Однако у мамы, провожающей животину, дело есть. Она дергается, поминутно оглядывается, крепче кутаясь в темный махровый халат. Серый успевает подумать, какая она растрепанная, как ее непричесанная голова в очередной раз отворачивается от хмари, взгляд скользит вверх по холму и останавливается на их компании. Вадик тоненько скулит и съеживается, Серый пятится – лицо у мамы ужасающее. Она подбирает полы халата и несется к ним. Распущенный пояс хлещет ее по ногам, словно хвост. Короткие всклокоченные волосы торчат во все стороны, отчего сходство с ведьмой становится почти абсолютным.
– Где вы были?! – орет мама на бегу.
– У хозяев! – то ли отвечает, то ли икает Вадик и ненавязчиво выталкивает Серого вперед.
– У хозяев?! Что вы там делали? Почему не предупредили? Встаю – вас нет! Я чуть с ума не сошла!
С каждым шагом мама становится все ближе, а желание закопаться под землю – острее. Чуя запах жареного, Олеся с Тимуром отстают, отходят к пруду и делают вид, что их тут нет.
– Ты старший, старшие должны защищать! – говорит Серый и пытается спрятаться за братом.
Вадик не поддается и упрямо выталкивает Серого назад.
– Ты младший, тебя она пожалеет!
Тонкие пальцы хватают их обоих за уши и безжалостно выкручивают, не делая различий. Серый и Вадик сгибаются и вопят на два голоса.
– Ай! Мама!
– Что я вам говорила про хозяев?! – орет мама, таская их за уши. – Никаких желаний!
– Мы не желали! – кричит Серый жалким тонким голосом. – Не желали ничего! Мы пили!
– Не врите! Во второй раз я на эту уловку не попадусь!
– Правда пили! Красное вино, хозяева сами пригласили! – вторит Вадик. – Тимур, Олеся, скажите!
Тимур кашляет, пытается сдержать смех, но улыбка предательски растягивает губы. Ему, предателю, весело!
– Марина Викторовна, так и было, отпустите их, – вмешивается он.
– С тобой я отдельно поговорю! – рявкает мама. – Олеся, а ты чем думала? Одна среди пяти пьяных парней!
У Тимура вянет улыбка, Олеся смущенно вспыхивает. Серый чувствует мстительное удовольствие. Вадик ухмыляется. Но тут мама выкручивает им уши, и все гаснет, уступая новой вспышке боли.
– Пили они! Веселились! В доме черт-те что творится, дети выросли за одну ночь, Василек с Михасем опять исчезли, Прапор ковыряется в деревяшках, как полоумный, да еще вы пропали, не предупредили, что останетесь на ночь! Пили они!
Еще раз дернув за уши, мама выдыхается и отпускает их. Серый выпрямляется, потирает уши и чувствует себя мелким нашкодившим ребенком. Вадик рядом точно так же сопит и виновато переступает с ноги на ногу. Словно он тоже совсем не двадцатилетний лоб. Даже бурчит, как школьник:
– Злая ты, уйду я от тебя.
Мама не ведется на их умильные лица и подзатыльниками гонит с холма.
– Домой быстро! А вы чего там уши греете? – рявкает она на Олесю и Тимура. – Вперед!
Они идут, уже совсем не такие радостные, какие были еще пять минут назад. Мама позади них громко топает, зло порыкивает, когда Серый порывается обернуться и замедлиться. Халат у нее разъехался в разные стороны, волосы так и торчат. Она очень напоминает партизанку, взявшую в плен немцев. Это даже смешно, и Серый всю дорогу улыбается.
Второпях привязанная к дереву Глаша, не обращая внимания на людскую возню, все так же неторопливо бредет по лугу. Серый успевает даже позавидовать ей. Глашу ждет только сочная травка – и никакой головомойки.
На пороге их встречает громкий детский плач. Девочки голосят так громко, что Серый дергается, порываясь зажать уши. Он даже подумать не мог, что крошечные младенцы, тихонько чмокающие во сне, способны издавать такой кошмарный вой. Мама не дает выйти – тычком побуждает разуться поскорее, а сама бежит в гостиную.
– Что такое? – из-за диких звуков ее голоса почти не слышно.
Верочка не выходит – вываливается в коридор и с облегчением сует ей ребенка. Губы у нее дрожат, глаза на мокром месте. Если бы они сейчас не вернулись, она бы точно расплакалась.
– Не знаю! Пеленки сухие! Пятнадцать минут назад поели, срыгнули… Марина, а вдруг они заболели? Вдруг это что-нибудь опасное? А вдруг…
Девочка молотит ручками по воздуху, поджимает ножки к животу и орет так, словно ее режут. У Серого звенит в ушах и возникает острое желание спрятаться.
– Колики это, скорее всего. Обычные младенческие колики, – обрывает мама причитания и ловко укладывает ревущую девочку животом себе на грудь, придерживая ей голову.
Серый понимает, что это совсем не тот крохотный сморщенный уродец, который был вчера. Краснота сошла, щеки стали круглыми, пухлыми, личико – симпатичным, а тельце – явно больше. Даже волосики, еще вчера куцые и едва видные, сейчас курчавятся и окутывают голову пушистым темным облаком. Такими младенцев и изображают на плакатах. Серый не разбирается в детском возрасте, но понимает, что ребенок выглядит явно старше семимесячного.
– Разве это нормально? – продолжает причитать Верочка.
