– Да, вышло бы неплохо, – согласилась Камилла.
– А еще нам надо бы раздобыть камеру «Super 8», – сказал Калеб и, ткнув пальцем на лежавшее на столике фото, добавил: – И надо поймать не начальный момент нашего ивента, а бурные от него последствия – реакцию людей на все триста шестьдесят градусов вокруг.
– Но кто сказал, что она сделает это снова? – резонно возразила Камилла. Несколько секунд она обдумывала последствия всего того, что они здесь с мужем обсуждали, и наконец сказала: – И кто сказал, что мы сами заставим ее сделать это еще раз?
– Что?
– Калеб, мы поместили нашу девочку в такую ситуацию, которая превратила ее в сущую катастрофу.
Калеб молча глядел на жену, словно ожидая, когда же она закончит свой аргумент. Изумленная тем, что ей надо еще что-то доказывать, Камилла как можно терпеливее стала объяснять мужу:
– Она же испугалась Санта-Клауса! И именно мы, а не кто иной, положили ее на колени к этому толстяку. Ты понимаешь, что это пахнет серьезными психологическими проблемами и далеко аукающимися последствиями?
– Знаешь, как дети быстро от всего оправляются? Моему брату Джефри, к примеру, было три года, когда за ним погналась стая диких собак, а кончилось это тем, что он провалился в колодец и проторчал там аж три дня. Теперь он благополучно продает виниловую вагонку, у него есть и жена, и дети. И сильно сомневаюсь, что он вообще помнит о том происшествии.
– Калеб, она всего лишь дитя!
– Она человек искусства, как и мы с тобой. Просто она пока об этом не знает.
– Она дитя, Калеб.
– Она тоже Фэнг, – ответил отец. – И это вытесняет все прочее.
Оба родителя посмотрели на Анни, которая, улыбаясь, следила за ними глазками – такая красивая, сияющая, настоящая маленькая кинозвезда. Хотя Фэнги не могли со всей уверенностью это утверждать, но Анни как будто говорила им: «И я с вами!»
– В пятнадцати милях отсюда есть еще один молл, – сказал Калеб. Он достал из кармана девять долларов и кое-какую мелочь, выложил на стол. – И еще один – примерно в часе езды.
Камилла колебалась. Она любила искусство – даже при том, что не всегда до конца понимала, в чем оно состоит. И она любила своего мужа. И любила свое дитя. Разве так уж странно было бы все это вместе соединить и посмотреть, что из этого выйдет? Хобарт говорил, дети убивают искусство – но ему-то откуда это знать? Они ему докажут, что он ошибается. Дети могут творить искусство. А их малышка способна сотворить вообще самое что ни на есть потрясающее искусство!
– Ладно, – ответила Камилла.
– Мне кажется, все будет просто великолепно! – воскликнул Калеб, так сильно стиснув жене руку, что даже после того, как он ослабил хватку, в кисти у нее еще долго ломило.
И вот своей маленькой семьей они поднялись из-за столика и вышли из торгового центра на улицу, под солнце, жаждая изменить до неузнаваемости привычные очертания окружающего мира, желая взорвать нечто на воздух и потом долго наблюдать, как вокруг них, точно хлопья снега, оседают мельчайшие осколки рутины.
Глава 8
Бастер сидел в парикмахерском кресле, разглядывая на листке варианты мужских стрижек, о которых он даже и не слыхивал. Сам парикмахер, с ножницами наготове, нетерпеливо переминался рядом.
– Вообще не представляю, что это такое, – сказал наконец Бастер, непонимающе глядя на названия с вроде бы вполне понятными словами: «ежик», «бобрик», «армейская», «полубокс», «асимметрия с пробором», «стиляга», «авианосец».
– Просто скажите мне, чего вам хочется, – не выдержал мастер, – и я тут же сотворю это у вас на голове.
– Наверное, надо бы покороче, – ответил Бастер. – Хотя, все же не слишком коротко.
– Сынок, – сказал парикмахер, которому на вид было где-то около семидесяти, – все, что я ни сделаю, все едино будет покороче. Тебе насколько надо покороче?
– Ну, не слишком коротко, – повторил Бастер, которого от царящего там запаха лавровишневого лосьона уже начало мутить.
– Ладно, скажи тогда, на кого ты хочешь походить, – предложил парикмахер.
– Он хочет походить на интеллигентного мужчину с завидным состоянием, – подала голос сестра, сидевшая в зоне ожидания.
Парикмахер повернул кресло с Бастером на тридцать градусов и принялся за работу.
– Будет у тебя тогда «Лига плюща», – молвил он.
– Звучит неплохо, мне нравится, – произнес Бастер.
– Футбол любишь? – спросил старичок-мастер.
– Не могу сказать, что не люблю, – ответил Бастер, – но и не шибко разбираюсь.
– Ну, тогда, ежели не возражаешь, я буду просто тебя стричь, и обойдемся без разговоров.
Менее чем через четверть часа Бастер был просто вылитый выпускник «Лиги плюща». Он провел рукой от макушки до основания шеи, чувствуя ладонью, как волосы под ней постепенно сходят на нет.
– Хорошо выглядишь, – похвалила Анни.
– Да, очень симпатичный мужчина, – согласился парикмахер.
