В один из дней в их почтовом ящике обнаружилась небольшая посылка, и на какую-то долю секунды у Бастера внутри все опустилось. Взяв себя в руки, он тронул пальцами почтовый ярлык, взглянул на адрес и увидел там имя Анни. Анни! Не Бастера, что столько времени посвящал поискам родителей, – а его сестры, которую как будто все устраивало, которая, точно бывалый наемный убийца, лишь терпеливо выжидала наилучшего момента, чтобы поразить цель.
Бастер отнес посылку в дом, зашел к сестре в комнату и швырнул коробку ей на кровать.
– Это тебе, – процедил он.
Анни улыбнулась.
– Я тут подумала, что мы пересмотрели уже все фильмы в доме, и решила заказать еще.
Бастер насупился:
– А я решил, что, может, это мама с папой нам что-нибудь прислали, – признался он.
Теперь уже нахмурилась Анни:
– Они нас не ищут. Это мы разыскиваем их.
Она вскрыла коробку и извлекла из нее стопку дисков. Бастер заметил среди них «Пять легких пьес» и «Орфея» – фильмы, которые, насколько он помнил, очень нравились Анни и которые сам он не особо любил или, если честно, не понимал. Из той же стопки Бастер выудил футляр с названием «Третий человек» с черно-белым изображением Орсона Уэллса на обложке.
– Ни разу не видел, – сказал он, – хотя, пожалуй, должен был.
Просияв, Анни забрала у него из рук диск и легонько постучала его футляром по кровати, в точности как дирижер перед исполнением симфонии.
– Это вообще офигенное кино! Главный герой там – писатель. А еще там есть актриса. И еще одного там убивают, хотя вроде на самом деле не убивают. Возможно, он просто сам с какой-то целью исчезает.
Бастер замотал головой:
– Так вот взяла и испортила мне удовольствие.
– Когда фильм на самом деле потрясающий, – пожала плечами Анни, – его невозможно испортить, просто рассказав сюжет. При всем прочем сюжет там уже дело второстепенное.
– То есть это история о нашей с тобой жизни? – предположил Бастер.
– Это была бы история о нашей с тобой жизни, – поправила его сестра, – если бы жизнь у нас обоих была получше и поинтереснее. Давай лучше посмотрим вечерком.
Вечером они вдвоем устроились на диване, поместив компьютер Бастера перед собой на кофейный столик, запустили фильм – и услышали мелодию к нему, сыгранную на одной лишь цитре, настолько хаотичную и атональную, что Бастер едва подавил в себе порыв это кино выключить. Потом они смотрели, как Джозеф Коттен разъезжает по Вене, разыскивая человека по имени Гарри Лайм, который то ли мертв, то ли нет. На каждом углу возникают какие-то темные подозрительные личности, то и дело завлекающие Коттена в разные весьма странные места. Бастер поймал себя на мысли, что в его жизни таких темных подозрительных личностей определенно не хватает. Когда же Лайм и впрямь в итоге оказался жив, Бастер мгновенно испытал самого его потрясшее чувство облегчения – хоть и прекрасно сознавал, что для всех было бы лучше, ежели бы Гарри Лайм действительно был мертв.
Поднявшись на самую верхотуру на чертовом колесе, Орсон Уэллс напомнил Джозефу Коттену, что Италия после тридцати лет войны, террора и массовых кровопролитий дала миру Ренессанс и Микеланджело, а вот Австрия после пяти столетий демократии и мира произвела на свет лишь, черт бы их побрал, часы с кукушкой. Бастер поразился: ну прямо слово в слово, как высказался бы его отец! Анни поведала брату, что эти слова написал сам Орсон Уэллс, добавив их уже после того, как был закончен сценарий, и Бастер понял, что, если б довелось когда-то встретиться его отцу с Орсоном Уэллсом, они бы стали лучшими друзьями.
Когда кино закончилось и Коттен совместно с представителями власти таки выследил Орсона Уэллса в системе городской канализации, после чего Коттен наконец застрелил Уэллса, – Бастер повернулся к сестре:
– Я знаю, почему ты взяла этот фильм.
Анни улыбнулась:
– Наверно, потому, что он очень уж во многом подходит к нашей жизни.
– Он показывает, – возразил Бастер, указав рукой на пустой экран, – что надо настойчиво и неусыпно искать исчезнувшего человека, даже когда вокруг все говорят, будто это напрасно. Что их еще возможно вернуть из мертвых.
Но Анни покачала головой:
– Я выбрала его потому, что он ясно дает понять: после того как ты вернешь кого-то из мертвых, тебе самому придется их убить.
И, насвистывая мелодию из фильма, причем самым ужасным образом, Анни извлекла диск из компьютера, засунула в футляр и захлопнула коробку.
Когда зазвонил телефон, Бастер, насколько ему было известно, оставался дома один. Анни ушла в магазин за продуктами – то, что прежде казалось ей нудной необходимостью, ныне расценивалось как хороший предлог выйти из дома. Теперь, когда она порядком задержалась в родном городе, жители начали узнавать ее, просить автограф, и это немало грело Анни душу. Такое внимание было ей очень приятно: люди к ней подходили с неизменной любезностью и доброжелательностью и, похоже, не видели того второсортного фильма, в котором ей довелось недавно сняться. Здесь ее знали как супергероиню – и это было замечательно. Иной раз девушка на кассе даже давала ей бесплатно пачку жевательной резинки.
