– «Дом с лебедями», – напомнил Бастер.
– Он за эту книгу получил «Золотое перо», – в свою очередь, похвасталась Анни.
– Я видел, ты написал еще один роман, однако отзывы на него были не очень-то хорошие, так что я не стал и пытаться его читать.
У Бастера кровь отлила от лица, однако он быстро взял себя в руки, улыбнулся и ответил:
– Вы не много потеряли.
– На самом деле эта книга еще лучше первой, – возразила Анни.
– Ну, теперь, когда я наконец с вами повстречался, непременно ее прочитаю, – пообещал Хобарт.
– Вам, наверное, любопытно узнать, зачем мы здесь? – произнесла Анни, заворачивая разговор в нужное русло.
– Я, конечно же, слышал о ваших родителях. Так что, как я понимаю, вы хотите со мной о них поговорить, – предположил Хобарт.
Анни с Бастером кивнули.
– И что вы хотели бы узнать?
– Где они? – спросила Анни.
– Что? – растерянно переспросил Хобарт, и улыбка мигом сошла с его лица.
– Где наши родители? – в унисон спросили Фэнги-младшие, медленно придвигаясь к Хобарту.
Старик глубоко вздохнул, после чего произнес, указывая на гостиную:
– Давайте-ка сядем поговорим.
Чуть ли не пять минут Хобарт пытался усесться поудобнее в покачивавшемся кресле «Кенгуру» от Джорджа Нельсона[28]. Анни с Бастером сели бок о бок напротив хозяина на черной кожаной, тоже нельсоновского изобретения, «слинг-софе», чувствуя себя на ней так, будто ждут на остановке автобус, который очень и очень запаздывает.
– Я понятия не имею, где сейчас ваши родители, – сказал наконец Хобарт гостям.
– Мы вам не верим, Хобарт, – ответила Анни.
– Если уж они даже вам обоим не сказали, что собираются делать, то с чего вы могли взять, что они сообщат это мне?
– Они вас любят, – произнесла Анни непривычно дребезжащим от ревности голосом. – Вы были их наставником. Им бы непременно захотелось поведать это вам – единственному на свете человеку, который с таким уважением отнесется к их художественным принципам, чтобы никому и никогда об этом не сказать.
– Вы сейчас вообще не представляете, о чем говорите, – произнес Ваксман, прищурившись так, будто разглядывал еле видимые глазу волны безумия, исходившие от Бастера и Анни. – Ваши родители меня ненавидели.
– Вовсе они вас не ненавидят, – возразил Бастер, намеренно говоря о родителях как о живых, в настоящем времени. – Возможно, их и напрягал как-то вопрос вашего влияния, но все же вы всегда были единственным художником, которого они уважали.
– Я уже как минимум лет десять не виделся и не разговаривал с ними, – сказал Хобарт. На лице у старика медленно проступили признаки гнева, лысая его голова обрела оттенок первейшей стадии загара. – Да черт подери! Бастер, я же еще ни разу даже не видел тебя – их единственного сына!
– Мы вам не верим, – повторила Анни.
Бастер чуть отклонился в сторону от сестры – немного, всего на каких-то пару дюймов, но вполне достаточно, чтобы она заметила их разделение, и сказал:
– А я, кажется, ему верю.
– Нет, – отрезала Анни, склоняясь к Бастеру, чтобы вновь сомкнуться с ним плечами. – Мы вам не верим.
– Ну, коль скоро вам угодно выпытывать и выбивать из меня информацию – а я уже догадываюсь, какой вид борьбы этот господин предпочитает, – усмехнулся Хобарт, указав на лицо Бастера, – мне думается, нам больше не о чем с вами разговаривать.
У Анни непроизвольно сжались кулаки, хотя она и твердила про себя: «Спокойно, спокойно. Ну-ка, успокойся!» Тут же она почувствовала, как рука брата взяла ее за кулак и медленно разжала пальцы, заставив их расслабиться.
– Извините, – сказала Анни. – Мы просто пытаемся понять, что происходит, и, похоже, оба не очень-то сильны в том, чтобы самостоятельно разгадывать тайны.
– А у меня это выходит особенно плохо, – признался Бастер.
– Мы уже не знаем, что делать, – добавила Анни.
Хобарт молчал, правой рукой теребя воротник рубашки, и Анни почувствовала даже досадную неловкость, что «провалилась» прямо перед публикой. Она не только ни на йоту не продвинулась в поисках родителей, но еще и грубо ворвалась в жизнь старика Хобарта и нарушила его старательно создаваемую уединенность заката жизни. Одно упоминание Калеба и Камиллы Фэнг, похоже, пробудило в его памяти нечто такое, что он с успехом скрывал до сей поры даже от собственного самоанализа. Анни захотелось немедленно сбежать из его дома, заскочить в машину и укатить подальше – однако она вдруг почувствовала, что совершенно не способна шевельнуться, что тяжесть ее провала, точно якорь, держит ее неподвижно на диване.
– Могу я дать вам маленький совет? – нарушил молчание Ваксман и, когда Анни с Бастером ему кивнули, сказал: – Перестаньте их искать.
– Что? – не поверила ушам Анни.