Заплатив мастеру пятнадцать долларов, Анни с Бастером хотели было уйти, но парикмахер, ладонью указав на Анни, спросил:
– А вы тоже желаете подстричься?
Она тронула рукой волосы, касавшиеся плеч, вопросительно взглянула на Бастера, который и впрямь почувствовал себя увереннее и явно был доволен своим новым обликом, и пожала плечами:
– А что вы мне могли бы предложить?
– У вас хороший овал лица, мягкие черты, – прищурился мастер. – Волосы подкорочу и сделаю вас похожей на Джин Сиберг в картине «На последнем дыхании».
– А что, звучит неплохо, мне нравится, – улыбнулась Анни и села в кресло.
Бастер глядел не отрываясь, как руки парикмахера порхают над головой сестры, ловко пропуская меж пальцами пряди, как в совершенном ритме смыкаются ножницы, как мастер ни на миг не останавливается, чтобы оценить свою работу. Бастер восхищался его сноровкой, любовался каждым движением, которые, казалось, исходили исключительно из мышечной памяти, никак не связанные с сознанием, – и для самого Бастера это было непостижимо. У него мозг постоянно прерывал действия тела, встревая со своими вопросами и опасениями. Вот и сейчас – что далеко ходить, – сидя с покалывающей после стрижки шеей и наблюдая, как отрезанные у сестры волосы растут горкой на полу, он не мог заставить себя не задаваться вопросом: «Как, черт подери, мы собираемся отыскать маму с папой? И какого дьявола мы тратим драгоценное время, делая себе тут стрижки?»
Пойти постричься была идея Анни: это, по ее мнению, был еще один шаг на пути к их возрождению. Ведь если они будут выглядеть так, как положено по роли, рассуждала Анни, то и играть будут соответствующе.
– Это же все актерство, Бастер, – сказала она как-то брату. – Ты надеваешь платье своего героя – и очень скоро становишься тем самым человеком.
– Каким человеком? – не понял тогда Бастер.
– Тем самым, что способен разрешить тайну и нигде не облажаться.
Последние несколько дней он уже начал думать, что, может, оно и вправду было бы лучше, чтобы их родители оказались мертвы и их горе обрело бы какую-то определенность, нежели мучиться неотвязным подозрением, горячо поддерживаемым его сестрой, что родители ввязались в нечто такое, что Бастер уже никак не мог заставить себя называть искусством.
От полиции в этом деле не было никакого проку. На следующий день после исчезновения родителей Анни с Бастером ездили пообщаться с шерифом штата Джефферсон.
Шериф, мужчина за пятьдесят, симпатичный и бывалый, этакий тертый калач – вылитый коп с телевизионного экрана, – провел их в свой кабинет и заговорил с ними спокойным, заученным тоном, который отработал у себя уже за годы, будучи вынужден постоянно сообщать печальные вести людям, склонным к бурным проявлениям скорби.
– Что ж, я понимаю, вам может показаться, мы слишком малыми силами за это взялись, однако мы делаем все, что в наших возможностях. Мы опытные полицейские и намерены докопаться до самой сути произошедшего, – сказал он Фэнгам-младшим.
Бастер кивнул, обрадовавшись тому, что возле него оказался кто-то, кто, судя по всему, за это дело отвечает. Анни же осталась неудовлетворена.
– Наши родители сами же все это и проделали, шериф, – настаивала она, так далеко откинувшись на стуле, что рисковала в любой момент опрокинуться. – Я пыталась объяснить это вашим офицерам. Все это – лишь большая мистификация.
У шерифа напряглись на шее мускулы, тут же ослабли. Явственно набравшись терпения, он обратился к Бастеру и к Анни, вперившись в нее взглядом:
– Я в курсе насчет ваших родителей. Мы проводим расследование, как вы понимаете, а потому почитали кое-что насчет того, какие художественные штучки они вытворяли.
– Поэтому вы и должны понять, что это их исчезновение совершенно в русле всего того, чем они занимались всю жизнь, – подхватила Анни.
– Сударыня, – с иронией произнес шериф, – мне кажется, вы немного не понимаете, что у нас тут произошло. На искусстве-то свет клином не сошелся! Вы не видели место происшествия. Не видели, сколько там кровищи было возле минивэна…
– Кровь фальшивая, – прервала его Анни. – Это же старо как мир!
– Да нет же, настоящая, – возразил шериф, очевидно обрадовавшись, что у него имеется настоящее судебно-медицинское заключение, чтобы доказать дамочке ее неправоту. – Человеческая кровь. Вторая положительная – как и у вашего отца. – Шериф оперся локтями о стол и, собравшись с мыслями, осторожно продолжил: – Я понимаю, это совершенно из ряда вон выходящее событие, и, боюсь, вы не готовы предположить, что это событие отнюдь не срежиссировано вашими родителями. Я думаю, вы просто боитесь признать, что это может оказаться чем-то куда более серьезным, нежели невинные художественные штучки.
Почувствовав, как мало-помалу истончается шерифово терпение, Бастер попытался показать, что он шерифа понимает и что он вообще не такой уж упертый тип.
– Я где-то читал, что «отрицание является первой стадией скорби», – сказал он.
– Иди ты к черту, Бастер! – зашипела, мигом повернувшись к нему, Анни.