– Тимур до недавних пор заменял Василька. Никто, кроме Прапора, не знает, – коротко, стараясь беречь дыхание, говорит Серый.
– Н-да… – тянет Вадик. – У вас тут, оказывается, еще веселее, чем я думал… И куда они пошли, как думаешь?
Серый пожимает плечами и вертит головой. Вокруг лишь кресты, ограды и памятники – нет ни черного пятна футболки Тимура, ни красной – Михася. В голову стучит мысль, что Михась предпочел уйти подальше, чтобы их точно не увидели, и Серый уверенно выходит с кладбища и идет к роще. Догадка оказывается верной – в роще у пруда мелькают яркие пятна. Черное лежит на земле, а красное стоит над ним…
– Ох ты ж ё!.. – охает Вадик, роняя остатки пирога в траву, и срывается с места первым. – Михась! Михась, стоять! Сука, остановись!
Серый отстает ненамного. Разум еще ничего не понимает, а ноги уже несут его на всех парах к Михасю, который просто и незатейливо месит Тимура ногами. Вадик налетает ворохом перьев, острых когтей и хриплых криков, как никогда похожих на воронье карканье. Михась, ошеломленный напором, отшатывается, закрывает руками лицо – Вадик совершенно в птичьей манере метит когтями в глаза – и, упершись спиной в дерево, сползает на землю.
Серый падает рядом с Тимуром на колени, обнимает за плечи, пытается заглянуть в лицо, ерошит пальцами в огненно-рыжих кудрях, боясь отыскать рану. Тимур подается навстречу, обнимает за пояс, его всего трясет, из груди рвутся то ли всхлипы, то ли кашель, и у Серого немного отлегает от сердца – побитый, но зато живой и в сознании.
– Прости, надо было сразу пойти за вами, – с раскаянием шепчет Серый.
Тимур мотает головой и кое-как разжимает руки.
– Ничего, я сам не… не ожидал… Вадик, перестань!
Вадик, точнее, огромная человекоподобная птица в одежде Вадика, косит в их сторону горящим красным глазом, переступает ногами.
– Хватит, – четко повторяет Тимур.
Птицу изламывает в судороге, перья медленно втягиваются внутрь тела, исчезает клюв, и Вадик, тяжело дыша, наподдает скорчившемуся Михасю ногой по бедру.
– Сука! Ты как, цел?
Серый помогает Тимуру сесть, тот морщится, осторожно трогает ребра, скулу, где уже наливается синий кровоподтек.
– Вроде да… – неуверенно отвечает Тимур. – Михась, твою мать… Ну ведь все как обычно было, какого хрена?!
Михась поднимает голову и начинает смеяться. Сначала тихо, потом все громче, увереннее. Смех перерастает в заливистый хохот, и Михась катается по земле, держась за живот, хватая воздух ртом. Его водянисто-голубые глаза слепо таращатся в пространство, и дикий смех звучит откровенно безумно. Вадик медленно, стараясь не делать резких движений, пятится подальше.
Между деревьев мелькают знакомые белые рубашки с кружевами, и к ним выходят хозяева.
– Что такое? Что за дикарские звуки? – говорит Юфим и брезгливо морщится.
Зет манерно машет рукой над ухом, словно отгоняя надоедливое насекомое, медленно обводит всех взглядом.
– Сергей Алексеевич, Вадим Алексеевич, Тимур Ильясович, – здоровается он кивком и с высоты своего величия интересуется: – Тимур Ильясович, вы целы?
– А руки? Ваши руки не пострадали? – обеспокоенно спрашивает Юфим.
– Да… – бормочет Тимур. – Я цел, руки тоже, спасибо…
Хохот резко стихает. Михась выпрямленной пружиной бросается под ноги хозяевам, падает на колени и кричит:
– Пожалуйста, я прошу, я умоляю! Я не могу больше! Я же… Я не хочу!
Зет, в которого вцепился Михась, молча смотрит на него сверху вниз и отворачивается. Юфим снисходит до пояснения:
– Ты отказался платить долг – мы отказались выполнять твои желания. Всё честно. Ты не наш раб.
Михась издает стон, выпускает руки Зета и корчится у ног хозяев, задыхаясь и трясясь от слез. Зрелище ужасное и жалкое.
– Верните его Васильку, – не выдерживает Серый. – Пусть уйдет к нему. Я прошу за него.
– Ох, Сергей Алексеевич, если бы это было так просто… – вздыхает Юфим.
– Вы не имеете права просить за него. У него другой хозяин, – коротко отвечает Зет.
– А свобода воли? – брякает Серый наобум. – У вас же всего три запрета!
– Точно. Вы же поставили границы дозволенного! – хлопает Зет себя по лбу. – Юфим Ксеньевич…
– Такого на нашей памяти еще не бывало, чтобы… – Юфим не заканчивает фразу, в задумчивости прикладывает палец к губам, оценивающе рассматривает Михася. Тот тихо трясется от слез. – Что ж, новые заповеди требуют исполнения, – продолжает Юфим. – Ты можешь побороться за свободу.
Рыдания прекращаются. Михась выпрямляется, неверяще смотрит на хозяев, и в его глазах разгорается надежда:
– Могу?
– Можешь, – кивает Юфим. – В конце концов, здесь имеет место покушение на твою волю.
– Я… Спасибо! Благодарю! – Михась, задыхаясь от счастья, прикладывается губами к руке Юфима, вскакивает и, взглянув на Тимура, Серого и Вадика так, словно только что заметил их присутствие, быстро уходит.
Хозяева несколько секунд смотрят ему вслед и, наконец, обращают внимание на остальных.
– Тимур Ильясович, вы можете идти? – спрашивает Зет.