– Тут возможны два варианта. Первый – что они действительно погибли, что с ними случилось что-то ужасное. И в таком случае эта ваша погоня за недостижимым только продлит муки скорби, неизбежные при любой кончине.
– Хобарт, – подала голос Анни, – вы и вправду думаете, что Калеб и Камилла мертвы?
Ваксман помедлил с ответом, осторожно выбирая нужные слова. Анни с Бастером терпеливо ждали, словно от его слов зависела судьба родителей.
– Я так не думаю, – признался Хобарт. – Насчет этого я с вами полностью согласен. Ваши родители наделены такой силой воли, такой безусловной уверенностью в том, что должно быть, а что нет, что я даже вообразить не могу такой сценарий, в котором их ждал бы настолько случайный и настолько пошлый конец, как убийство на придорожной стоянке. Вот врезаться в землю на самодельном летательном аппарате в аэрошоу на очередной ярмарке штата – это я вполне могу представить. Кинуться дразнить тигра в зоопарке на глазах у группы школяров – это, естественно, тоже. Поджечь себя прямо посреди «Mall of America»[29] – о да, это вполне в их духе!
– То есть они где-то прячутся, – подытожила Анни.
– И это сразу приводит нас ко второму варианту, – кивнул Хобарт.
– А именно? – спросил Бастер.
– Позвольте им считаться пропавшими, – продолжил старик. – Допустим, они живы. Они придумали этот свой странный маленький трюк – и даже словом о нем не обмолвились своему сыну с дочерью. Очевидно, они хотят, чтобы вы считали, что они действительно погибли. Ну и сделайте так, как они хотят.
Анни взглянула на брата, который старался не встречаться с ней глазами. Мысль просто отказаться от поисков казалась ей такой же невозможной, как и перспектива действительно отыскать родителей. Тем не менее Анни все время представляла тот момент, когда ей удастся порушить все, что с таким тщанием создали родители, она чуть не воочию видела растерянность и неверие на их лицах, – и от этого ее сердце начинало биться чаще.
– Я все время говорю это своим студентам: не только Калеб с Камиллой, но любой художник, явивший миру хоть толику надежды, должен полностью посвятить себя работе. Что им необходимо избавиться от любых препятствий и творить, создавая все то невероятное и фантастическое, что просто обязано существовать. Я всегда им говорил: «Дети убивают искусство».
От этой фразы Анни с Бастером передернуло: отец всякий раз ее цитировал, когда кто-то из них затруднял воплощение очередного проекта Фэнгов.
– И я вовсе не шутил, – продолжал Хобарт. – Вот поэтому-то я никогда не был женат и вообще никогда никем всерьез не увлекался. А ваши родители решили, что сумеют найти какой-то способ преодолеть эту мою теорию, сумеют создать то, что полностью опровергнет мои слова. И вот они так тесно переплели свою семью с искусством, что разъединить это уже было невозможно. Они и вас обоих превратили в свое творчество. И это на самом деле было потрясающе! Но время шло, и может, оттого, что я никогда всерьез не полагался на свои более ранние успехи, а может, потому, что просто вашим родителям завидовал, – только однажды я понял, что не могу видеть ни одно из творений Фэнгов, не испытывая при этом леденящего душу ужаса, что с вами обоими совершается нечто непоправимое. И Калеб это понял. Он уловил мои невысказанные суждения об их работах. И вот довольно скоро он перестал мне писать и вообще прервал всякое со мной общение, сохранив свое право на собственное видение искусства. Родители ваши оказались правы. Они победили меня, полностью вывернув мою теорию. Дети не убивают искусство – искусство убивает детей.
От этих слов у Анни будто электрический ток пробежал по телу вверх и вниз. Хобарт смотрел на нее так, словно считал себя ответственным за все, что происходит и в ее жизни, и в жизни Бастера. В его лице была печаль, которую Анни не в силах была полностью постичь.
– Несправедливо так говорить, – сказала Анни, которая не могла не взять сторону родителей – не важно, в какой степени она была согласна с Ваксманом. Она не хотела Хобартовой жалости… или, может быть, не хотела, чтобы ее с такой легкостью жалели?
– Но мы-то всё же живы, – напомнил Бастер, и Хобарт поднял ладони, словно сдаваясь.
– Да, это верно, – ответил он, с грустью посмотрев на них обоих.
– Значит, мы просто дадим им исчезнуть? – спросила Анни. – Просто позволим им это провернуть?
– Похоже, только начиная об этом думать, вы злитесь на родителей за то, что они не подключили к этому делу вас, за то, что заставили вас считать их мертвыми.
– А как еще нам об этом думать? – вскинулся Бастер.
– Что ваши родители наконец-то просчитались, – невозмутимо ответил Хобарт. – Что они, как-то по неосторожности, распустили те нити, что скрепляли семью с искусством, и теперь вы оба свободны.
Ни Анни, ни Бастер, услышав это, даже не шелохнулись. Анни ждала, что Хобарт скажет дальше, с трудом пока что признавая, сколько разумного смысла кроется в его словах.
– Вам нет вовсе надобности следовать за вашими родителями по всей стране, скрываясь от всех и заставляя свою жизнь подождать до тех пор, пока мир не узнает об их последней в жизни акции. Они забыли привязать вас к себе – и теперь вы не обязаны идти за ними. Разве это не кажется вам добрым поворотом?