– И мы этого хотим не меньше, – подхватила миссис Прингл. – В честь ее памяти.
При этих словах Бастер вздрогнул. Первым порывом у него было прояснить тот факт, что родители просто исчезли, а не умерли, что официально они пока что не считаются умершими, – однако решил все же придержать язык за зубами.
– Мой сын собирается обговорить с вами детали дела, – продолжала женщина. – Я же просто хотела сделать вам предложение. Именно я пока являюсь владельцем галереи, и окончательное решение по-прежнему принимаю я. И я по-прежнему считаю – хоть я уже стара и не так тесно связана с миром искусства, как это бывало, – так вот, я считаю, что странное и неожиданное всегда лучше, чем просто красивое.
– Порой это бывает и одновременно, – напомнил ей Бастер.
– Порой бывает, – легко согласилась миссис Прингл и передала трубку своему сыну.
Когда Анни вернулась из гастронома, Бастер напоминал приливную волну – он с такой силой выплеснул на нее новую информацию, что, закончив говорить, уже едва не задыхался.
– Вот оно, Анни. Началось! – вдохновенно сказал он сестре.
Анни широко улыбнулась. Обнажившиеся при этом зубы были у нее настолько ровные и белые, что Бастеру даже показалось, будто сестра работает ходячей рекламой зубной пасты с некой новой, медицински не обоснованной формулой.
– Хорошо бы, – ответила она. – Жаль, черт возьми, я не увижу лица Калеба, когда он узнает об этих картинах. Любые бы деньги заплатила, лишь бы на это посмотреть!
Бастер хотел было сказать ей, что их отец, скорее всего, и так уже знает о миниатюрах, однако подумал, что они с сестрой подходят к этому вопросу с совершенно разных точек зрения, и к тому же он не хотел омрачать сестре радость. Какая, в сущности, разница, какие у них мотивации, если все равно все это закончится тем, что они, четверка Фэнгов, соберутся наконец в зале галереи?
– Можно, я поеду с тобой? – стала проситься Сюзанна, когда Бастер поведал ей об открытии выставки в Сан-Франциско, ожидавшемся всего через какие-то пару недель.
Они находились в ее крохотной квартирке в социальном жилом комплексе, где даже разбитый в хлам водопровод считался благом. Казалось, там в любое время суток по коридору взад-вперед с шумом и гамом носятся дети, притом что стены в квартире были немногим толще вывешенного на веревке белья.
– Не думаю, что это хорошая идея, – признался Бастер.
Он вообразил сразу четверых Фэнгов – себя с Анни и Калеба с Камиллой, – которые снова воссоединились, одни злые, другие – вызволенные на свет, и все вместе – пока не знающие, как им держаться дальше. А потом представил Сюзанну, которая все катается и катается вокруг них на роликах.
Интересно, он действительно не хотел знакомить с ней Фэнгов – или же не хотел знакомить с Фэнгами ее? Или в тот момент, когда наконец произойдет столь важное для него событие, ему просто нужно быть одному? Он сам не понимал, в чем дело. Бастер попытался представить всех присутствующих в его жизни людей в виде химических элементов – когда до конца неясно, можно ли их смешивать друг с другом и не чревато ли это взрывом и серьезными ранениями. Самое подходящее объяснение виделось ему в том, что он просто хотел оставить Сюзанну себе, подальше от потенциального хаоса. Но какова бы ни была тому причина, как бы ни хотел он, чтобы Сюзанна была с ним рядом, когда вернутся родители, – он все равно не мог позволить ей туда прийти.
– Я ж не стану тупо ходить за вами хвостом, – уверяла девушка. – Я могу вам пригодиться. Ты вот думаешь, что на открытии выставки ваши родители вновь заявят о себе, верно? И устроят там сногсшибательную сцену? А вот Анни считает, что они придут инкогнито и сразу попытаются исчезнуть вновь. Как бы то ни было, они по-любому попытаются задать тон. Но ведь меня-то они не знают. Я могу устроить за ними наблюдение, или, скажем, последить за ними из здания напротив. Можем прихватить с собой рацию, а еще я могу взять бинокль, и, когда их увижу, сразу дам тебе знать, чтобы ты был готов. Тогда у тебя будет тактическое преимущество. – У нее аж зрачки расширились от этих воображаемых шпионских игр, и Бастер поймал себя на мысли, что Сюзанна как раз очень бы пришлась по душе его родителям: так быстро и естественно она адаптировалась к необычности происходящего вокруг.
– Я все равно не считаю, что это хорошая идея. Вовсе не так хотел бы я познакомить тебя со своими родителями, – объяснил ей Бастер, как будто существовала какая-то иная версия реальности, в которой Бастер мог привести Сюзанну в родительский дом, и они бы вместе пили на террасе чай со льдом, играли в карты и рассуждали о скачках. Он сам не мог понять, почему, встретив девушку, которую как будто нисколько не смущает история его экстравагантной семьи, он так уверен, что она заслуживает чего-то как раз традиционного и скучного.
