Анни коснулась стереомагнитофона, послушала шипение звукозаписи, после чего выдернула вилку из сети. Внезапно ей пришла в голову идея получше. Анни опять включила магнитофон и проиграла на высокой громкости, чтобы заглушались их голоса, первую попавшуюся запись – «Rock for Light» группы «Bad Brains»[33]. Грянувшая из динамиков музыка была исступленной и чрезвычайно интенсивной, отчего у Анни забилось втрое чаще обычного сердце, а руки враз соскучились по делу.
Бастер несколько раз включил и выключил торшер, точно это резкое изменение освещенности помогло ему сфокусировать зрение. Потом взял в руки оловянное пресс-папье в виде судейского молотка, как будто совсем не сообразующееся с декором гостиной, легонько постучал им по ладони, затем даже потряс им, ожидая услышать какое-нибудь бренчание, – и наконец выдвинул ящик стола, опустил в него вещицу и задвинул ящик, оставив пресс-папье в темноте.
– Зеркала! – вспомнила Анни, однако в гостиной не нашлось ни одного зеркала.
Они одновременно развернулись в сторону прихожей, где висело высокое зеркало, в котором Фэнги, прежде чем выйти из дома, могли хорошенько обозреть свою наружность.
Заговорщицки кивнув Анни, Бастер приложил указательный палец к губам, давая знак помолчать. Он шагнул к бельевому шкафу, достал оттуда простыню с «огуречными» узорами пейсли и, держа ее в руках, точно ловчую сеть, на цыпочках подошел к зеркалу насколько можно ближе, чтобы не попасть в отражение. Обернулся к Анни – та одобрительно кивнула. Тогда Бастер ловким движением накинул простыню на зеркало, оставив свободно свисать боковые края.
– Здорово вышло, – отметила сестра, и Бастер довольно улыбнулся.
Следующие полчаса они со знанием дела завешивали каждое имевшееся в доме зеркало. Когда с этим было покончено и за их действиями не мог уже наблюдать никто со стороны, брат с сестрой развинтили беспроводной телефон. Они сами толком не ведали, что ищут, но благодаря шпионским боевикам нисколько не сомневались, что, увидев «жучок», непременно его распознают. Не найдя ничего подозрительного – или, точнее, смирившись с подозрительной природой любых без исключения деталей, которые отвечают за подсоединение аппарата к линии, – Бастер снова собрал телефон, гадая, не повредил ли чего в его утробе, станет ли эта штука вообще когда-нибудь звонить и не будет ли ему все это, в сущности, абсолютно безразлично.
– Поверить не могу, что я в это ввязалась! – неожиданно прокричала Анни. Она заскрипела зубами, сжав руки в такие крепкие кулаки, что костяшки пальцев сделались белыми, точно рыбье брюхо. – Как раз этого они от нас и ждут! Ведь как раз это они и любят!
Уже на грани истерики, едва не разразившись слезами, Анни ухватила Бастера за предплечье, чтобы как-то удержать себя в руках.
– Как думаешь, у нас получится, Бастер? – спросила она брата.
– Это единственное, о чем я теперь способен думать, – ответил Бастер. – И, наверное, если это вообще единственное, о чем все время думаешь, то уже не важно, получится оно или нет. Что еще остается, как не попытаться это сделать?
– Я хочу, чтоб ты сказал, что все у нас получится, – настойчиво проговорила Анни.
Бастеру было довольно непривычно в этой роли – служить для другого человека источником определенности.
– Это получится, потому что должно получиться, – произнес он, тут же заметив, как Анни расслабилась, на миг словно обмякнув, но потом вновь обрела уверенность и силу.
Он задумчиво застыл возле сестры, которая будто забылась в трансе. Льющаяся из динамиков музыка была настолько громкой, что от мощи басов, казалось, вибрировал на кончиках ковровый ворс. Бастер внезапно вообразил, будто его мать с отцом и есть те самые сироты из его романа, спрятавшиеся на самом краю цивилизации и со страхом ждущие, что рано или поздно к ним кто-то все же подберется, опутает своей сетью и отвезет на телеге в какое-то иное, непонятное место.
А потом – потрясенный внезапным осознанием того, что это вполне может обернуться и правдой, – Бастер представил, что вовсе не они с Анни пытаются найти след своих родителей, а родители, которые, казалось, контролировали даже восход и закат солнца, просто потихоньку подтягивают сына с дочерью к себе все ближе и ближе.
Художники: Калеб и Камилла Фэнг
Они забронировали столик в самом дорогом ресторане Атланты. По этому случаю Фэнги разоделись с такой роскошью, что Анни с Бастером чувствовали себя моделями для демонстрации некоего совершенно недостижимого для смертных стиля жизни.
– Если меню там на французском, то как мы тогда узнаем, что именно едим? – спросила Анни родителей.
– В том отчасти и будет наше развлечение, – ответила мама.
Ни Анни, ни Бастер в своей колющейся новенькой одежде пока что и понятия не имели об истинной сути родительских планов, не сомневаясь лишь в том, что в какой-то момент они с полной ясностью поймут, что же их родители разумели под словом «развлечение».
– Фэнг, столик на четверых, – сверилась администратор со своим кожаным ежедневником. – Вот сюда, пожалуйста.
