о само по себе в каком-то смысле регрессивно? И может быть, опустившись так глубоко, он вдруг каким-то образом однажды выскочит наружу, вновь оказавшись на плаву?
– Ладно, – сказал наконец Калеб.
– Что? – взглянула на него Камилла.
– Хорошо, пусть так и будет.
Камилла наклонилась к Калебу и поцеловала его – неторопливым и куда более искусным поцелуем, нежели были их тридцать шесть свадебных.
– Нам надо бы пожениться, – заметил Калеб.
Камилла протянула руку к пепельнице, нашла там помолвочное кольцо и надела обратно на палец.
– Ладно, – улыбнулась она.
– Ладно? – переспросил Калеб.
– Да, – ответила Камилла, – я выйду за тебя замуж.
Три месяца спустя они поженились в тридцать седьмой раз. А через четыре месяца после этого события у них появилось на свет дитя – девочка, названная Анни. Менее чем через месяц после ее рождения в галерее «Анкор» в Сан-Франциско состоялось их шоу «Тридцать семь свадеб». По стенам были развешаны свидетельства о браке, мастерски подделанные Камиллой, а также сделанные сразу после церемонии любительские портреты счастливой четы в различных состояниях счастья. Одна стена галереи непрерывно мерцала и вспыхивала запущенными по кругу видеозаписями всех тридцати семи бракосочетаний – этой нескончаемой череды обмена кольцами и поцелуев невесты. Последний предмет этой экспозиции – подлинное свидетельство о браке – размещался рядом с фотографией с последней свадьбы, где Калеба и Камиллу окружали друзья и коллеги, его давно умершие родители, а также ее семья, которая отвергла приглашение, издавна придерживаясь твердого убеждения, что Калеб основательно «промыл» их дочери мозги. Проводил церемонию Хобарт Ваксман, наставник Калеба, у которого в резюме значилось скрываемое им обычно звание дипломированного пастора.
– Ужасная затея, – высказался Хобарт после церемонии, обняв новобрачных Фэнгов, – но как элегантно исполнена!
Банальная идея, причем в таком ужасном воплощении, что размазываются и последние капли смысла – такова была последняя фраза рецензии на «Тридцать семь свадеб» в газете «The San Francisco Chronicle». Даже спустя девять месяцев после показа эта строка овладевала мыслями Калеба в те редкие минуты, когда Анни не наполняла криками их тесную квартирку, яростно выражая свое бессловесное недовольство.
– Чего она хочет? – недоуменно спрашивал он жену.
– Чего-то хочет, – улыбалась Камилла, покачивая малышку на руках.
Лицо его жены теперь всегда лучилось каким-то особым светом, однако это сияние не могло сбить с толку Калеба. Он не мог с уверенностью сказать, что его жена счастлива. В свою очередь, сам Калеб, как он постоянно говорил Камилле после того скверного отзыва, счастлив не был.
После той рецензии Калеб уже не принимался ни за какой новый проект. Он читал в университете лекции по искусству постмодернизма, усмотрев в том легкий способ оставить Камиллу одну ухаживать за ребенком, да изучал в газете раздел частных объявлений, выискивая там какое-нибудь неординарное, эксцентрическое предложение или какой-нибудь нелепый вариант трудоустройства – что-нибудь, способное посеять в нем замысел для будущего творения.
Отчаянно ища для себя выражения, Калеб выступил с идеей прокопать ход до центра Земли. И вот однажды в выходной, когда утренний кофе оказал на мистера Фэнга свое волшебное действие, он потратил девять долларов, отнюдь не лишних в их хозяйстве, приобретя лопату.
Когда он вернулся домой, Камилла настойчиво потчевала малышку с ложечки протертым горохом. Обернувшись через плечо, она увидела мужа с лопатой в руке.
– Пойду сейчас копать, – объяснил он свое приобретение.
Камилла как будто поддержала его решение. Копать ход? Ну да, ход. А что, интересная мысль! Почему бы нет? А куда? К центру Земли, потом сквозь этот самый центр – и на другую сторону земного шара. Будто бы и нет там никакой земной мантии. А чем? Этой вот лопатой. Инструмент самый простой, зато качественный и надежный.
Кроха с восторгом уставилась на сияющий штык новенькой лопаты, пытаясь схватить его ручонками. Калеб взялся покрепче за черенок и отступил подальше от ребенка.
– Стану копать, пока это будет иметь смысл, – сказал он, и Камилла жестом велела мужу ее поцеловать.
Калеб поцеловал жену, потом погладил ладонью нежную округлую макушку дочки, у которой лицо было измазано болотно-зеленой массой, и решительно вышел из квартиры, имея в своем распоряжении какое-никакое, но орудие труда и стараясь отогнать от себя мысль, что он попросту теряет рассудок.
Придя в парк, он воткнул лопату в землю и всем своим весом вогнал поглубже. Еще одно быстрое движение – и там, где две-три секунды назад ничего еще не было, образовалась ямка. Калеб повторил ту же процедуру, наблюдая, как перед ним вскрывается земля. Если это и было искусство, то оно существовало где-то в самой дальней части спектра – причем в той части, что явно наносила вред садово-парковым работам.