Они лежали в постели, по телевизору по-прежнему крутили нескончаемый киномарафон про кунг-фу, который шел и все то время, что они занимались любовью. В комнате то и дело разносились резкие, точно от хлыста, звуки ударов ногой наотмашь, а также непрерывный, какой-то дробный смех, который даже в дубляже на английский звучал чужим и инородным для их ушей. Сюзанна была без очков, отчего ее взгляд казался тусклым и несфокусированным. На лице ее читалось разочарование, и Бастер беспокоился, что расстроилась она именно из-за него.
– Мы с тобой встретились в очень непростое для меня время. И я ужасно рад, что мы встретились, но мне кажется, все станет намного лучше после того, как я сделаю это для своих родителей, и для нас с Анни. Тогда надо мной не будет висеть это… как бы это назвать… эта неопределенность.
Сюзанна приникла к нему всем телом и постучала кончиком пальца ему по лбу, резким болезненным движением скользнув по коже. Вздрогнув, Бастер чуть было не отшатнулся – но тут же заметил странное выражение ее лица. Сюзанна внимательно, изучающе глядела на него, словно пытаясь решить для себя, что же он за человек на самом деле. Бастер замер не дыша, очень надеясь, что увиденное все же ей понравится.
– Я помню, как ты вошел в аудиторию, где занималась наша литературная группа, – тихо заговорила Сюзанна. – Я еще подумала тогда, что ты, пожалуй, очень привлекателен – несмотря даже на синяки по всему лицу. А потом ты начал распространяться о какой-то дурацкой жвачке, которую ты, дескать, любишь жевать, когда работаешь, – и тут я заметила, что у тебя не хватает зуба. К тому же ты весь настолько был на нервах, что я сразу поняла: ты очень странный, необычный человек. И почему-то именно это заставило меня сильнее тобой заинтересоваться. Потом пришла эта девица и вытащила меня из колледжа – а там ты стоишь! И вдруг ты мне говоришь, что тебе понравился мой рассказ. Я тогда еще подумала, что ничего чудеснее я в жизни не слышала. Ты просто внезапно появился в моей жизни – и сделал меня счастливой.
– Ты тоже сделала меня счастливым, – тут же вставил Бастер, пожалев, что не произнес это раньше, чем Сюзанна. Он постарался проговорить это так, чтобы ей стало ясно: он не просто повторяет за ней слова. Однако Сюзанна улыбнулась, и Бастер понял: все он сделал верно.
– Ты так говоришь, будто и впрямь может однажды настать пора, когда твоя жизнь перестанет быть полной странностей. Но, учитывая историю твоей жизни, я в этом очень сомневаюсь. И главное, что я хочу тебе сказать, – для меня на самом деле все это не так и важно. Какой бы странной ни была у тебя жизнь – меня это устраивает. Это даже забавно.
Бастер не знал, как ей на это ответить, слегка обескураженный ее снисходительной добротой, а также последним утверждением, будто вся его жизненная нестабильность – «забавна». Он начал понимать, что подруга его такая же чудаковатая, как и он сам. Если даже не больше. И если бы ей довелось родиться у Фэнгов, то она, наверное, блистала бы в самом фокусе их семейного искусства, далеко обставив Анни с Бастером, в которых у родителей уже бы не было ни малейшей надобности. И хотя самый тот факт, что он оказался наедине с человеком, своей эксцентричностью превосходящим даже Фэнгов, должен был бы вызвать у Бастера серьезные сомнения, он крепко прижал девушку к себе.
Постепенно гомон разгулявшихся детей, которым давно пора было спать и которых нисколько не пугала в коридоре темнота, и характерные звуки ударов мастеров кунг-фу, пробивавших себе стезю сквозь все зло и пороки, а еще звук дыхания Сюзанны, настолько ровного, что можно было подумать, она крепко уснула, – все это убаюкало Бастера, приведя его в такое состояние, которое другие люди в его представлении, вероятно, и называют безмятежностью.
Анни с Бастером старательно упаковывали каждую миниатюру: сначала в пузырчатую пленку, потом в картон, который затем обматывали скотчем, – сотворяя из всевозможных кусков и обрезков вокруг себя целое море, в котором брат с сестрой как будто дрейфовали. Держа в руке полоску пузырчатой пленки, Анни слегка ее щипнула, сдув упругий пластиковый кругляшок с таким звуком, будто прищелкнула в озарении пальцами. Она вся осветилась каким-то, одной ей известным, тайным знанием… и тут же на лице ее пролегла мрачная тень. Анни хотела что-то сказать, но с ходу запнулась, отчего рассердилась еще сильнее. Спустя некоторое время, когда в ее часто сжимавшейся руке на пленке звучно полопались, точно в фейерверке, все до единого пузырьки, Анни наконец обрела голос.
– Если ты считаешь, что Калеб и Камилла это спланировали, – обвела она рукой картины, – то не кажется ли тебе, что в таком случае они должны были бы все запечатлеть.
Она широко развела руки, словно подразумевала и сам их дом, и все что ни есть под этой крышей, и Бастер с готовностью закивал:
– Я о том уже много раз думал.
Анни нахмурилась, невидяще уставясь в окно.
– Не нравится мне это, – произнесла она и, отложив кусок пленки, поднялась на ноги. – Если они нас записывают, – сказала она, обводя глазами комнату, – то я кого-нибудь убью.
Бастер тоже встал, и вдвоем они медленно двинулись через гостиную к выходу, прижавшись друг к другу спиной.