Бастер закрыл лицо руками, бормоча:
– Простите! Я не хотел!
Тут Анни заметила, что родители просто не способны что-либо предпринять. Они лишь с удивлением, даже с интересом наблюдали за происходящим. Тогда Анни резко отпихнула свой стул, забренча на столе бокалами, и приняла брата в объятия. Сама не зная как, она без особых усилий сумела поднять Бастера на ноги, и он обхватил ее руками за шею. Видя все вокруг в каком-то мареве, она потащила брата через весь зал к выходу, на свежий воздух. Там, посадив его на тротуар, погладила по волосам.
– Прости, что так получилось, – произнес Бастер, и Анни поцеловала его в лоб.
– Пойдем давай отсюда, – потянула она брата.
Их минивэн был, естественно, заперт, и Анни оглядела парковку в поисках какой-нибудь штуковины, которой можно было бы вскрыть замок или же разбить окно машины. А родители пусть там сами разыгрывают то, что им в голову взбрело и ради чего они так долго выжидали, ничего не делая.
Понемногу обретая свой нормальный цвет лица, Бастер привалился к колесу минивэна, внезапно ощутив в желудке посасывающую пустоту. И лишь тогда, когда Анни стала оборачивать руку пиджаком, чтобы, разбив стекло, проникнуть в машину, появились родители.
– Простите, – снова выдавил Бастер, но мистер и миссис Фэнг опустились возле сына, обняли его.
– Тебе вовсе не за что извиняться, – сказал Калеб. – Ты все замечательно сделал.
Он поднял Бастера на плечо, открыл минивэн и усадил сына на заднее сиденье.
– Так вам удалось устроить свой ивент? – спросила Анни.
– Мы и не делали никакого ивента, – пожала плечами миссис Фэнг. – Его сделали вы. Вы, наши дети, все устроили за нас.
Минивэн, выкатив на автомагистраль между штатами, мчал их домой. Анни ощутила, как все ее тело словно обдало жаром, кисти стали непроизвольно сжиматься и разжиматься.
– Это было нечестно, – бросила она родителям. Бастер отдыхал, положив голову ей на колени, и она гладила его по слипшимся от пота волосам, прохладным стараниями кондиционера. – И ничего замечательного.
– Ни малейшей разницы с тем, что было в прошлые разы, Анни, – невозмутимо ответил мистер Фэнг. – Мы всегда вам говорим, что что-то должно произойти. Даже если вы не знаете точно, что случится, вы все равно являетесь участниками происходящего. Теперь, надеюсь, ты это понимаешь? Вы с Бастером – Фэнги. И вы являетесь частью нас. Мы создали вокруг вас некую ситуацию – и вы, без всяких к тому стараний, дали случиться событию. И сотворили нечто изумительное.
– Это сидит глубоко в вас самих, – добавила миссис Фэнг. – Именно этим мы всегда и занимаемся: искажаем окружающий мир, вызывая его резонанс. И вы, наши дети, сделали то же самое без малейшей помощи с нашей стороны. Без какого-либо руководства, не имея даже представления, что должно произойти, вы создали этот хаос. И произвели вы это, исходя из того, что сидит внутри вас.
– Вы заставили Бастера так разнервничаться, что он сам у себя вызвал дурноту, – поняла Анни.
– Ты считаешь, мы поступили нечестно, однако мы просто пытались показать вам, как это работает, – сказал мистер Фэнг. – Даже если мы умрем и останетесь только вы с Бастером – вы все равно сумеете это сделать. Вы – истинные художники. Даже когда вы сами того не хотите, этот дар все равно заявляет о себе. Это сидит в ваших генах. Вы творите искусство – и не можете иначе.
– Мы ужасно злы на вас, – сказала Анни. – И нам на все это наплевать.
– Возможно, вы иногда и злитесь на нас, – сказала своим детям миссис Фэнг. – И порой мы доставляем вам переживания – но у нас есть на то причина. Мы делаем это, потому что вас любим.
– Мы вам не верим, – отрезала Анни. Бастер уже вовсю спал, то и дело вздрагивая и тихонько поскуливая во сне.
Миссис Фэнг развернулась лицом к Анни, положила руку на ее ладонь.
– Ты даже не представляешь, как сильно мы вас любим, Анни, – сказала она и повернулась обратно. Потом взяла за руку мистера Фэнга, ведущего их машину в вечерней тьме, и добавила: – Совсем не представляешь.
Глава 11
Анни стояла посреди галереи, со всех сторон окруженная творениями своей матери, и ощущала нечто похожее на волнение перед выступлением – нечто более пьянящее, нежели просто волнение. У нее было такое чувство, будто она минут десять карабкалась по лестнице к трамплину для прыжков и теперь стояла на самом его краю, сознавая, что это единственный способ отсюда спуститься. А положа руку на сердце – она была просто отчаявшейся сумасшедшей, которая надеялась, что ее умершие родители возродятся к жизни и явятся на эту самую выставку взглянуть на картины.