– Действие еще не есть искусство, – напомнил он себе. – Реакция на него – вот искусство.
Стоя по колено в выкопанной посреди общественного парка яме, Калеб попытался объяснить это представителю полиции. Подняв глаза на нависшую над ним полицейскую униформу, на ладонь, покоящуюся на кобуре, Калеб сказал:
– Это дыра в Земле. Углубление в ее плоть. Мне кажется, это что-то значит.
– Закопайте как было и убирайтесь отсюда, – велел полицейский.
– Да, офицер, – ответил Калеб.
Он выступил из ямы с таким видом, будто вышел из шахты рудника, ошеломленный тем миром, в который ему довелось вернуться.
С каждой порцией сбрасываемого в яму грунта, который он старательно утрамбовывал ногой, Калеб наблюдал, как нечто сделанное превращается в несделанное.
– И больше сюда не приходите, – добавил полицейский, – не то я вас арестую.
Калеба арестовывали уже не раз, однако он не испытывал ни малейшей враждебности по отношению к полицейским. Он понимал их реакцию на свои действия. Это был вполне предсказуемый компонент его работы. Он творит беспорядок, и, как только достигается желаемый эффект, – былой порядок должен быть восстановлен.
– Удачного вам дня, – пожелал Калеб офицеру, на что тот лишь молча кивнул.
Вернувшись домой и спрятав лопату в самой глубине кладовки, он признался Камилле, что, похоже, сходит с ума.
– Я подозревала, что так твоя идея и кончится, – молвила Камилла.
– Вот если б мы тогда зарядили пятьдесят свадеб…
– Увы, Калеб, – ответила жена, и, как показалось Калебу, лицо ее исполнилось жалости. – Это само по себе не сработало, только и всего. Мы с тобой смастерили бомбу – а она не взорвалась. Проводочки подвели. Так что теперь мы просто сделаем другую.
– Когда?
– Скоро.
Малышка стала пускать слюни на распашонку, по ткани поползло мокрое пятно. Свободно удерживаемая Камиллой, девочка потянулась к Калебу, и отец позволил ее ручкам, таким нежным и легким, едва материальным, потеребить ему лицо. Она легонько похлопывала его по глазам, носу, губам, словно пытаясь сказать: «Вот, вот и вот» или же «Мое, мое, мое». Калеб заулыбался.
– Это мы ее сотворили, – умилилась Камилла.
«Вот только очень непродуманно», – подумал Калеб, вслух же сказал:
– Выполнена лучшими мастерами.
Для Калеба Анни являлась исключительно проектом Камиллы. Он, разумеется, менял подгузники, купал и выполнял прочие черновые работы по уходу за малышкой, но именно Камилла понимала природные потребности дочки и реагировала на них, не тратя на то излишних усилий. Вот дитя возмущенно орало – и вдруг каким-то образом успокаивалось. Вот лежало с неподвижным, ни на чем не сфокусированным взглядом, – и вдруг Камилла тихими словечками вызывала на лице ее улыбку.
– Как тебе это удается? – удивлялся Калеб, и жена, потеребив себя за мочку уха, загадочно подмигивала:
– Это волшебство.
Малышка воспринималась им точно колибри в сложенных ладонях, и Калеб боялся сжать покрепче руки, чтобы убедиться в ее реальности. Для него это была такая форма искусства, к которой он не имел никакого мало-мальски врожденного дара.
– Давай-ка куда-нибудь выберемся, – предложила Камилла.
– Куда? – насторожился Калеб, еще памятуя о недавнем предупреждении полицейского.
– Сходим поболтаться по торговому центру.
– А почему туда?
– Это бесплатно, – пожала плечами Камилла.
В торговом центре был в то время самый пик рождественских продаж, со всех сторон суетились любители шопинга, и Фэнгов буквально заворожила царящая там предпраздничная атмосфера. Проникавший сквозь застекленную крышу солнечный свет смешивался с сиянием тихо жужжащих люминесцентных ламп, отчего все вокруг казалось налощенным и дорогим. Разноцветная мишура, сосновые иголки и снег из ваты были подвешены в таких местах, где их легко было увидеть, но не потрогать руками. Набившие оскомину мелодии из рождественского репертуара настигали посетителей даже в туалете. В целом этот молл был похож на мастерски сконструированный лабиринт, выбраться из которого попросту не представлялось возможным.
Фэнги то поднимались на эскалаторе, то спускались вниз, и так снова и снова – малышка ликовала на подъемах и напрягалась на спусках.
На краю какой-то мусорницы застрял чек, в развернутом виде оказавшийся длиной в пару футов, и Калеб с Камиллой не торопясь прочитали его пункт за пунктом, словно перечислялись в нем не товары, а дорожные указатели, направлявшие их к чему-то удивительному и доселе неслыханному.
Потом они увидели, как какая-то женщина, нагруженная пакетами и коробками так, будто скупила весь магазин, приобрела себе в киоске «Оранж Джулиус»[23] и тут же поставила стакан на скамейку, чтобы переложить свое имущество получше. Распределив все как надо, дама удалилась, даже не вспомнив о купленном напитке. Калеб тут же подхватил его, сделал несколько пробных глотков и передал стакан Камилле.