И их родители, улыбающиеся и вообще ведущие себя легко и непринужденно в этой довольно непривычной для Фэнгов обстановке, расселись на стулья с высокими спинками в окружении множества людей, объединенных единственным желанием – тихо и спокойно провести этот вечер. У Анни с Бастером тут же где-то в животе шевельнулось нехорошее и очень стойкое предчувствие, что сегодня здесь можно ожидать чего угодно, но только не спокойствия.
– Может, вы нам все-таки расскажете? – спросил Бастер. Ладони у него сделались холодными и влажными, нервы не на шутку разгулялись.
– Нет, – отрезал мистер Фэнг. – Ты просто должен быть готов. Вы сами все узнаете, когда это случится. И когда это случится, вы должны вести себя естественно.
– А вы можете, по крайней мере, сказать, это случится до того, как подадут еду, или после? – спросила Анни, отчаянно ища хоть какой-то подсказки.
– Мы не можем вам этого сказать, – ответила, улыбаясь, миссис Фэнг и отпила из бокала вина, настолько дорогущего, что Анни сразу сделала вывод: их нынешний ивент будет заключаться в том, что, едва покончив с десертом, они смоются из ресторана, не заплатив по счету, и разбегутся в разные стороны.
Анни взглянула на брата – тот делал глубокие размеренные вдохи, пытаясь погрузиться в состояние небытия и потом вновь вернуться к жизни, – и решила действовать противоположным способом, задержав дыхание до тех пор, пока полутемный, освещенный лишь свечами зал не пошел волнами перед ее глазами, весь прогибаясь и гудя. Тогда она наконец вдохнула и тут почувствовала в себе мощный заряд энергии. Она даже знала о назначении всех без исключения предметов сервировки, нагроможденных перед ее тарелкой.
Наконец прибыл заказ.
– Ешь свое блюдо, – кивнула Бастеру миссис Фэнг.
– Я не голоден, – отозвался он, глядя на тонкую полоску печени в красном бургундском вине.
Бастер уже в сотый раз огляделся по сторонам, вновь убедившись, что они с сестрой – единственные дети во всем ресторанном зале.
– Ты должен это съесть, – молвил мистер Фэнг.
– Это что, часть произведения? – спросил Бастер.
Мистер и миссис Фэнг с улыбкой взглянули друг на друга, чокнулись бокалами и хором проговорили:
– Ешь свое блюдо.
Бастер ткнул ножом в поблескивающую соусом печенку и стал аккуратно отрезать ломтик. Он положил кусочек в рот, подержал на языке, прочувствовав его чрезвычайно пряный мясной вкус, после чего проглотил, даже не пытаясь прожевать. Родители внимательно посмотрели на него, и Бастер выдавил улыбку, чувствуя, как на лбу выступили капли пота.
– Вкусно, – сказал он.
Заказав еще вина, молча продолжили трапезу. Откуда-то, из неведомого для Анни с Бастером источника, лилась умиротворяющая классическая музыка. Каким-то образом, исключительно усилием воли, Бастер сумел употребить весь кусок печенки, нисколько его не жуя. При этом он все время испытывал настойчивую потребность вызвать рвоту, однако изо всех сил превозмогал эти позывы. Он никак не мог испортить вечер до того, как вечер и без того будет испорчен.
Возможно, из-за приглушенного освещения в ресторане Анни в какой-то момент показалось, что лицо у Бастера приняло отчетливый зеленоватый оттенок бледной морской пены, а язык распух, уже едва помещаясь во рту. Анни провела пальцами по краю ложки, потом еще и еще раз, чувствуя, как тупая полоска металла все глубже вдавливается ей в кончики пальцев, понемногу стирая на них завитки папиллярных узоров. Родители, которые вообще редко когда выпивали, обычно с неодобрением относясь к алкоголю, притупляющему реакцию, на сей раз спокойно продолжали потягивать вино. Казалось, они были совершенно счастливы, делясь друг с другом тайнами прихода конца света, – как будто Анни с Бастером вовсе не существовало рядом, как будто дети просто смотрели кино с участием своих родителей.
В какой-то момент мистер и миссис Фэнг сверились с часами, переглянулись… и продолжили пить вино.
Бастер устремил на люстру настолько напряженный взгляд, словно рассчитывал силой своего желания перекусить кабель, чтобы эта огромная сверкающая масса света и стекла обрушилась на пол. Что-то должно было произойти. Что-то должно было нарушить этот вечер. Бастеру хотелось, чтобы случилось все, что угодно, лишь бы он смог отсюда убежать, покинуть это здание, смог бы вернуться в безопасность своей комнаты. Он чувствовал настойчивые позывы рвоты, которые словно током пронизывали тело. Бастера бросало в холод и жар одновременно, суставы ломило. Вдруг он почувствовал резкое расслабление всех мышц, потом еле заметное их напряжение – и уже не мог больше контролировать действия своего тела.
Анни повернулась к брату в тот самый момент, когда он выплеснул на стол поток рвотной массы – темно-коричневой и темно-красной, напоминающей останки разорванного в клочья животного. Мистер и миссис Фэнг одновременно громко схватили ртом воздух. Мистер Фэнг даже попытался подставить под подбородок сыну соусник, но это уже оказалось без надобности. Бастер издал звук, будто из него резко выпустили воздух, и остальные гости ресторана разом повернулись к Фэнгам. Официант ринулся было к их столику, потом, передумав, устремился к кухне.