Итак, телефон уже вовсю трезвонил, а Бастер был дома один. Он подошел к аппарату, дал ему прозвонить в пятый раз и снял трубку в надежде, что голос на другом конце провода окажется знакомым.
– Это А или Б? – спросил голос, настолько старый, что Бастер даже не мог бы с уверенностью сказать, мужчина звонит или женщина. Одно он понял сразу: что звонят из еще какой-то галереи. Это были словечки их языка – «А и Б Фэнг», – и Бастер ответил в трубку так, как когда-то, много лет назад, научила отвечать его сестра, если кто-то, не из родителей, пытается обратиться к ним их сценическими именами:
– Это Бастер.
– Я посмотрела картины, – сообщил голос, – и решила, что мне стоит вам позвонить.
– А кто это? – спросил Бастер, подумав было, что это Анни, пытающаяся таким образом поднять брату настроение.
Целое утро Бастер все глубже погружался в работу над романом, дав ему наконец название: «Дети ямы». Его героев-двойняшек, все-таки схваченных полицейскими, держали с другими детьми в подземных тайных помещениях, выстроенных прямо под зданием с бойцовской ареной и соединенных туннелями. Они жили за железными дверьми, с постоянно звучавшими из громкоговорителей балладами об убийствах. Двойняшки Майк и Рейчел быстро зарекомендовали себя яростными безжалостными борцами, заслужив уважение остальных ребят. Теперь ими постоянно вынашивался план побега, хоть и без реальной надежды на осуществление. И при том, что Бастер даже усилил степень угрозы, таившейся в этих обитателях подземелья – грязных, диких, старавшихся вымещать всю свою злость на взрослых, а не друг на друге, – он не мог не испытывать какой-то даже симпатии к их бойцовской яме, сознавая, что, если их жизнь и не сумеет избежать катастрофы, они, по крайней мере, будут страдать вместе.
И вдруг – точно пловец, который, наскоро высунувшись на поверхность после нескольких минут под водой, видит, что его кто-то обогнал, – Бастер обнаружил, что его «сделал» этот настойчивый, скрипучий голос из телефона.
– Папа? – растерянно спросил он. – Мам?
– Что? Нет, это Бетси Прингл. Мы с мужем много лет заведовали тут, в Сан-Франциско, галереей «Анкор». У нас довольно экспериментальное выставочное пространство. Теперь я держу галерею вместе с сыном.
Бастер не помнил такой галереи и уж точно не посылал им никакого е-мэйла с фотографиями.
– И по какому вопросу вы звоните? – спросил Бастер, пытаясь разговорить незнакомку и выудить побольше информации.
– Насчет картин. Я звоню по поводу живописных работ вашей матери, разумеется. С вами все в порядке? Может, там рядом есть «чадо А»? Нельзя ли мне с ней поговорить?
– Ее нет дома. Я сам, вообще-то, способен разобраться, – буркнул Бастер.
– Хорошо. Рада это слышать. Так вот, наверняка вам известно, что мы были первой в мире галереей, показавшей творчество Фэнгов. Ваш отец к тому времени уже устраивал показы собственных творений – но именно мы явили свету первую совместную работу ваших матери с отцом. Это было еще до того, как родились и вы, и «чадо А». И вот за то, что мы в свое время открыли их миру, мы хотели бы получить какое-то преимущество перед другими галереями. Мой муж, кстати, всегда горячо поддерживал творческие искания ваших родителей. Так вот, мы хотели бы иметь возможность экспонировать последнюю работу Фэнгов. Чтобы завершить полный круг, так сказать.
– Галерея «Анкор»? – переспросил Бастер, еще пытаясь включиться в вопрос. – Не припомню, чтобы мы с вами связывались.
– Мне звонил Хобарт, – ответила женщина. – Это наш старый друг, настоящий гений. Полагаю, ваша сестра писала ему по электронной почте и просила содействия. Вот он и связался со мной. Умнейший человек! Сейчас как раз гляжу на эти миниатюры. Чудесная, замечательная работа! Помнится, ваша матушка начинала как живописец и за свои искания в этом весьма традиционном искусстве получала все, какие только ни были, студенческие стипендии. Так что меня – вопреки вашим возможным ожиданиям – не так уж и шокировало увидеть эти ее картины. Я, конечно, не в курсе ваших планов, но мне кажется, вам не терпится обнародовать работы вашей матери – а у нас как раз в скором времени намечается окошко. Думаю, для всех заинтересованных это было бы очень даже хорошо.
Бастер пожалел, что рядом не было Анни. У него под рукой не нашлось ни ручки, ни бумаги, он даже не сумел запомнить имя этой женщины, а потому без конца повторял про себя слово «Анкор», так что хотя бы это он уже забыть не мог. Если и правда все получится, это приведет в действие тот механизм, на который он сейчас возлагал все надежды. Это будет тем первым толчком, что запустит мраморный шарик с уклона неуклюже навороченной машины Руба Голдберга[32].
– Думаю, это отличная идея, – произнес в трубку Бастер. – Мы как раз искали способ предать известности тот факт, что наша мать являлась талантливым художником сама по себе, имея собственные средства выражения.