– Нет, у меня есть идея получше, – уверил ее Дэниел.
– Будем надеяться, – отозвалась Анни.
Дэниел поднялся с дивана, положил недоеденный поп-тартс обратно на блюдо, подошел к Анни, непроизвольно подавшейся назад, и опустился на колени. Почуяв, что дело пахнет предложением руки и сердца со всеми вытекающими отсюда неловкостями, она энергично замотала головой, словно пытаясь это предотвратить. Тогда Дэниел – кстати, безо всякого кольца в руке – весь изогнулся крючком, точно в бейсболе кэтчер, изготовившийся принять подачу питчера. Лицо его оказалось вдруг меньше чем на фут от ее лица.
– Студия хочет уже через месяц получить сценарный план. Я же арендовал небольшой коттеджик в Вайоминге, где вокруг только пустошь да волки. Я хочу, чтобы ты поехала со мной.
– И что мне там делать? Смотреть, как ты вымарываешь мою героиню из фильма, да есть вяленое антилопье мясо?
– Нет, ты сможешь там просто расслабиться. Погулять по окрестностям, подальше от всей этой хренотени, и малость успокоиться. И тогда, быть может, если все пойдет хорошо, мы с тобой попробуем возобновить наши отношения…
– То есть ты хочешь, чтобы я поехала с тобой в Вайоминг и занималась там с тобой сексом?
– Ну, в общем, да, – заулыбался Дэниел.
– И как это поможет моей карьере?
– Это уже другой вопрос, который я хочу с тобой обсудить. Я подумал, что, если мы вместе поработаем над сценарием, то, возможно, найдем способ оставить Леди Молнию в фильме и так здорово подадим свою идею, что студии ничего не останется, как на это согласиться.
– Они просто возьмут и наймут другую актрису, – сказала Анни, подавшись вперед, отчего они едва не соприкоснулись лбами.
– А может, и нет. Поедешь со мной, развеешься, проветришь мозги, избавишься там от своей дурной славы – и, глядишь, они вспомнят, что ты, вообще-то, «кассовая» звезда и к тому же с бездной таланта.
– И все это будет, если я поеду с тобой в Вайоминг и стану с тобой спать?
– Именно, – кивнул Дэниел.
– Я тут перепихнулась с журналистом из «Esquire», – сообщила ему Анни.
– Ну и ладно, – с искренним безразличием ответил Дэниел.
– Три дня назад. Сможешь даже прочесть об этом в следующем выпуске.
– Мне наплевать, – ответил Дэниел. – Это лишний раз доказывает, что тебе необходимо хоть на какое-то время уехать отсюда ко всем чертям.
Вайоминг нарисовался в воображении Анни как некое суровое и необитаемое пространство – самое место, где ей можно бы спрятаться. Худшее, что с ней там может произойти, – это если ей придется заниматься сексом с Дэниелом или же ее съедят волки. Но, в принципе, все это можно пережить.
Когда Анни изъявила-таки согласие, Дэниел – точно в награду за здравое решение – надел ей на голову свою новую шляпу. А потом они сели в гостиной прямо на пол – Анни потягивала очередной стакан виски, а Дэниел поедал очередной поп-тартс. «Разве не так ведут себя нормальные взрослые люди?» – подумала Анни, немного даже загордясь собой. Дэниел показал ей свою наипоследнюю татуировку: пишущая машинка в окружении долларовых значков. Анни велела ему спустить на место рукав и попыталась притвориться, что этого не видела.
К тому моменту как Дэниел покинул ее дом, договорившись с Анни встретиться утром и вместе выехать в Вайоминг, она уже чувствовала себя неправдоподобно трезвой и, если и не счастливой, то, по крайней мере, уверенной в том, что все ж таки способна не трахаться со всем, к чему ни прикоснется.
Уже глубоким вечером, условившись наутро встретиться с Дэниелом и сама растрогавшись разумным своим решением покинуть Лос-Анджелес, Анни положила на сковородку жариться кусок болонской колбасы и стала слушать аудиокнигу с рассказами Джона Чивера в исполнении Джорджа Плимптона, которую когда-то купила, но так ни разу и не слушала, поскольку не прошла пробы на роль жены Чивера в биографическом фильме, в итоге так и не состоявшемся. Умиротворяющий голос Плимптона с его космополитичным, почти британским, произношением разливался по кухне, рассказывая истории о разных типах, которым Анни в большинстве случаев с удовольствием бы врезала по морде. Тем не менее его речь успокаивала Анни, заставляя ее чувствовать себя здравомыслящей, талантливой – и вовсе не такой и сумасшедшей.
Она щедро намазала два куска белого хлеба майонезом и проложила между ними успевшую обуглиться колбасу, соорудив себе сэндвич. Затем наполнила стакан льдом, налила туда виски и, вдохновленная персонажами Чивера, хронически упивающимися коктейлями, кинула вдобавок кусок сахара. Размешав получившееся пальцем и назвав его «Олд Фэшн», Анни уселась за обеденный столик, дабы насладиться ужином, и нажала на «паузу», оборвав плимптоновский голос на полуфразе – «…от бекона с кофе к паштету…», причем вместо «паштету» Анни даже услышалось значительное «эстету».
Анни успела лишь три раза приложиться к сэндвичу, как зазвонил телефон, и она, более не нуждаясь в защите своего автоответчика, сняла трубку.
