Свет! Камера! Начали!
Бонни ввела детей в комнату, и Калеб тут же закричал:
– Стоп!
Команда обычных киношников разбрелась по площадке, а документалисты сфокусировали камеры на Калебе.
– Слушай, Бонни, – заговорил он. – Мне кажется, ты слишком уж быстро заводишь детей в комнату. У них мама при смерти, ей очень плохо. Ты должна быть в нерешительности: стоит ли показывать детям, что сталось с их матерью.
Бонни согласно кивнула, от волнения не в силах что-либо ответить.
Свет! Камера! Начали!
Бонни ввела детей в комнату, Камилла подалась вперед со словами:
– Дайте же мне взглянуть на моих прекрасных крошек!
И Калеб тут же крикнул:
– Стоп!
Он прижал ко лбу указательный палец, о чем-то напряженно раздумывая, и наконец изрек:
– Джейн, а давай-ка попробуй сказать ту же реплику, только без слова «прекрасных», ладно? Мне кажется, выходит как-то тяжеловато.
Камилла снова подняла в ответ большие пальцы.
Свет! Камера! Начали!
Бонни ввела детей в комнату, Камилла подалась вперед:
– Дайте же мне взглянуть на моих кро…
– О нет! Стоп! Слушай, извини, Джейн, но здесь это слово «прекрасных» просто само просится. Извини!
Свет! Камера! Начали!
Бонни ввела детей в комнату, и Калеб тут же закричал:
– Стоп! Слушайте, дети, вы как-то не так входите. Вы же совсем не двигаете руками. Это выглядит странно. Можете вы ради меня пошевелить ручками?
Анни с Бастером кивнули.
Свет! Камера! Начали!
Бонни ввела детей в комнату, Камилла подалась вперед со словами:
– Дайте же мне взглянуть на моих прекрасных крошек!
– Стоп! – крикнул Калеб. – Нет, погодите, я извиняюсь. Мы что, решили вернуться к реплике с «прекрасными крошками»?
Терпеливо улыбнувшись, Камилла ответила:
– Ну да, решили. Ты как раз и хотел оставить «прекрасных крошек».
– Ладно, – поднял ладони Калеб, словно извиняясь. – Сделаем это следующим дублем.
Свет! Камера! Начали!
Бонни ввела детей в комнату, Камилла подалась вперед… И Калеб заорал:
– Стоп! Слушай, Джейн, ты слишком уж сильно наклоняешься вперед. От этого просто сквозит отчаянием. Мне нужно медленное, размеренное движение в сторону деток. «Прекрасных крошек».
Улыбка у Камиллы сделалась напряженнее.
– А может, ты сам мне покажешь, чего ты от меня хочешь?
Но Калеб лишь отмахнулся:
– Я узнаю, когда сам увижу.
Свет! Камера! Начали!
Бонни ввела детей в комнату, и Камилла подалась вперед со словами:
– Дайте же мне взглянуть на моих прекрасных крошек!
Тут Калеб, естественно, заорал:
– Стоп! Послушай-ка, ты в этой реплике как-то проглатываешь «мне». «Дайте-ка мне взглянуть на моих прекрасных крошек». Ты же их не видела несколько месяцев!
Камилла явно не поняла, чего от нее хотят, но тем не менее кивнула:
– Давай попробую.
– У меня уже хорошее предчувствие насчет этого дубля, – заявил Калеб.
Спустя три часа они так и не сумели сделать ни единого, одобренного Калебом, дубля. Обрушивая свое недовольство главным образом на Камиллу, он не забывал при этом еще и обстоятельно отчитывать Анни с Бастером за те очевидные ошибки, что они якобы делали в своих совершенно безгласных ролях. Наконец между дублями дети расплакались, и Калеб не преминул сказать:
– Вот так! Дайте мне эту эмоцию в следующем дубле!
На что Камилла с кровати в непотребном жесте показала ему средний палец:
– Шел бы ты!..
– Начали! – закричал Калеб…
Спустя некоторое время он обнаружил что-то неладное с освещением, потом – с работой кинокамеры, потом – с микрофоном.
– Послушайте, ребята, – подал голос один из киношников, – скажите нам конкретно, чего вы хотите, прежде чем мы станем снимать, – и мы вам это сделаем.
Калеб устремил взгляд на камеру документалистов и скептически помотал головой:
– Я не знаю, что именно я хочу, пока сам этого не увижу.
На что один из операторов огрызнулся:
– Ну знаете, так не работают!
– А я вот так работаю, – злобно фыркнул Калеб. – И у меня за спиной уже десятки престижных наград с разных кинофестивалей!
Свет! Камера! Начали!
Бонни ввела детей в комнату, и Камилла подалась вперед со словами:
– Дайте же мне взглянуть на моих прекрасных крошек!
Калеб ничего не сказал, лишь скрестил на груди руки, и Бонни подвела детей к изножью кровати, чтобы Камилла могла провести рукой по лицу Бастера.
– Стоп! – закричал Калеб. – Я хочу, чтобы ты сначала коснулась лица девочки, а потом уж мальчика.
Камилла в ярости ударила кулаками в подушку:
– Да что тебе опять не слава богу?!
– Я просто хочу, чтобы все было идеально, – ответил Калеб.
Бастер и Анни начали громко всхлипывать, и Камилла прижала обоих детей к себе. Бонни так и не поняла, на самом деле все это или тоже часть перформанса.
Один из киношников попытался урезонить Калеба, примирительно положив ладонь на режиссерское плечо. Но Калеб с силой смахнул его руку прочь.
– Да уберите вы от меня руки! – закричал он. Потом, жестом указав на команду документалистов, потребовал: – Продолжайте снимать! Это процесс рождения гениального шедевра, и вы должны запечатлеть его полностью.
