Бастер торопливо скользнул на пол, тут же выпачкав на коленях джинсы, и принялся с безумным видом набирать горстями соус, тут же отправляя в рот.
– Нет, нет, да нет же, – морщась от боли, зашептал ему отец.
Бастер почувствовал, как от стыда разлился по лицу румянец, и попытался переосмыслить ситуацию.
Вокруг них уже начала собираться толпа. Вдруг Бастер заорал:
– Я все видел, от начала до конца! Мы подадим на вас в суд! Мы вас оставим без штанов!
Отец сцапал Бастера за футболку и, держась за нее, неловко сел.
– Я просто упал, Бастер, – тихо сказал он. – Только и всего. Просто упал.
Бастер опустил голову, боясь поднять взгляд на столпившихся вокруг людей, и тихо дожидался, пока кто-нибудь другой не восстановит порядок. Во рту он обнаружил крошечный осколок стекла от какой-то разбившейся емкости и, подержав его несколько секунд на языке, проглотил.
Чуть позже, уже в машине, перепачканные Бастер с отцом сидели на застеленных пластиковыми пакетами сиденьях. Отец недоуменно покачал головой. Его порезанная рука, с которой все оказалось не так плохо, как это выглядело в томатном соусе, была замотана салфетками.
– Представляешь, шлепнулся на задницу! – сказал Калеб жене. – А «Б» решил, что мы с тобой скатились к этим клоунским штучкам.
Спустя несколько недель после случая в супермаркете Бастер, вернувшись из школы домой, обнаружил, что родители, врубив на всю громкость трэш-метал, настолько лихо и неистово отплясывают по гостиной, что почувствовал себя очень неловко, будто ненароком застал их за занятием любовью.
– Бастер!!! – вскричали оба, перекрывая музыку, когда увидели сына, ошарашенно стоящего в прихожей.
Мать быстро подошла к нему и ввела в гостиную. Стол в ней был буквально усыпан всевозможными конфетами и шоколадными батончиками. Так его родители праздновали успех: оглушительной музыкой и множеством сластей. Бастер понял, что что-то должно произойти, и просто ждал, когда же родители наконец покажут ему, как он должен вписаться в новую, опасно шаткую конструкцию, что они вдвоем изобрели.
– Вот взгляни-ка! – сказал отец, когда в доме немного поутихло.
Бастер уселся между родителями на диване, дожевывая уже третий батончик – на сей раз наполненный двумя видами карамели разной консистенции. Ему вручили заметку из газеты «The New York Times», озаглавленную: «Сжигая дом дотла». На сопровождавшей статью фотографии крупным планом был изображен мужчина, стоявший на пороге дома с зажженной спичкой в руке. Судя по всему, этот человек – художник-перформансист по имени Дэниел Харн – намеревался сжечь до основания свой дом вместе со всем его содержимым, утверждая таким образом материализм и беспощадность стихии. Его дом и все хранящиеся в нем воспоминания должны были обратиться в угли и пепел – и все это во имя искусства.
– Мы что, будем сжигать наш дом? – опешил Бастер.
– Нет! – вскричал отец. – Господи, конечно, нет! Я вообще никогда не краду чужие идеи – тем более такие неудачные.
– Бастер, – заговорила мать, – этот чудак Харн пытается устроить большое зрелище – но это так же скучно, как и любое обычное произведение искусства. Он всем заранее об этом растрезвонил. Пригласил приехать на север штата Нью-Йорк зрителей, уже готовых увидеть, как сжигается дом. И даже всем сказал, о чем следует подумать за мгновение до того, как это случится.
– Это не искусство, – отрезал отец. – Это просто некое арт-шоу. Все тут уже сделано.
– То есть мы станем тушить ему огонь? – не понял Бастер.
– Неплохая, кстати, мысль, – похвалила мама. – Но есть идея и получше.
– Намного, намного лучше, – подхватил отец, явно в приподнятом расположении духа, и засмеялся.
Вслед за ним залилась смехом и мать. Причем веселились они оба с таким задором, с таким искренним воодушевлением, что Бастер, больше из любопытства, решил попробовать тоже. Он хохотал и хохотал вместе с родителями, и хотя пока не знал, в чем, собственно, причина веселья, но надеялся, что она по крайней мере стоит тех усилий, что он уже на нее затратил, изображая радость.
В следующий раз позвонив сестре, Бастер поведал ей об очередном предполагаемом перформансе Фэнгов, который в плане у родителей значился как «Горящий дом».
– Ты не должен делать то, что они тебе велят, – сказала Анни.
– Это ты не должна делать то, что они тебе велят, – огрызнулся Бастер. – А я пока что живу вместе с ними. К тому же я сам этого хочу. Так хотя бы я чувствую себя частью происходящего. Все же они как-то меня любят. Как бы то ни было, я у них свой человек.
– Вообще-то, обычно совсем не так проявляют чувства к своим детям.
– Все равно я буду только фотографировать, – усмехнулся Бастер. – Так что арест мне по-любому не грозит.
– Будь осторожен, – напутствовала его Анни.
– Без тебя будет уже совсем не то, – вздохнул брат.
– Без меня будет то же самое, – отозвалась Анни. – Будет так же ужасно, как всегда.