– Але? – Хлеб прилип у нее к нёбу, а майонез, заполнив там все бугорки и впадины, надежно держал его, точно герметик.
– Анни? – послышался удивленный мужской голос.
Она проглотила то, что было во рту, и, когда наконец язык смог свободно шевелиться, сказала:
– Да, это Анни.
– У тебя был такой голос, будто ты опять прикидываешься олигофреном.
– Дэниел?
– Бастер.
Всякий раз, слыша голос брата, Анни испытывала странное чувство: он звучал для нее не как настоящий голос, а так, будто раздавался в ее собственной голове. Словно брат прятался у нее где-то в грудной клетке и лишь случайно, иногда давал ей о себе знать. Бастера не слышно было уже несколько месяцев, а точнее – с того момента, как он велел ей ни при каких обстоятельствах не сниматься топлес. Тогда она, естественно, разделась, и то, что от брата до сих пор не было ни весточки, Анни расценивала как вполне заслуженное для себя наказание.
– Привет, как дела? – спросила она, искренне интересуясь его, как говорится, текущим статусом. – Что у нас стряслось? Ты кого-нибудь убил? Или тебе нужны деньги?
– Я едва не убил самого себя, и мне нужно где-то около двадцати тысяч долларов. Но звоню я вовсе не поэтому.
– Погоди-ка, что случилось?
– Это долгая история, которая тебя к тому же огорчит. Так что я воздержусь тебе это рассказывать. А реальная новость – что, так получается, теперь ты можешь снова приехать домой.
– Слушай, Бастер, – колючим и нетерпеливым голосом заговорила Анни, – я нынче целый день под градусом, так что с трудом могу понять, чего ты там городишь.
– Я вернулся домой.
– Во Флориду?
– В Теннесси.
– Когда это ты успел поселиться в Теннесси?
– Я живу с мамой и папой.
– Ой, Бастер, – вздрогнула Анни. – О нет…
– Ну, все не так уж плохо.
– А мне кажется, как раз наоборот.
И тут торопливо, едва дождавшись конца ее фразы, Бастер выдохнул:
– Ты права, хуже некуда.
Медленно, словно сам не мог поверить в то, что произошло, он поведал сестре об инциденте с картофельной пушкой, изуродованном лице и о новых обстоятельствах своего существования.
– Несколько раз они назвали меня «чадом Б». Знаешь как: позвали – а когда я, отозвавшись, вышел, сделали вид, что ничего такого не было. А может, и правда не было. Я ни в чем уже не уверен. Совсем мозгами разболтался на этих обезболивающих.
– Беги оттуда, Бастер! – чуть не крича, призвала Анни.
– Не могу. Я здесь застрял на некоторое время.
– Тебе нельзя там находиться, – не отступала она. – Ты должен от них сбежать.
– На самом деле я подумал: а может, ты сюда приедешь? Составишь мне компанию. Посмотришь, как годы лечат наших маму с папой.
В воображении Анни предстала ее спальня – ничуть не изменившаяся с того дня, как она покинула родной дом, – где все так же были развешаны по стенам постеры с любимыми фильмами, где на туалетном столике до сих пор стояла полупустая бутылка с коллодием для грима, а в потайном местечке, под половицей в кладовке, лежал так и не скуренный пакетик травки.
Анни не навещала дом с тех пор, как ей было двадцать три. С родителями она неизменно встречалась где-нибудь на нейтральной территории, в местах, заранее согласованных обеими сторонами и не связанных с Фэнгами каким-либо скандальным инцидентом. На семейные праздники и дни рождения они предпочитали съезжаться в таких городах, где никто из них прежде не бывал, останавливаясь в тихих и заурядных отелях. И теперь возвращение в семью казалось Анни совершенно ужасной идеей, которая, воплотившись в реальность, непременно погубит ее, причем настолько изощренными способами, что ей даже трудно было это вообразить.
– Я не могу, Бастер, – сказала наконец Анни. – Я еду в Вайоминг.
– Не бросай меня здесь, Анни, – взмолился Бастер.
– У меня у самой сейчас не пойми что происходит. Мне надо бы разобраться в своих делах.
– Это у тебя там не пойми что происходит?! – вскричал Бастер. – Знаешь, вот сейчас, в эту самую минуту, я сижу на кровати своего детства, потягивая сдобренную хорошенькой дозой обезболивающего апельсиновую содовую через соломинку, которую удерживаю той брешью, где раньше у меня был зуб, пока его не раскрошило картофелиной. А мама с папой в гостиной сидят слушают «Black Record», причем на немыслимой громкости. Они оба напялили маски «одинокого рейнджера», что, кажется, делают теперь довольно часто. А я за последний час прочел от корки до корки выпуск «Guitar World» 1995 года, потому что боюсь заходить в интернет, чтоб не увидеть очередную фотку с сиськами моей родной сестры.
– Я не могу, Бастер, – повторила Анни.
– Приедь за мной.
– Я просто не представляю, как я туда поеду.
– Мне тебя не хватает, Анни.
– Мне жаль, Бастер, – решительно сказала она и повесила трубку.
Когда она снималась в первых «Сильных мира сего», то разговаривала с Бастером каждый божий день, порой даже часами – ожидая, когда за ней заглянут в трейлер и проводят на площадку. Ей так хотелось рассказать брату о разных диковинных штучках, что превращали фильм в боевик-блокбастер, о таких технических приемах и конструкциях, которые даже для Фэнгов казались чересчур уж навороченными.