Едва это сказав, Калеб подхватил со своего кресла сценарий и принялся раздирать его на мелкие кусочки.
– Вот так, – приговаривал он, – никакого больше сценария. Будем полностью импровизировать.
Оторопевшие киношники просто замерли вокруг площадки, уставясь на Калеба.
– Свет! Камера! Начали! – заорал тот, однако никто даже не шевельнулся.
Тогда режиссер толкнул оператора к камере, и в этот момент один из киношников бросился на Калеба, захватив его шею и руки в крепкий «замок». Другой вцепился Калебу в ноги, чтобы тот не лягался, и вместе они унесли режиссера с площадки.
Через пять минут не на шутку разбушевавшийся Калеб вернулся и принялся размахивать, точно оружием, режиссерским креслом. Потом выхватил камеру у документалистов и немедленно их всех прогнал.
– Все, снято! – заорал он, и команда поспешно удалилась с площадки, выкрикивая мимоходом ругательства в адрес Калеба.
Едва на площадке не осталось никого, кроме Фэнгов и Бонни, дети мгновенно перестали плакать и заулыбались. Камилла рассмеялась и медленно похлопала в ладоши Калебу, изобразившему низкий поклон. У него шла носом кровь, рубашка была безнадежно разорвана и местами свисала лоскутьями, но Калеб лишь повел плечами и спросил своих домашних:
– Ну, и как оно вам?
Камилла восторженно закивала:
– Совершенно потрясающе!
Бонни между тем не могла и шевельнуться, не в силах оправиться от шока. Лишь где-то через десять минут Калеб заметил, что девушка истерически плачет, и протяжные прерывистые всхлипы у нее постепенно сменяются икотой.
– Бонни, – подошел к ней Калеб, – ты здорово сыграла. Все просто изумительно сделала.
Он поманил к себе остальных членов семьи, и они дружно обступили Бонни, обхватив ее за плечи и гладя по спине.
– Я так испугалась, – всхлипывая, призналась девушка.
– Вот и хорошо, – кивнула Камилла. – Именно это ты и должна была чувствовать.
Они сложили аппаратуру, забрав с собой все отснятое до последнего кадра, чтобы потом сообща это отредактировать. Когда все на площадке было убрано, Калеб предложил всем вместе пойти это отпраздновать, и дети радостно захлопали в ладоши.
– Я думаю, мне все же лучше вернуться домой, – сказала Бонни.
– Самое трудное уже позади, – успокоил ее Калеб. – Теперь можно расслабиться и обсудить, как все прошло.
Но меньше всего на свете Бонни хотелось переживать заново это сумасшествие последних нескольких часов.
– Мне кажется, я не в состоянии, – сказала она. – Мне кажется, я вообще не в состоянии делать то, что делаете вы. Из меня не выйдет настоящий художник.
Камилла ласково коснулась ее руки:
– В первый раз всегда бывает тяжело. На тебя обрушивается столько разных эмоций, и даже не знаешь, которым из них верить. Вроде и знаешь, что это не по-настоящему, но ощущается все настолько реально, что все равно чувствуешь себя не в своей тарелке и ничего не можешь с собой поделать. Но это проходит, можешь мне поверить.
Но Бонни замотала головой:
– Ничего у меня не получится.
– У тебя есть настоящее дарование, Бонни, – стал увещевать ее Калеб. – Из тебя выйдет нечто особенное, вот что я скажу. Ты явишь миру что-то совершенно необычайное, и мы вчетвером будем очень рады это наблюдать.
Вся семейка плотно окружила Бонни и обнимала, и тискала ее в объятиях до тех пор, пока девушка чуть не готова была закричать. Тогда Фэнги разом отпрянули от нее и весело устремились по улице прочь, зримо наэлектризованные радостью от сотворения чего-то действительно значимого. Бонни проследила взглядом, как они постепенно исчезли из виду – столь тесно связанные воедино, что их, казалось, невозможно разделить.
Глава 10
Всякий раз находясь в доме, Бастер никак не мог избавиться от ощущения, будто за ним и сестрой следят. Кто именно, он не мог точно сказать. Или, вернее, мог предположить: Калеб или Камилла. Однажды ночью, не выдержав, Бастер сдвинул с места каждый вентилятор, заглянул под каждый абажур, даже обшарил пальцами волокна ковра, пытаясь найти какое-нибудь подслушивающее устройство. Анни вошла в комнату как раз в тот момент, когда ее брат лежал на полу, проворно водя пальцами по ковру, будто читал что-то по Брайлю.
– Что ты делаешь, Бастер? – опешила она.
Бастер поднял голову, чувствуя, как кровь ударила в уши, а в висках громко застучало.
– Кое-что потерял, – отозвался он.
– Что именно?
– Не знаю, – ответил Бастер, опустив взгляд обратно к ковру.
В душе у него все больше росла уверенность в том, что они с Анни являются некой важной составляющей грандиозного хэппенинга, устроенного их родителями. Те исчезли, и теперь, чтобы завершить произведение, настала пора Анни и Бастеру раскодировать нужную последовательность действий, которая вернет их мать с отцом из небытия. Сколько раз родители погружали их в пугающе незнакомую обстановку какого-нибудь молла или общественного парка, или некой частной вечеринки, прося детей лишь о том, чтобы в любой момент они готовы были раскрыться навстречу каким угодно обстоятельствам, что, точно боги, сотворят их родители. И сколько раз Анни с Бастером – уже на уровне рефлексов настроенным на приятие хаоса, который, стремительно распространяясь вокруг, мгновенно проникал во все живое и неживое, – сколько раз, едва начиналось «событие», им приходилось реагировать на него единственно верным способом, чтобы привести все к наилучшему – вернее, наистраннейшему – исходу.