Я. Получу. Эту. Работу.
Я тщательно подготовилась. Выпила литр кофе из своей кружки с изображением Чудо-Женщины. Воспользовалась дорогим гелем для душа с эффектом отшелушивания. Побрила ноги. Не забыла и о лодыжках. Не пропустила колени. Зашла на сайт Юридической консультации и запомнила официальную формулировку их миссии. Она сразу же стала моей. Эндрю часами репетировал со мной разные варианты собеседования и заставил надеть костюм «суууперадвоката», чтобы усилить впечатление. Я готова как никогда. Это мой шанс.
— Мисс Пратт, Барри ждет вас, — говорит мне секретарь приемной и ведет по узкому коридору, застеленному заводской ковровой дорожкой серого цвета, берущему начало от лабиринта кабинок, разделенных низкими перегородками. Это место является полной противоположностью АПТ. Никаких сияющих табличек на дверях, тонированных стекол и мрамора. Мойщиков стекол тоже нет. Помещения отделаны огнеупорным пластиком, на дешевых металлических шкафах для хранения документов висят написанные от руки бирки, двери похожи на самодельные. Идеально.
— Барри Штайн, рада познакомиться, — говорит полная женщина с кудрявыми черными волосами.
— Эмили Пратт, — представляюсь я и стараюсь скрыть свой шок от того, что Барри Штайн — женщина, а значит, если меня сюда примут, мой босс не станет заглядывать мне в декольте, и — ни в малейшей степени — не будет похож на Карла. Это меня просто умиляет.
— Итак, расскажите мне об опыте вашей работы в области общественных интересов.
— Ну, у меня его немного. Последние пять лет была сотрудником большой юридической фирмы, так что…
— А как насчет дел pro bono[54]?
— Пожалуй, нет. Нет. В первую очередь я должна была выполнить план по оплачиваемым клиентами часам, и никогда не хватало времени… — «Эмили, соберись. Не упусти свой шанс».
— Но у вас есть опыт ведения тяжб, верно?
— Да, разумеется. И очень большой. Я весьма компетентный специалист по ведению тяжб.
— Вы когда-нибудь участвовали в судебном разбирательстве?
— Да. — «Нет».
— Произносили вступительную речь?
— Да. — «Нет».
— Вели перекрестный опрос свидетелей?
— Да. — «Нет».
— Были на первых ролях?
— Да. — «Нет».
— В какого рода делах?
— Ну, обычно в небольших. Крупные партнеры предпочитают вести сами. Несколько дел по страховке, несколько — по недвижимости. Я бы не хотела нагонять на вас скуку деталями.
— Мне не будет скучно.
— Нет, серьезно, ничего интересного. Страховка, перестраховка, субординация исков, невзаимная наступательная преюдиция, carpe diem[55], доктрина антипредпринимательского иммунитета, ERISA[56], усовершенствованное залоговое право.
— Carpe diem?
— Простите?
— Вы только что сказали «carpe diem». Что вы имели в виду?
— Я не говорила «carpe diem».
— О, а мне показалось, что вы произнесли именно «carpe diem».
— Ха-ха. Нет, вам, должно быть, послышалось. Carpe diem! Очень забавно.
— Я тоже так думаю.
— «Лови день», вот я и ловлю свой день. — «Эмили, заткнись. Просто заткнись».
— Вы немного нервничаете?
— Да, простите. Ведь это действительно прекрасная возможность для меня…
— Значит, вы не употребляете наркотики?
— Наркотики? Нет!
— Это хорошо. А у меня сложилось иное впечатление.
— Нет. Ни в коем случае. В отношении наркотиков я придерживаюсь даже чересчур твердых взглядов. Впрочем, думаю, что сегодня утром я выпила слишком много кофе.
— Тогда понятно, что с вашей ногой.
— С ногой?
— Да. Она все время дергается вверх-вниз.
— Слишком много кофе.
— Конечно.
— Конечно.
— Итак, рассмотрим нашу ситуацию. Вы приходите с прекрасными рекомендациями, учились в Йельской школе права, работали в одной из самых уважаемых адвокатских фирм в стране. При этом вы немного странная, но, к счастью для вас, мне такие нравятся.
— Правда нравятся? То есть я хотела сказать, спасибо.
— Поэтому разрешите мне рассказать о вашей будущей работе.
— О’кей.
— Мы ищем штатного адвоката в отдел семейного права. Так что вы должны будете принять дела, касающиеся вопросов усыновления, опекунства, разводов и прочих подобных вещей. Мы часто выступаем от имени женщин с психическими и физическими травмами, работаем с временными судебными запретами и тому подобным, собственно, почему я и нахожусь здесь в праздничный день. Во время рождественских каникул у нас обычно масса хлопот. Почему-то мужья любят вправлять своим женам мозги именно по праздникам. По популярности это времяпрепровождение уступает только просмотру Суперкубка.
— Что, правда?
— Да. Звучит удручающе, верно? В принципе нам нужны люди агрессивные, которые могут поднять свой голос за тех, кто его лишен, и стать опорой для тех, чьи права ущемлены. Нам нужны люди, которые не боятся открыть свой рот и говорить громко.
— Вы словно говорите обо мне. Вы только что меня описали. Я никогда не боялась высказывать свои мысли.
— О’кей, у меня остался к вам всего один вопрос. Почему? Почему вы пришли сюда? Не ради заработка же, в самом деле. Почему вы хотите получить эту работу?