Несколько мгновений никто не проронил ни слова. Наконец сестра произнесла:
– Знаешь, я как-то вдруг очень пожалела, что меня там не будет.
И Анни повесила трубку, словно не желала вдаваться в эту тему. Бастер остался на линии один, по-прежнему прижимая телефон к уху и надеясь, что, если хорошенько вслушается, то непременно различит, как сестра у себя в Лос-Анджелесе репетирует свой текст, старательно проговаривая слоги.
Через три недели он был уже в Вудстоке, штат Нью-Йорк. Держа в руках камеру «Leica R4», с которой он не очень-то умел обращаться, Бастер дожидался, когда же незнакомый ему мужик спалит свой дом дотла. Сетуя, что не взял с собою куртку потеплее, он сидел среди немалого скопления людей – человек восьмидесяти или даже ста, – устроившихся на складных сиденьях, что были расставлены на безопасном расстоянии от грядущего пожара. Бастер был много моложе прочих собравшихся зрителей, являвших собой пестрое смешение нью-йоркских художников и просто зевак, падких до такого рода зрелищ. Имелся поблизости и наряд пожарных. По-видимому, для подобного действа требовались официальные разрешения, и художник все их сумел получить. Бастер даже представить не мог, что бы сказали его родители о художнике, который занимается всякой бумажной волокитой для того, чтобы реализовать собственное видение мира. Родители его, кстати сказать, уже минут двадцать назад, как и планировалось, исчезли из виду. Бастеру предстояло просто-напросто дождаться пожара и сделать как можно больше снимков.
Усевшись на складной стульчик на самом краю третьего ряда, Бастер принялся бесцельно вертеть и крутить в руках фотокамеру.
– Ты пришел сюда ради искусства? – спросил его кто-то над ухом.
Быстро обернувшись, Бастер обнаружил возле себя улыбающегося пожилого мужчину при галстуке-бабочке и в добротной теплой куртке.
– Или же ты пришел поглазеть на большой пожар?
– И то и другое, – ответил Бастер.
– А я вот пришел, скорее, посмотреть, как этот дурень будет сжигать свой дом, – сказал незнакомец.
Бастеру показалось, что мужчина немного пьян и что, похоже, в этом состоянии он пребывает большую часть времени.
– У меня сестра – вполне даже успешный художник, – продолжал тот. – Делает разные протестные плакаты и прочую такую дребедень. А я вот, боюсь, уже не способен понимать современное искусство, – покачал он головой и указал на камеру в руках у Бастера: – Вот это я понимаю. Фотография там, живопись, скульптура. Даже когда выходит не очень – мне все равно это понятно. Но чтоб палить собственный дом! Или жрать свои фекалии! Иль простоять на месте три дня подряд! Ладно еще, когда особые какие-то обстоятельства, когда у тебя нет иного выхода…
Бастер стал потихоньку закругляться с этой странной беседой, насколько можно отворачиваясь корпусом от незнакомца, но при этом продолжая на него смотреть, так что в какой-то момент ему показалось, что еще немного, и у него открутится голова.
– Что, или я не прав?! Если я сейчас вот двину тебе по физиономии – я смогу назвать это искусством?
Бастер тут же поднял камеру и сфотографировал мужчину.
– Это что, искусство?! – не унимался тот. Лицо у него все сильнее наливалось багровыми тонами, щеки выпирало от злости.
– Это для свидетельства в полицию, – объяснил Бастер. – На случай, если вы меня ударите.
– Искусство, блин… – мотнул головой мужик и изобразил дрочливый жест.
Бастер поднялся с места и пересел так, чтобы между ним и незнакомцем оказался ряд сидений.
Он уже не на шутку замерз. Когда же наконец запалят этот дом?
Минут через двадцать из дома вышел человек с канистрой бензина. Ни словом не обратившись к зрителям, он полез в карман, извлек оттуда коробок спичек, чиркнул одну и швырнул назад, в открытую дверь. Пламя полыхнуло мгновенно, однако прошло еще довольно много времени, прежде чем огонь разошелся по комнатам, охватив весь дом. Бастер хорошо слышал, как щелкают, преобразуясь и перестраиваясь от жара, молекулы горящего строения, – и все ж таки это было не так зрелищно, как он себе напредставлял. Теперь он понял, что рисовал в воображении огромный взрыв, а вовсе не пожар. Бастер по-быстрому переменил свои ожидания: перед ним был всего лишь дом, охваченный огнем. А чего еще он хотел? Бастер подумал было, что из вежливости, наверное, надо бы мужику похлопать – в знак признания затраченных на это представление трудов. Однако никто вокруг этого не делал, и потому Бастер просто сидел на своем стуле, ожидая появления матери с отцом.
Вот разлетелось вдребезги окно, из дома вовсю повалил дым – и тут Бастер увидел своих родителей, которые в сизой пелене, окруженные пляшущими языками пламени, рука в руке спокойно вышли из строения. Бастер навел на них видоискатель, отснял фото. У отца руку охватило огнем, и он энергично помахал ею – но Бастер даже не понял, то ли отец так приветствует ошарашенных зрителей, то ли пытается сбить с себя пламя. Когда родители подошли ближе, стало ясно видно, что у матери вся спина пылает огнем. Они уже еле держались на ногах, угорев от дыма, но все равно продолжали идти.