спортом, а не просто выглядит крупнее. Волосы светлые, цвет глаз в темноте не разобрать, но они определённо похожи.
— Здорово, — бормочет, останавливаясь рядом с нами. — Я Лекс.
Я робко улыбаюсь.
— Лена.
— Ты как? — озабоченно спрашивает Рома, оглядывая брата с ног до головы, словно хочет увидеть повреждения. — Рёбра целы?
Я тоже осматриваю Лекса. У него разбита губа и стёсаны костяшки пальцев. Увидев, что я смотрю на них, парень прячет руку в карман, явно не собираясь комментировать эти повреждения.
— Нормально всё, жрать хочу.
— Сейчас поедем. Лену проводить надо.
— Если вы торопитесь, езжайте, мы тоже скоро, — спохватываюсь и смотрю в сторону участка, где на крыльце в компании товарищей застрял мой родитель. — Завтра созвонимся?
А папа между тем уже начинает громко раздавать приглашения на нашу ненастоящую свадьбу и выглядит при этом крайне довольным собой. Ещё бы, мальчугана из‑за решетки спас, бывших коллег на свадьбу дочери пригласил. Ночь удалась.
В ужасе округляю глаза, переводя взгляд на застывшего рядом Рому.
— Упс!
— Ромыч, ты скоро женишься? Офигеть! Мать в курсе? — удивлённо присвистывает Лекс и смотрит на меня уже с большим интересом, чем до этого. — Ничоси! Это не меня она четвертует за привод, а тебя — за то, что скрыл от неё невесту!
Ответным взглядом Дроздов‑старший приказывает ему замолчать и не развивать больше эту тему.
— Да уж. Я и сам только недавно об этом узнал.
— Побольше радости в голосе! Побольше энтузиазма, — посмеиваясь, пихаю Рому в плечо. — Неужели я настолько плохая партия и не понравлюсь твоей маме?
Дроздов, сделав вид, что не услышал мой провокационный вопрос, утыкается в свой телефон. А мне вдруг становится интересно, о чем он думает в этот момент, потому что уголки его губ точно дернулись вверх.
— И как вы познакомились? — интересуется Лекс, вгрызаясь зубами в огромный трёхэтажный бургер.
Соус от этого навороченного бутерброда, способного накормить трёх девочек‑подростков средней комплекции, летит во все стороны.
— Да, я бы тоже послушал, — невнятно произносит папа, уничтожая свой ночной завтрак.
Время четыре утра, а я в компании троих мужчин: папы, будущего мужа (липового, не забываем об этом!) и его брата — уплетаю местный круглосуточный фастфуд, удобно разложив еду на капоте нашей машины.
Папа наотрез отказался возвращаться домой, пока не накормит спасённого Лекса и не выведает у него грязные подробности его попадания в участок. А делать это лучше на полный желудок.
Нам с Ромой не осталось ничего другого, как молча подчиниться. Загрузились в машину: Лёша сел спереди, легко отвечая на допрос от моего отца, а мы с Дроздовым расположились на заднем сиденье. И он сел так, чтобы быть от меня как можно дальше. Даже колени свои подвинул, лишь бы не соприкасаться, хотя с его длиной ног это было проблемно.
Я немножко обиделась.
То сам меня за руку берёт, согревая мои пальцы теплом своей ладони. То, не брезгуя, лезет целоваться, словно наказывая, но я знаю: на наказание его поцелуй был похож меньше всего. То вот нос воротит и сидит, уткнувшись в телефон. Хмурится так, что между бровей складка залегла и никак не расправляется.
Зевнув и почесав щёку, я бросаю быстрый взгляд на молчаливого и задумчивого Ромку. Он, гремя льдом в пластиковом стакане с газировкой, бесстрастно пожимает плечами, будто его всё жутко достало. И этот майский пикник на исходе ночи в том числе. Смотрит он исключительно на своего брата или моего папу. Я, видимо, чем‑то успела провиниться, раз заслужила полный игнор с его стороны.
Поняв, что отвечать он не собирается и дальше жуёт свою жареную картошку, решаю взять беседу в свои руки.
— Мы вместе учились. Кажется, первый раз мы встретились первого сентября после линейки, тогда нас собрали кураторы. Вот там я Рому и увидела впервые.