Тимур поднимается на ноги, думает пару секунд и снова опускается на землю, хотя если бы Серый не успел подхватить его под локоть, это больше походило бы на падение:
– Знаете, я, пожалуй, еще посижу. Вы же не против?
– О, конечно, можете отдыхать, сколько угодно, – смеется Юфим.
– Но я полагаю, вам будет жаль пропустить самую захватывающую битву в жизни, – добавляет Зет и с церемонным кивком прощается: – До скорой встречи.
Как только их фигуры скрываются за деревьями, Вадик перекидывает вторую руку Тимура через плечо. Вместе с Серым они ставят его на ноги.
– Всё, пошли. Ногами двигай, – бросает Вадик.
– Вадик, ну подожди ты! – Серый не успевает за братом, тот слишком быстрый. – Ну куда ты так торопишься?
– Серый, ну в кого ты такой тормоз?! – рявкает Вадик, и в его глазах вновь мелькают нечеловеческие огни. – Почему тебе вечно разжевывать надо?
Серый обиженно сопит.
– И ничего я не тормоз… Просто думаю о том, что прямо перед глазами!
– А надо думать о том, как именно Михась собрался добывать свободу! Тимка…
– Меня сейчас стошнит, – слабо выговаривает Тимур и наклоняется.
Вадик едва успевает отдернуть ногу, чтобы та не попала под рванувший из Тимура обед. Серый чувствует чужую боль, дрожь и слабость почти как свои, и ему очень хочется плюнуть на всё и всех, отвести Тимура в тенек и приложить к его синякам что-нибудь холодное. До Михася и его свободы ему нет дела.
– Тимур, тебе надо полежать, – говорит Серый, обеспокоенно заглядывая Тимуру в глаза.
– Потом, – хрипит Тимур и перебирает ногами, стараясь не сильно наваливаться на них с Вадиком. – Там Олеся… Что-то случится с Олесей…
Серый вспоминает, как сам ерзал от предчувствия, и замолкает, ускоряет шаг.
Они возвращаются к церкви и видят, что мама, Олеся и Верочка спокойно сидят за накрытым обедом, а Михась, вновь влюбленный по уши, воркует над Верочкой. Та улыбается, млеет в его объятьях и ничего вокруг не видит.
– Вернулись – и года не прошло, – ворчит мама, глядя на приближение ребят исподлобья. – Ешьте быстрей. И раз уж со стройкой мы на сегодня…
Олеся, сидящая к ним спиной, поворачивается – и ее громкий вскрик перебивает ворчание:
– Тимур! Что случилось?
Серый и Вадик дружно отшатываются – так стремительно Олеся бросается к Тимуру. Она ощупывает его, самыми кончиками пальцев обводит синяки, чтобы не причинить лишней боли. В огромных девичьих глазах бьется испуг. Тимур расслабляется, медленно оседает на землю.
– Да так… не вписался в поворот, – отвечает он, бросив расфокусированный взгляд за спину Олеси, и самыми губами произносит: – Бежим. Одни. Сейчас.
Серому всегда нравилось, что в экстремальной ситуации Олеся умеет мгновенно соображать. Вот и сейчас она без лишних вопросов и глупых лишних движений помогает Тимуру подняться и говорит:
– Я отведу его домой, ему нужно лечь.
– Погоди, – вмешивается мама, наконец-то обратив внимание на синяки. – Тимур, это что такое? Кто тебя так отделал?
– Сам, – хором отвечают Серый, Вадик и Тимур, и получается у них это настолько честным тоном, что мама, конечно же, не верит.
– Так… – она нехорошо прищуривается, выпрямляется, складывает руки на груди и оглядывается на Михася. – Миша, признавайся, твоя работа?
Сладкая парочка отрывается друг от друга: Верочка поворачивает голову и ахает, Михась же смотрит на Тимура безо всякого выражения, прежними стеклянными глазами.
– Михась? – угрожающе спрашивает мама. – Это ведь ты сделал?
Лишенные всякого разума глаза моргают, муть в них дрожит, осыпается, взгляд оживает… и вновь тухнет, стоит только Верочке подать голос:
– Да вы что, с ума сошли?! Это не Миша!
– Не прикрывай его, Вера. Мы все видели, как Михась утащил Тимура, – не уступает мама. – Это точно он. Вадик и Серый не стали бы его бить…
Михась морщится, трет лоб, не отрывая глаз от разукрашенного лица Тимура. Он почти приходит в себя, но Верочка тут же сталкивает его обратно:
– Тимур сам ударился, они же сказали!
Мама, с разочарованием вздохнув, обращается прямо к Михасю:
– Михась! Я согласна, что Тимур повел себя отвратительно, но это уже чересчур…
Борьба на лице Михася становится почти осязаемой.
– Миша не такой. Он очень заботливый. Да он меня тронуть лишний раз боится, от вида крови чуть не падает! – взвизгивает Верочка.
Серый даже не видит движения – настолько стремительно Михась впивается Верочке в горло. Его лицо искажается от ярости, изо рта брызжет слюна:
– Заткнись! Заткнись! Не смей открывать рот! Не решай за меня!
Мужские пальцы, сильные, твердые, привычные к тяжелому труду, сминают тонкое горло с такой легкостью, словно это картон. Верочка изумленно и непонимающе распахивает глаза, пытается оторвать от себя руки, глотнуть воздуха, но Михась сильнее.
– Это тебя я боялся обидеть! – трясет он ее и наотмашь бьет по щеке. – Тебя, сука ты такая, тронуть боялся! Ведь ты женщина, моя женщина! Я от самого себя тебя защищал, потому что принципы! А ты… из меня… Сука!