мне, наверное, придется жить с моими тетей и дядей, которые не сумели завести собственных детей и ненавидят меня уже за одно то, что я существую. И тут до тебя доходит, что живут-то эти дядя с тетей в другом конце страны, а это значит, что теперь придется сменить школу. И если тебе посчастливилось завести друзей там, где ты живешь сейчас, то придется о них забыть и начать все заново. И новая твоя комната будет размером с чулан, а дядя с тетей окажутся вдруг вегетарианцами и однажды, застукав тебя с гамбургером, будут целый час на тебя орать. И так далее, и тому подобное. И все это продолжается до тех пор, пока наконец тебе не исполнится восемнадцать и ты не сможешь делать то, что хочешь. Тогда ты возвращаешься обратно, в свой родной городок, находишь себе работу. Вот только никто вокруг не знает, как с тобой держаться, а большинство твоих давних друзей разъехались по колледжам и университетам. Поэтому единственное, что тебе остается, так это сидеть в своей квартире и пялиться в телевизор. И вот, просматривая однажды фильм, который ты когда-то, еще ребенком, смотрел вместе с родителями, вдруг начинаешь невероятно по ним скучать. И лишь тогда ты по-настоящему понимаешь, что ушли они навсегда.
– Я очень много думаю о подобных вещах, – произнес один из студентов.
Бастер просиял. Будь у него в кармане хоть какие-то деньги, он отдал бы их этому парню.
– Вот, пожалуй, именно поэтому я и пишу. Такие вот странные мысли являются мне в голову. И мне вроде совсем даже не хочется об этом думать – но я не в силах избавиться от этих мыслей до тех пор, пока не проникнусь ими до самой сути, пока не доведу до какого-либо логического конца. И лишь тогда я могу двигаться дальше, к чему-либо другому. Вот что, собственно, и означает для меня литературный труд.
– Замечательно, – произнес Лукас Кицца, с явным облегчением убедившись, что Бастер все же не клинический психотик, – это как раз то, чем мы и занимаемся нашей группой: учимся брать какую-то идею и воплощать ее в повествование. Спасибо, Бастер, что объяснили нам это в столь замечательной образной форме.
– Да пожалуйста, – пожал плечами Бастер.
Еще одна студентка, девушка в трикотажной майке, на которой было написано: «Не давите на меня!», спросила, не работает ли сейчас Бастер над новой книгой. Тот даже почувствовал легкий укол стыда, поскольку за последние несколько лет предъявить ему было нечего. Тем не менее Бастер кивнул и сообщил, что и в самом деле сейчас работает над одним крупным замыслом, и подвигается у него книга медленно. Он, мол, пока не уверен, есть ли в этом какой-то толк, и даже не знает, закончит ли ее когда-нибудь… «…На краю трущоб, сплошь заселенных золотоискателями…» – вспомнил Бастер и до поры до времени отбросил эту фразу.
Тут молодой человек в очках с толстыми линзами и в черной оправе, щеголявший густой курчавой бородкой, поднял в руке экземпляр «Подземки»:
– Я немного почитал этот роман, а потом полез в интернет и нашел несколько отзывов о нем. Кажется, народ все же не очень его принял.
Бастер кивнул. Он обнаружил вдруг, что парень этот ему шибко не нравится, что борода прикрывает ему рот, и не поймешь, то ли тот говорит серьезно, то ли самодовольно ухмыляется.
– Так вот, – продолжал парень в очках, – мне интересно: а как вы воспринимаете отрицательные отзывы, когда довольно долго проработали над какой-то вещью и считали ее вполне хорошей?
Тут снова выступил вперед профессор Кицца, желая напомнить аудитории, что «Подземка» также получила немало благосклонных отзывов и что известно множество классиков литературы, которые поначалу получили у критиков решительный отпор.
Но Бастер лишь отмахнулся:
– Да нет, все нормально. Эта книга действительно получила в основном ужасные отзывы. В свое время у меня от этого аж скручивало все внутри, мне даже хотелось умереть. Но спустя какое-то время это прошло. А потом я просто с облегчением понял, что, пусть даже людям мой роман совсем не нравится, – я все же сам его создал. По правде сказать, я не очень хорошо знаю, о чем говорю, поскольку у меня нет своих детей, – но все же мне кажется, это сродни тому, как родить ребенка. Это ваше дитя, вы его явили на свет, и что бы там ни случилось, вы все равно будете испытывать этакую гордость собственника. Вы все равно любите этого ребенка, даже если он и не представляет собой чего-то значительного.
Потом было еще несколько вопросов, на которые Бастер честно старался отвечать как можно искреннее. Далее он прочитал кусок «Подземки», когда главный герой, мальчик, впервые выходит из бомбоубежища и видит вокруг себя полнейшую разруху. Фрагмент звучал чертовски удручающе, и Бастер даже пожалел, что стал его читать, однако студентам, похоже, понравилось, насколько там все было мрачно и беспросветно.
Наконец Лукас поблагодарил его за встречу, студенты один за другим покинули помещение. Остались только Бастер с Лукасом.
– Надеюсь, все прошло нормально? – спросил Бастер.
– Все было замечательно! – воскликнул Лукас.
– Вроде толковые ребята.
– Чудные студенты!