— Это было второе сентября, — говорит Дроздов, поворачиваясь ко мне. — На Лене была синяя юбка и белая блузка с бантом у горла, а волосы она собрала в косу, обернув её вокруг головы. Или как эта прическа называется?
— Колосок, — шокированно произношу на выдохе.
Если меня спросить, что было надето на мне в тот день, я вряд ли вспомню. Столько лет прошло. А Рома вот помнит. И это… так странно, что неожиданно моё сердце подпрыгивает и ухает куда‑то в район живота.
— А ещё туфли на шпильке, и она оступилась. Каблук попал в трещинку на асфальте и…
— И я подвернула ногу, ты подал мне руку, а потом помог доковылять до аудитории. Это было очень мило, Ром, — говорю тихо. — Спасибо.
В предрассветных лучах, заливающих стоянку около круглосуточного кафе всё кажется в разы драматичнее и прекраснее. Иначе как объяснить, что лицо Ромы, которое мало привлекало меня все эти годы, сейчас кажется идеальным? Я не могу отвести взгляд от Дроздова, с новым интересом рассматривая его, запоминая его правильные черты и стараясь не обращать внимания на усиливающуюся тяжесть в груди и искривлённые в грустной усмешке губы парня.
— Пожалуйста. Могла сказать это и тогда, а не ждать подходящий момент в течение пяти лет.
Колючие и недружелюбные слова прокатываются морозом по коже, я растерянно ёжусь и опускаю глаза, рассматривая носы своих кед и кроссовок Дроздова. На первом курсе я была не очень приятной девицей. Корона на голове мешала, ведь в школе и детском саду я была местной «звездой», любимицей учителей, душой компании и объектом желания многих мальчиков. Посиделки у разбитого корыта — в лице Жени Куликова — хорошо спустили обратно на землю.
— Прости, — бормочу сдавленно и как‑то скрипуче.
— Лена…
— Так, все доели? — врывается в нашу беседу громкий и хорошо поставленный голос папы. — Можно и по домам.
Я успела забыть о том, что мы с Ромой сейчас не одни, а рядом всё ещё находится его притихший младший брат и мой отец, и это не наше свидание, где мы делимся тёплыми воспоминаниями о прошлом. Совместных сцен в памяти с Дроздовым у меня всего несколько, и они не все хороши. Стоит только вспомнить наше свидание, за которое мне теперь перед ним особенно стыдно.
— Да. Я больше не хочу. Пойду в машину, — говорю я.
Стряхнув с рук остатки соли от картошки фри, тщательно вытираю пальцы под давящее молчание окружающих. Выбросив салфетку в бумажный пакет, я забираюсь обратно в прохладный салон автомобиля.
Лекс и папа собирают с капота последствия пира и вдвоём решают прогуляться до ближайшей мусорки. Дроздов, постояв немного у соседней двери, рывком открывает её и падает рядом на заднее сиденье.
Молчит.
Давяще так молчит, не как несколькими часами ранее в участке, когда от его молчания веяло уютом, спокойствием и защитой.
— Я была невыносима, да? — решаю первой нарушить тишину, изучая обивку подголовника на кресле спереди.
— Молода, глупа и очень красива, — не задумываясь отвечает Рома, и я так резко поворачиваюсь к нему, что простреливает затылок. — Что?
— Ты только что назвал меня глупой малолетней блондинкой!
В полумраке авто его глаза мерцают и переливаются влажным блеском. Папа и Лекс ушли выкидывать мусор, видимо, на луну, за что я им очень признательна. Мне нравится оставаться с Ромой наедине. Даже если в моменты уединения мы начинаем ругаться, вот как сейчас.
Дроздов вдруг улыбается. Широко так, по‑настоящему. Протягивает руку и щёлкает меня по носу, как уже делал несколько раз.
— А ещё я сказал, что ты красивая. Это ты не услышала?
— Спасибо, — отвечаю благосклонно и, перестав жаться к своей двери, сажусь чуточку более расслабленно. — Не хочу, чтобы ты на меня злился за прошлое.
Рома считает меня красивой. Интересно, это распространяется и на сейчас? Когда я не накрашена, с растрёпанным хвостиком и в растянутой пижамной майке, которая выглядывает из выреза толстовки.
— Пожалуйста. Я и не злюсь за прошлое. А теперь, когда мы всё выяснили, скажи мне, Лена Канарейкина, кто будет оплачивать нашу липовую свадьбу, о которой раструбил твой отец?