Сейчас он боялся того, что, если он поведает сестре о своих подозрениях и им понадобится все-таки продолжить поиски родителей, – Анни возьмет да и откажется. Это был вопрос довольно щекотливый – желать чего-то такого, чего, возможно, вовсе не желает его сестра. Сам же Бастер никак не мог свыкнуться с той ситуацией, в которой внезапно очутился, а потому все продолжал старательно прикладываться ухом к стенам дома, пытаясь уловить родительские голоса.
– А вы не пробовали связаться с ними спиритическим путем? – спросила Сюзанна, усевшись к нему в машину.
Двигатель вовсю урчал, в руках Бастер держал экземпляр одного из ее последних рассказов. После возвращения в Теннесси он через день встречался с Сюзанной, дожидаясь ее на парковке перед рестораном «Sonic Drive-In»[31], где она подрабатывала ночами официанткой. Когда у нее случались перерывы, девушка неслась на своих роликах через всю парковку, запрыгивала к нему в салон – да так, что колесики на роликах еще какое-то время продолжали крутиться, – и они вместе обсуждали ее рассказы и то, как их можно «причесать». Он с удовольствием уплетал то, что она ему приносила, и они сидели рядом, едва не касаясь плечами, за стремительно запотевающими окнами авто.
– Что ты сказала? – оторвался Бастер от рассказа.
– Ну, если они умерли, то вы можете попытаться пообщаться с ними посредством спиритического сеанса или чего-то в этом духе. Или через доску Уиджа, например. В «Walmart» ее достать нетрудно.
– Не думаю, что это удачная идея, – покачал головой Бастер. – Я не верю в эту чепуху, а потому не приму ничего, что бы мне там ни сказали. Даже если будут уверять, что родители мертвы и пытаются со мной связаться.
– Я тоже не верю в эту хрень, – пожала плечами Сюзанна. – Но согласись, все же что-то в этом есть. Ты кладешь ладони на маленькую деревянную стрелку и своей энергией заставляешь ее вертеться по доске и что-то тебе там вещать – даже если ты и без того это знал. И ты сам вызываешь слова, которые, может статься, иначе ни за что бы не произнес.
– Мне так не кажется, – буркнул Бастер, желая поскорее сменить тему разговора.
– Похоже, я не совсем понимаю, что происходит, – сказала Сюзанна, внезапно как-то посерьезнев. – Ты думаешь, твои родители погибли?
– Возможно.
– Но в то же время думаешь, что они живы?
– Да, может, и так.
– И ты считаешь, что они, возможно, делают это специально?
– Да.
– И ты не знаешь, как их найти, если они все-таки живы?
– Именно. Мы пытались, но ничего у нас не вышло.
– Ну что, – подытожила Сюзанна, – насколько я понимаю, вы не сможете жить спокойно, пока в точности не выясните, что с ними случилось на самом деле. И у вас больше не осталось никаких здравых соображений насчет того, как отыскать родителей. Так, может, теперь, чтобы их найти, вам надо начать делать какие-нибудь глупости?
– Продолжай, – выпрямился на сиденье Бастер, заинтересовавшись ее странной логикой.
– Вам надо выкинуть какую-нибудь глупость, что-то совершенно неожиданное, и, может быть, как раз это выманит их на свет или позволит вам самим подобраться к ним ближе.
– И ты предлагаешь мне воспользоваться доской Уиджа?
– Можно придумать что-нибудь еще более дурацкое, – кивнула Сюзанна. Девушка напряженно сощурилась, будто ломала голову, придумывая какую-нибудь дикую глупость. Будто обычно никакие дикие глупости ее голову не посещали.
– А что, это здравая мысль, – признал Бастер. – Очень даже неплохо.
– Ты помог мне, – указала Сюзанна на свой рассказ, до такой степени исчирканный красной ручкой Бастера, что теперь уже было совсем непонятно, что именно принадлежит в нем Сюзанне, а что – Фэнгу. – И мне было бы очень приятно, если бы я тоже смогла тебе помочь.
Она быстро поцеловала Бастера в губы, овеяв его запахом майонеза и кетчупа, и тут же укатилась от него на своих роликах, не дав ответить. И он задумчиво глядел вслед девушке, которая с четкой ритмичной отмашкой, словно какой-то точный механизм, быстро скользила к светящимся задним фонарям других машин.
Бастер вошел в гостиную, где Анни читала книжку из родительской лимитированной коллекции – что-то типа руководства о том, как свергать правительства.
– Кажется, у меня есть одна идея, – сказал Бастер и тут же сконфузился. При этом он не очень понимал: то ли он сконфузился из-за того, что произнес это вслух, то ли из-за того, что на его памяти он говорил эти слова впервые.
– И что у тебя за идея? – поинтересовалась Анни.
– Мы покончим с собой.
– Ужасная идея, – ответила сестра.
– Ну, не на самом деле покончим, а прикинемся, будто убьем себя. Чтобы тем самым заставить маму с папой выйти из укрытия.
– Ага, что годится для гусыни, мол, сгодится и для гусака, – хмыкнула Анни и добавила: – Это не лучшая идея, Бастер.
– Почему же?
– Если они действительно мертвы…
– Но ты же не считаешь, что они мертвы, – с жаром перебил ее Бастер.