Тут Бастер заметил в руках у Лукаса стопку бумаг.
– Вот тут написанные ими рассказы, Бастер, – пояснил преподаватель. – Если у вас получится на них взглянуть, то для ребят это будет незабываемое потрясение.
– О, ну что вы!
– Разумеется, вы не обязаны это делать, – поспешно оговорился Лукас. – Я просто подумал, что, может быть, вам самому это интересно.
Бастеру, естественно, меньше всего на свете было интересно это читать, но тут он вспомнил, как терпеливо они слушали всю ту несусветицу, что он нес насчет этой чертовой жвачки, как будто перед ними выступал сам Энди Руни[17], – и его сопротивление дрогнуло.
– Конечно же, – кивнул он. – Давайте их сюда.
Лукас расплылся в радостной улыбке и вручил ему творения своих подопечных. Потом открыл портфель и вынул оттуда еще один рассказ.
– А вот это написал я, – сказал он, быстро наливаясь краской.
– О-о! – воскликнул Бастер.
– Мне было бы крайне интересно услышать, что вы об этом думаете.
– Да, конечно, я прочту.
Рассказ назывался: «Бесконечная трепология живой рукописи доктора Хаузера». Лукас поспешно сообщил, что это постмодернистская фантастика – что-то типа сказки в духе панк-рока. В ответ Бастер изобразил настолько широкую улыбку, что даже обнажилось место утерянного зуба.
– Да, конечно, – повторил он.
Тогда Лукас Кицца обхватил Бастера и крепко прижал к себе. Бастер обнял его в ответ. «Мы существуем на краю…» – подумалось ему. Наконец Лукас разжал хватку и вышел из комнаты.
В ожидании, когда за ним заедет сестра, Бастер уселся на бровку тротуара перед зданием колледжа. Чтобы как-то скоротать время, он стал проглядывать рассказы членов литературного клуба. В одном повествовалось о пьяной оргии, и большей частью рассказ состоял из обстоятельного описания некой питейной игры под названием «Флип-хлоп», которая, на взгляд Бастера, была чересчур уж сложной и замысловатой, чтобы способствовать достаточно простой цели – поскорее напиться. Другой рассказ был о девушке, которая, выяснив, что бойфренд ей изменяет, нанимает киллера, чтобы убить изменника на студенческом балу. Еще была одна история – совершенно непостижимая, чтобы Бастер мог в нее поверить, – о парне, который пытается уболтать свою забеременевшую подружку сделать аборт. Что-то не так было в этом рассказе – какой-то странный ракурс, устаревший язык, сжатые предложения… Наконец Бастера осенило, что это точная копия хемингуэевского рассказа «Холмы, что белые слоны», вот только название изменено на «Подслушанный разговор». Сперва он решил обязательно донести Лукасу об этом плагиате, но потом подумал: а вдруг здесь окажется какая-то экспериментальная трактовка событий – эдакое полное переприсвоение текста? У Бастера чуть голова не треснула, пока он пытался найти хоть какие-то здравые объяснения этому идиотскому решению мальчишки передрать столь известный рассказ. Потом он предположил, что это сделал тот самый парень, что спрашивал Бастера насчет отрицательных рецензий, – и сразу почувствовал себя уверенней. Затем прочитал еще один рассказ о веселой попойке с еще одной мудреной питейной игрой – и окончательно успокоился.
Через полчаса сидения Бастер начал уже подумывать: а может, Анни просто о нем забыла, вернулась после кино домой и хлопнула водки с тоником?
– Ну же, приедь за мной, – прошептал он, пытаясь установить с сестрой ментальный контакт.
Дабы как-то смягчить обиду от того, что про него попросту забыли, Бастер полистал оставшиеся работы, пока не наткнулся на рассказ «Ущербный мальчик». Ему сразу понравилось, как звучит название. Рассказ этот, написанный лаконичными, словно пункты какого-то перечня, абзацами, излагал историю мальчика, которого в первые же секунды после рождения уронила акушерка, отчего его череп, еще до конца не окостеневший, получил изрядную вмятину. Впоследствии, когда малыш однажды вылез из кроватки, он сломал руку. Потом ему откусила палец собака, когда он пытался скормить ей сухарик. Потом полозом саней ему рассекло ногу, да так, что кровь потоком струилась с горки, обагряя снег. Потом, когда он переходил улицу, его сбила машина, и у него сломалась ключица. И так на протяжении всего рассказа – бесконечное перечисление всевозможной физической боли, которую испытал этот мальчик на пути к зрелости. Бастеру уже хотелось расплакаться. К концу рассказа герой – теперь уже не мальчик, а старик, согбенный и хромающий, – кладет ладонь на раскаленную конфорку и внезапно обнаруживает, что не чувствует никакой боли. Его рука, отнятая от докрасна накалившейся плиты, не имеет ни малейших видимых повреждений. Тело героя, и внутри, и снаружи становится стойким, как алмаз, и совершенно невосприимчивым к любой боли.
Очень странным, эксцентричным был этот рассказ, невероятно, просто дьявольски гнетущим – и Бастер мгновенно влюбился в его автора. Он взглянул на имя сочинителя – им оказалась Сюзанна Кросби – и вернулся в колледж, чтобы ее найти.