— Потому что, если я собираюсь посвятить какому-либо занятию как минимум двадцать пять процентов своего времени, не считая сна, я хочу, чтобы оно имело смысл. Я устала тратить свое время попусту. Я начинаю осознавать, что хочу оставить след в этой жизни всеми доступными мне способами.
— Ну наконец-то прекрасный ответ. Когда вы могли бы начать?
— Значит, вы берете меня на работу?
— Вообще-то, да. По правде говоря, мы отчаянно нуждаемся в помощи. Так что насчет вас? Вы согласны?
— Да. Да, я согласна.
Я хочу крепко расцеловать Барри Штайн прямо в ее клубничного цвета губы или обнять ее толстую шею. Я хочу протараторить: спасибо, вы-об-этом-никогда-не-пожалеете, я-буду-лучшим-адвокатом-которого-вы-когда-либо-нанимали, вы-об-этом-никогда-не-пожалеете, или-я-уже-это-говорила? Но я только энергично и профессионально пожимаю ей руку, обещаю приступить к работе через неделю и иду назад по коридору, застеленному ковровой дорожкой. Самодовольная хвастунья. И лишь удалившись от офиса на расстояние четырех кварталов, я складываю ладони перед своим лицом в молитвенном жесте. А потом быстро бегу по улице. А потом раскидываю руки, как будто я лечу. И начинаю повторять нараспев слово «суууперадвокат».
ГЛАВА 39
Вот где все и кончается. Прямо здесь, в «крыле постоянного ухода» дома престарелых в Ривердейле. Мы готовы. Или точнее, мы готовились к этому, но кому под силу полностью смириться со смертью? Можно услышать, как доктор отчетливо скажет «пора, пришло время», как будто эти слова имеют хоть какое-то значение. Можно нервничать, напрягаться, рисовать картины в своем воображении. Но готовым к этому быть нельзя. Если мне покажется, что я смирилась, это будет лишь самообман. Потому что много позже, сидя в кинотеатре, я вдруг подумаю: «Дедушке Джеку этот фильм понравился бы». И, когда у меня появится проблема, с которой мне будет трудно справиться самой, обязательно мелькнет мысль: «Уж дедушка Джек знал бы, что делать». И даже стоя перед алтарем и вручая свою жизнь другому человеку, я буду сожалеть, что дедушки Джека нет сейчас с нами. И ужасная боль останется со мной надолго, возможно навсегда.
А когда все будет кончено, некий доктор покопается в моих внутренностях, и я вновь буду вынуждена восстанавливать утраченное. И потому что дедушка уже очень стар, потому что он готов, потому что это естественный ход вещей, я смиряюсь с его смертью.
Дедушка Джек лежит посредине кровати. Мы с моим папой расположились по обе стороны от него на наших обычных местах. После Рождества мы навещали его почти каждый день и выработали своего рода ритуал: я сажусь справа, отец — слева. По возможности сюда заезжает Эндрю, прыгает на поезд в перерывах между дежурствами и объясняет нам действия врачей. Что течет из капельницы в дедушкины вены, почему доктора продолжают брать у него кровь, когда ее, кажется, уже вообще не осталось, кто все эти специалисты в белых халатах с блокнотами на планшетах. Когда мы чувствуем, что могли бы найти утешение в холодных, суровых фактах, мы обращаемся к Эндрю, и он тщательно растолковывает их для нас.
Дедушка Джек занимает все меньшее и меньшее пространство между мной и отцом, и мне уже кажется, что так и будет продолжаться дальше. Может быть, он распадется на атомы прямо на наших глазах, превратившись в маленькую бесформенную кучку на грязных больничных простынях. Или взорвется и будет унесен спиралью невидимого вихря. А возможно, его просто сдует, как клочья бумаги ветром.
Последние несколько часов, с того момента как Эндрю уехал на работу, дедушка Джек спал, иногда приходя в сознание и снова теряя его. Он говорил очень мало. А когда все-таки говорил, было похоже, что это причиняет ему боль.
— Я принесла тебе подарок, дедушка Джек, — сообщаю я, когда сиделки перестают заглядывать к нему, чтобы проверить его состояние, как будто он уже умер, еще до того как это произошло в действительности. Я лезу в сумку и достаю оттуда свою диадему. Дедушка улыбается и жестом просит надеть ее ему на голову. Я пристраиваю диадему на хохолке его белых волос, и он превращается в принца-инфанта. Истощенного, величественного и бесстрашного.
— Спасибо. Детка. Очень. Понравилось. — Каждое слово — как отдельная победа.
Не спрашивая разрешения, я беру его холщовую кепку, которая лежит на подоконнике, и надеваю ее. Теперь она моя. Мне не требуется что-то материальное, вроде его кепки, чтобы помнить о дедушке Джеке, но я все равно позволяю себе это дополнительное утешение. Я надвигаю козырек низко на лоб.
Мой папа смотрит на своего отца, лежащего на кровати в диадеме и больничном халате, и издает странный звук, что-то среднее между смехом и рыданиями. Этот звук похож на щелчок фотоаппарата, и я воображаю, что мы с ним оба мысленно делаем снимки дедушки Джека с максимальной возможной скоростью. «Мы запомним тебя. В диадеме и халате, может быть, но мы тебя запомним».