– Я не считаю, – согласилась Анни.
– И я не считаю. Так почему бы не попробовать?
– Потому что, если мы притворимся, будто покончили с собой, мы тем самым испоганим себе жизнь ради единственной цели – найти наших родителей, которые намеренно заставляют нас думать, будто они жестоко убиты. По-твоему, это здравая мысль?
– Понимаешь, они ждут, что мы с тобой что-то сделаем, – объяснил Бастер сестре. – Я это чувствую. Я даже в этом уверен. Они где-то прячутся, выжидая, когда мы сделаем следующий ход, – и тогда сложится вся картина.
– Мы не будем этого делать, понял? Мы больше не позволим им вклиниваться в нашу жизнь! – вскинулась Анни, вся напрягшись от гнева. – Они делают нам больно, Бастер! И если они специально мучают нас, чтобы заставить делать то, что им хочется, – то тогда я хочу, чтобы они считались пропавшими навсегда. Я не хочу, чтобы они опять оказались рядом с нами!
Выпалив последние слова, Анни плюхнулась обратно на диван, и ее гнев сменился вдруг глухой тоской, от которой Бастер на некоторое время даже лишился дара речи.
Они всегда будут оказываться в этом тупике. Бастеру хотелось верить, что родители их по-прежнему любят, что все это они спланировали для того лишь, чтобы спасти своих детей от жизненного краха, чтобы сделать их сильнее. Анни же, напротив, была уверена, что родители сотворили нечто исключительно для себя самих и что их совершенно не волнует, сколько страданий они доставят другим ради служения своей идее.
– Так что извини, Бастер, – отрезала Анни, – я не позволю, чтобы они так с нами поступили.
И она вновь уткнулась глазами в книгу.
– Это все не просто так, – сказал Бастер, и тут же потерял мысль, которую хотел донести до сестры. Поэтому он повторил фразу еще раз, уже громче, так что Анни выпустила из рук книгу и уставилась на него.
– Это все не просто так, – снова произнес Бастер, но уже без особой твердости в голосе.
Он представил, будто его родители заключены в нечто вроде подземной камеры, и от шлакобетонных стен их руки постоянно выпачканы меловой пылью. Представил, как по ночам они ежатся от холода и жмутся друг к другу, ожидая, когда же их дети воспользуются ключами, что они в спешке им оставили, и наконец высвободят их из этого кошмара, который они сами же себе и сотворили.
Поднявшись с дивана, Анни притянула к себе брата, легонько приобняв.
– Это все не просто так, черт бы все побрал, – сказал Бастер. – Это хэппенинг, и мы по-любому в него втянуты. И даже если мы ничего не будем делать – мы все равно останемся его частью.
Анни обняла его крепче:
– Они всю жизнь нам испоганили, Бастер.
– Они же не специально, – отозвался брат.
– Но тем не менее это так.
Бастер сидел у себя в комнате, Анни спала за следующей дверью. Воздух гулял сквозь вентиляционные решетки по всему дому, производя тихий шелест, похожий на родительское дыхание. Бастер работал над новым произведением – возможно, даже книгой – и в который раз произносил запавшую ему в память фразу, что повторял как молитву всякий раз, как брался писать свою историю:
– «Мы обитаем на краю трущоб, сплошь заселенных золотоискателями. Мы беглецы, скрывающиеся от полиции, и законники уже сбились с ног, гоняясь за нами».
Теперь он уже знал, что это за беглецы. Брат с сестрой, двойняшки. Сироты. А сирот в этом мире отправляли в жуткие детские дома, где их готовили к следующему в жизни назначению: драться в бойцовской яме с другими детьми ради увеселения богатых и власть имущих. Брат с сестрой сбежали из детдома и вместе с несколькими другими сиротами обустроили себе лагерь на самом краю страны, рассчитывая скрываться в нем до тех пор, пока они не станут взрослыми и потому неинтересными для тех, кто сейчас их разыскивает. Бастер начал роман с тех слов, что озвучил ему с магнитофона отцовский голос, и теперь он настрочил на компьютере уже около девяноста страниц настолько странной писанины, что даже уговаривал себя немного сбавить темп, дать словам получше рассесться на странице, чтобы не поддаться желанию разнести это произведение в клочки.
Бастер сознавал, что у него выходит, – он же был не дурачок! Двойняшки – это он и Анни. А умершие родители, оставившие этих двойняшек сиротами, – это Калеб и Камилла. Арена для боев, где вынуждены сражаться дети, – это для Бастера всего лишь способ написать о жестокости и насилии, что, как он полагал, подведет всему черту. Он уже сейчас понимал, что хорошо эта история не закончится, и все же не имел иного выхода, кроме как эту историю закончить.
Долгие часы он сидел ее писал, пока от изнеможения не свалился в постель, – и вот тогда Бастер испытал творческое удовлетворение, удовольствие от того, что он что-то создал, – пусть даже и не вполне еще успешно, но своими собственными руками.
Когда он обнаружил, что уже не может писать дальше – словно все то, что было дальше, скрывалось от его взора за поворотом сюжета, – Бастер извлек на свет подаренную матерью живописную миниатюру, которую он по-прежнему прятал под кроватью, будто боялся, что долгое пребывание этой картинки в открытом состоянии сделает радиоактивным сам воздух, которым он дышит.