– Скоро, – коротко ответила Анни и мигом пожалела о сказанном. Она хотела было поправить свой ответ, но тут же решила оставить как есть: это слово показалось ей самым что ни на есть правдивым ответом – правдивее даже, чем «Я не знаю», или «Они не придут», или «Они уже здесь».
Анни высвободила руку из Чиповой хватки, даже не взглянув на его лицо и не видя, как он воспринял ее ответ, и решительно устремилась в уборную, на несколько мгновений позабыв, что она делает в этой галерее. Да что она вообще делает в этой галерее!
Когда Анни вернулась в зал экспозиции, Люси по-прежнему стояла на ее месте, все так же держа в руке ее стакан – только уже опустевший. Прежде чем Анни вновь заняла свой наблюдательный пост, Бастер успел ее перехватить.
– Что-то мне уже тревожно, – тихо сказал он.
– Да брось, – отмахнулась Анни.
– «Тревожно», пожалуй, не то слово. Я скорее даже напуган.
– Да брось, – повторила она. – Не стоит тут ни тревожиться, ни пугаться.
– Я не думаю, что они придут, – выдал Бастер, весь как-то сжавшийся в отцовском костюме.
– Они всегда задействуют фактор неожиданности, – объяснила сестра. – Они ни за что не появятся, пока мы будем считать, что они не появятся.
Бастер кивнул, как будто убежденный ее ходом мышления, и от этого Анни захотелось отчаянно завыть – от осознания того, что их родители столько раз устраивали им с Бастером, говоря языком Люси, «всякую странную хренотень», что предположение, будто Калеб и Камилла Фэнг способны читать их мысли, вполне смахивало на истину. Тут же весь ее гнев, довольно долго благополучно сидевший где-то глубоко внутри, вдруг забурлил и стал вырываться на волю, проникая в кровь, напитывая мышцы. И Анни поняла, сейчас она должна всеми силами удержать этот гнев в себе, не дав ему излиться, пока не появится возможность выпустить его по назначению, направив именно на тех, кто справедливо его заслужил, на тех, кто – черт бы их побрал! – так сюда и не явился.
Она подошла к Люси, и та буквально на несколько дюймов посторонилась, чтобы пустить Анни на ее прежнее место.
– И какая тут твоя любимая? – поинтересовалась Люси, вытягивая шею, чтобы из-за Анниного плеча разглядеть одну из миниатюр.
– Никакая, – ответила Анни. Она была сейчас совсем не прочь осушить еще бокал вина, и, обнаружив, что в руке у нее на сей раз ничего такого нет, испытала сильное разочарование, даже, пожалуй, потрясение, что не увидела того, что так ожидала увидеть.
– Я, наверное, уже пойду, – сказала Люси, даже не взглянув на часы, не попытавшись притвориться, будто у нее имеется некая весомая причина уйти, кроме той, что ей просто уже пора. – Я хотела тебе кое-что сказать, хотя, возможно, сейчас это и не вовремя. Но раз уж я здесь, и ты здесь, и я уже сто лет тебя не видела – все-таки скажу. Надеюсь, это тебя как-то вдохновит.
– И что же это? – спросила Анни, отчаянно желая услышать какие-то добрые вести. Сейчас ей во что бы то ни стало требовалось нечто реально осуществимое! На мгновение Анни расслабилась, и этого хватило, чтобы ее мышцы перестали на нервах судорожно сокращаться. Она устремила взгляд на Люси, ожидая услышать что-то действительно хорошее.
– Моему фильму дали зеленый свет. Мы получили деньги, сейчас окончательно определяемся с местом действия и скоро приступим к пробам на роли. Я все же сниму этот фильм, Анни! Мы с тобой снимем этот фильм.
Анни заулыбалась, потянулась к Люси, которая тоже обняла ее в ответ.
– Это будет знаменательное событие, Анни, – добавила она. – Что бы ты ни делала в будущем, с тобой навсегда останется этот фильм, а еще у тебя всегда буду я, готовая помочь, когда бы ни возникла в том нужда.
– Спасибо, – кивнула Анни. – Очень хочу, чтобы все у тебя получилось. И очень хочу, чтобы у меня все вышло там как надо.
– Получится, – пообещала Люси и, высвободив Анни из своих объятий, направилась к выходу, помахивая на прощание рукой. – И у тебя все будет в лучшем виде, – бросила она напоследок.
Тем временем к Анни подошел Бастер, обвел рукой почти опустевший зал.
– Они уже не придут, – процедил он сквозь зубы, как будто воздух вокруг был настолько едким, что им больно было дышать.
В галерее еще бродили где-то с десяток человек, до закрытия оставалось пятнадцать минут. Анни с Бастером не мигая глядели в пол, словно ожидая, что в любой момент что-нибудь вдруг возникнет прямо у них из-под ног.
Еще пара человек двинулась на выход, мужчина и женщина. У дверей они как-то в нерешительности замешкались, глядя на Анни с Бастером, будто ожидая от них какого-то знака, чтобы задержаться.
– До свидания, – помахала им Анни, и пара, кивнув в ответ, вышла из галереи. Вид у них был крайне разочарованный – вероятно, они ожидали того же, что и Анни с Бастером.
Вслед за ними потекли к дверям и остальные, и вскоре в галерее остались лишь Анни, Бастер, Чип Прингл и его матушка. Даже сотрудники кейтеринга успели отбыть, поскольку им ничего уже не оставалось, как выключить у себя свет и все закрыть.