– Все нормально, нормально, – мама укачивает ревущую девочку, поглаживая ее по спинке, поворачивает голову к Серому и Вадику. – Что вы там застыли? Олеся, ставь два литра воды на плиту! Тимур, пулей в огород, набери зонтиков от укропа. И побольше! Серый, Вадик, в машинке лежат пеленки, они почти сухие. Их надо прогладить с двух сторон, чтобы они высохли, и аккуратно сложить… Руки сначала помойте! Олеся, там еще бутылочки с сосками на раковине – сунь их в микроволновку на полторы минуты! Прямо в контейнере! Где Прапор, когда он так нужен?
– Закрылся в мастерской! Говорит, не мужское это дело – с младенцами нянчиться, – отвечает Верочка. В руках у нее уже лежит вторая девочка.
– Не мужское, значит. Ну я ему устрою… – зло шипит мама, и от ее многообещающего шипения девочка в ее руках даже сбивается с плача, изумленно икает, но ее сестра продолжает голосить, и спустя пару секунд они вновь орут вдвоем.
– Ну что ж вы так кричите! – в сердцах восклицает Верочка.
– Колики. Сейчас Олеся приготовит укропный отвар, напоим их – и они успокоятся. Это отличное, проверенное временем средство, – говорит мама и добавляет с укором: – Зря ты их на руки берешь. Швы могут разойтись.
– У меня уже все зажило, – отмахивается Верочка. – Два раза мазью Поля помазала – и шрам уже белый.
Мама поджимает губы и недовольно цедит:
– Ну да, Поль и эти лекарства… И живот сразу опал, и дети вон как… окрепли…
Серый не слышит, что отвечает Верочка – они с Вадиком заходят в прачечную, которую неизвестные строители устроили прямо напротив гостиной – под лестницей, – и принимаются за работу. Ор не прекращается, но, отделенный от них дверью, он становится тише и терпимее.
Пеленок много. Так много, словно у них не два младенца, а целый полк.
– Простыни, что ли, раздербанили, – тянет Вадик, рассматривая ткань и неаккуратно обработанный край, и от души проводит утюгом по пеленке.
По пеленкам идут заломы, но Вадик спокойно и быстро орудует утюгом. Если Серый честно пытается разгладить, чтобы не осталось морщинок, то ему на это явно плевать.
– Тут смысл не разгладить, а простерилизовать, – объясняет брат. – Даже если сожжешь, не страшно.
Они переглаживают все, и под конец руки у Серого так устают, что почти отваливаются. Они с Вадиком складывают пеленки в корзины с чистым бельем и еще некоторое время сидят – трусливо прячутся от воплей. Когда дети замолкают, они переглядываются и тихонько высовываются в коридор.
Тимур мимо них крадется чуть ли не на цыпочках и поглядывает на двери гостиной с опаской.
– Уснули? – шепотом спрашивает Серый.
Тот кивает и тычет пальцем в потолок – зовет наверх, подальше от двух голосистых существ. Серый и Вадик так же тихо, вздрагивая от малейшего шороха, идут в свою комнату.
– Тишина! – неверяще шепчет Тимур, едва переступив порог. – Как хорошо!
И он с наслаждением падает на кровать. Та пружинисто качается.
– Это все, конечно, замечательно, – говорит Серый. – Но Михась с Васильком опять исчезли.
– Забей, – лениво говорит Вадик и падает рядом с Тимуром. – Двинься.
– А ты не обнаглел? – огрызается Тимур, но из-за приглушенного голоса у него получается вяло и несерьезно.
– Не-а. После того, что между нами было сегодня утром, ты вообще обязан выйти за меня замуж! – отвечает Вадик, и они оба приглушенно хохочут.
– Верочка расстроена, – гнет Серый свою линию. – Мама вся на нервах… Вадик, ну послушай меня, пожалуйста!
– Да слушаю, слушаю, – бросает Вадик и хлопает ладонью по свободному месту. – Падай и говори.
Серый вздыхает, качает головой и ложится. Так они и лежат рядком поперек кровати. Потолок белеет над ними, пустой, чистый, и в голове становится так же пусто. Наконец, у Серого получается сложить все, что его беспокоит, в одну фразу:
– Зет и Юфим говорили о новом человечестве, что они строят новый мир, но… Мне не нравится все, что происходит со старшими. И как мы расскажем маме все это?
– Как-как… – Вадик проглатывает неприличную рифму и вздыхает. – А оно нам надо?
– Ты мои глаза видел?
– Глаза как глаза. У меня интереснее будут. Не ссы, младший, прорвемся!
– А Прапор? – включается Тимур.
– А что Прапор? – безразличный голос Вадика показывает, что Прапор его не волнует. Это действует на Тимура, словно красная тряпка на быка. Он садится и взмахивает руками.
– Он не был таким!
– М-м… Может, ты его просто не знаешь.
– Ты не врубаешься, Вадь, – Тимур трясет головой. – Прапор и Михась к женщинам относятся очень… Я бы даже сказал, трепетно. Они как рыцари: любая женщина трепетная леди, их надо оберегать, холить, лелеять и даже не материться. Я понимаю, почему Михась предпочел смыться. У него есть причины. Но вот Прапор? Чтобы он оставил Верочку плакать над двумя детьми, наплевал на новое исчезновение Михася и Василька, а сам что-то пилил в мастерской? Что его покусало?
– Хозяева, – подсказывает Вадим.
– Нет. Это не они, – отмахивается Тимур.