На ней было маленькое черное платье с верхом типа «халтер», завязывающимся бантом сзади на шее. Оно очень напоминало то платье, что носила Джин Сиберг в фильме «Здравствуй, грусть», за тем лишь исключением, что для Сиберг платье специально шили в «Givenchy», а свое Анни купила в Нэшвилле, в интернет-магазине. И все же, учитывая, что она теперь носила стрижку «под Джин Сиберг», Анни чувствовала себя известной кинозвездой в знаменитом платье. Она напомнила было себе, что и сама как бы является кинозвездой, однако ей было намного приятнее прикинуться настоящей, полномасштабной кинозвездой, нежели оставаться этой «как бы».
Бастер по этому случаю надел один из отцовских твидовых костюмов, немного ему великоватых, – резонно сочтя, что это наверняка привлечет внимание отца, когда тот наконец покажется в галерее.
Анни выпила бокал вина, который кто-то ей поднес. Кивая и улыбаясь каждому подходившему к ней человеку, она все время ожидала, что вот-вот что-то случится.
Она сделала все возможное, чтобы это событие прошло с должным успехом. Анни задействовала все имевшиеся у нее связи, чтобы обеспечить ему максимальную огласку. Она изъявляла готовность давать интервью по поводу картин своей матери каждому сунувшемуся к ней журналисту, всякий раз надеясь, что, может, именно его статья наконец-то зацепит внимание родителей. За несколько недель до открытия выставки появились заметки в газетах «The New York Time», «The San Francisco Chronicle», «The San Francisco Examiner», «The Los Angeles Times», в журналах «ArtForum», «Art in America», «BOMB Magazine»». В журналах «Juxtapoz» и «Raw Vision» были опубликованы очерки, авторы которых пытались расхвалить работы Камиллы Фэнг как замечательный образец массового искусства. Одним из основных тезисов Анни в общении с журналистами была идея о том, что картины ее матери выявляют художника, пытающегося выйти за рамки ограничивающих его творчество и уже несовременных форм искусства, которых некогда придерживалась семья Фэнг, и создающего нечто, может быть, более значимое, более сложное и, наконец, более художественное. И дескать, Камилле было несказанно обидно, что она вынуждена была скрывать это от всего мира.
Давая все эти интервью, Анни изображала Калеба склонным к внезапным приступам гнева – причем настолько ужасным, что с него вполне, мол, станется украсть машину, завести ее, замкнув напрямую стартер, потом, вдавив педаль газа до полика, примчаться к дверям галереи, стукнуть кулаком по столу с вином и сыром и начать портить и уничтожать миниатюры со всем своим энтузиазмом, которого, зная Калеба, можно ожидать в избытке. На это, во всяком случае, очень надеялась Анни, пытаясь вывести родителей из эмоционального равновесия, чтобы они совершили ошибку, выдали свое существование, – это дало бы ей возможность раз и навсегда засветить их публично, после чего плечом к плечу с Бастером двинуться к закату. Тут занавес. Конец.
На появление Калеба и Камиллы очень рассчитывал и сын миссис Прингл, Чип. Лишь после нескольких телефонных разговоров с ним Анни перестала давиться хохотом от одного его имени. Чип Прингл – вот же дал бог имечко! Но даже с трудом сдерживая смех, она хорошо чувствовала, что он и сам надеется на то, что эта выставка – всего лишь увертюра перед новым появлением Калеба с Камиллой Фэнг. Несколько раз он пытался вынудить Анни признаться, что все это – тщательно продуманная комбинация, которая позволит Калебу с Камиллой вновь заявить о себе миру. А поскольку именно в этом и был так убежден ее брат (да и Анни, сказать по правде, начала сознавать, что как раз это, похоже, и планировали их родители), она позволила и Чипу в это верить, хотя и ни единым словом его догадки не подтвердив.
– Это – искусство, – затаив дыхание, произносил порой Чип, никак свою мысль не конкретизируя.
И Анни ему просто вторила:
– Искусство, – как будто они являлись членами какого-то тайного клуба, и это был их сверхсекретный пароль.
В то время как Бастер описывал круги по галерее, стараясь ни с кем не разговаривать, и то и дело переводил взгляд от миниатюр на стене к оживлению в зале, неустанно высматривая мать с отцом, Анни стояла совершенно неподвижно на своем сторожевом посту, позволявшем ей следить за единственным входом в галерею.
Бастер подошел к сестре, держа в руке горсть маленьких сырных кубиков.
– Пока что ничего, – бросил он.
Анни взглянула на открытую ладонь брата с несколькими кубиками сыра.
– Почему бы тебе не взять для этого тарелку?
Бастер с искренним удивлением воззрился на свою ладонь:
– Я и не знал, что они у меня в руке.
– Дай-ка мне один, – попросила Анни и закинула кубик в рот, наслаждаясь его теплом и солоновато-острым вкусом.
Бастер сунул остальные кубики во внутренний карман пиджака и отряхнул руки, отчего Анни сразу захотелось побыстрее спровадить его на противоположную сторону галереи.
– Я все представляю, как это произойдет, – сказал Бастер сестре. – Где-то через час, когда народу наберется уже прилично, мы услышим выкрик: «Эти картины – подделка!» Все разом повернутся на голос, мама с папой пройдут в самый центр галереи – и после этого все превратится в хаос. Так, надеюсь, это и случится.
– А мне кажется, Калеб и Камилла скорее влезут сюда через окно в туалете, спрячутся где-нибудь до самого закрытия, после чего заберут все до единой картины и укатят себе туда, откуда явились, – ответила ему сестра.