Чип приблизился к Анни, досадливо качая головой:
– А они так и не показались.
Анни лишь кивнула, не в силах говорить.
– Это, похоже, была всего лишь возможность, – добавил Чип.
– Если вы и правда этого ожидали, – лучезарно улыбаясь, подала голос миссис Прингл, которая слегка покачивалась, будучи заметно под хмельком, – то Калеб и Камилла бы на это не пошли.
Похоже, она была сейчас единственным по-настоящему счастливым человеком во всей галерее. Она полюбила эти миниатюры просто за то, что они собой представляли, и, судя по всему, была вполне довольна тем, что дала Фэнгам-младшим сделать то, чего исчезнувшие старшие не могли.
Что еще оставалось теперь делать Анни с Бастером? Каждый божий день приходить сюда и ждать родителей – и так до самого закрытия выставки или пока не произойдет что-нибудь иное, пока тайное не станет явным?
Бастер вдруг заплакал, подрагивая головой, и поднял ладонь, как будто извиняясь или, может быть, прося минутную паузу, чтобы взять себя в руки.
– Они так и не пришли, – запричитал он.
Анни взяла брата за плечи, придвинулась к нему поближе лицом, глубоко дыша и словно показывая ему, как надо дышать, как набирать воздух и выпускать его обратно, чтобы остаться в живых.
– Дверь я запер. Перед уходом просто выключите везде, где останется, свет, – тихо сказал Чип и неуклюже повел матушку из их собственной галереи, оставляя позади особенный вид искусства, который творили, сами того не желая, Фэнги-младшие.
Анни был понятен столь резкий упадок духа у Бастера: выставка картин была его идеей, и все в его теории строилось на этом заключительном маневре. И вот теперь, когда брат с сестрой сделали, казалось, все, что требовалось для возвращения родителей, Калеб с Камиллой снова отказались дать о себе знать. Это был провал, еще один провал, и даже Бастеру, настолько вроде бы привыкшему к постоянным неудачам, это было трудно пережить.
– Они умерли, Анни, – произнес, вернув самообладание, Бастер, причем так спокойно и отчетливо, будто озвучивал прогноз погоды для страны, в которой никогда не было и не ожидается дождей.
– Не говори так, Бастер, – одернула его сестра.
Именно сейчас, в этой темной безлюдной галерее, где не было ни малейшего напоминания об их родителях – за исключением разве что застывших мазков на холстах, развешанных по стенам, – Анни не в силах была вынести этого и не могла позволить никакого отступления от единственно признанного ею факта, что родители живы, что они где-то прячутся и что эти ужасные люди непременно должны быть наказаны.
– Может быть, с самого начала было ясно, что они мертвы, просто мы упустили какие-то важные нити к разгадке, – сказал Бастер. – Мы просто склонны были думать, что это некая уловка. Но уж больно все это смахивало на очередной Фэнгов ивент, чтобы оказаться правдой.
– Ты прав, – ответила Анни. – Все это сошлось чересчур странно, чтобы случиться без всякого плана.
– Итак, что, если это и было ими спланировано?
– Я тебе все время о том и талдычу, Бастер.
– Да нет же, – нетерпеливо отмахнулся брат. – Что, если все это было спланировано и частью этого плана как раз и было умереть?
Анни ничего не ответила. Она молча глядела на Бастера, ожидая услышать неизбежное.
– Помнишь, как удручающе все вышло с «Королевской курочкой» в молле и как они оба расстроились, что так глупо сели в лужу? А что, если они решили, что более не способны творить свое искусство? Ведь если они не смогут творить искусство – ради чего тогда жить? А если нет того, ради чего жить дальше, – так почему бы и не покончить с такой жизнью? И если они действительно собрались со всем этим покончить – так почему бы не сделать это таким экстравагантным и загадочным способом, чтобы в последний раз заставить мир о них заговорить и запомнить их как лучших и недостижимых в своей области?
– Бастер, я тебя умоляю…
– Может, это и воспринималось нами как новый ивент Фэнгов – потому что это ивент и был. Просто мы не сообразили, в чем он на самом деле заключался.
Анни охватила внезапная слабость, неминуемо случающаяся, когда нечто неопределенное в одно мгновение становится ясным и бесспорным. Может, она так долго изо всех сил хваталась в страхе за эту последнюю возможность, что сдаться перед неотвратимой правдой было лишь вопросом времени? Она пыталась как-то удержать на месте смещающиеся где-то внутри ее литосферные плиты, когда сталкивающиеся друг с другом чувства и эмоции образовывали новые горы, на которые невозможно забраться.
Да, существовали отдельные стадии переживания горя – это она уже усвоила. Первая была отрицанием, следующая – гневом. Анни не представляла, какая последует дальше, и у нее не было ни малейших иллюзий насчет того, что рано или поздно она ее достигнет.
Вернувшись в отель, Анни первым делом уложила спать Бастера в его отдельном номере – братец провалился в сон, едва добрался до подушки, – и, возвратясь к себе, тоже упала в постель, все еще свыкаясь с тем фактом, что родители будут отсутствовать всегда, что они не способны однажды воскреснуть. Каким-то образом это принесло ей облегчение, понимание того, что, какие бы действия они с Бастером ни предпринимали, соединявшая их с родителями нить уже ослабла.