Фэнги миновали расступившуюся толпу, миновали Бастера – и казалось, готовы были и дальше идти аж до самого дома, но тут один из пожарных подбежал и облил их из огнетушителя. С головы до ног облепленные пеной, они стали похожи на второпях слепленных снеговиков. Фэнги повалились на землю, тяжело откашливаясь от дыма. К тому времени как они полностью пришли в себя, Бастер и прочие зрители собрались возле них кружком. В отличие от Бастера, все так же деловито снимавшего кадр за кадром, остальные оцепенело замерли, не в состоянии издать ни звука. Они просто изумленно смотрели на эти два странные создания, в то время как остов дома продолжал гореть, и неугомонные языки пламени отбрасывали на людей причудливые тени.
Тем временем родители Бастера поднялись с земли, обнялись, поцеловались, потом пробились сквозь толпу, вырвавшись из-под контроля пожарных, и поспешили в лес, к своему минивэну. Тут Бастера с предельной ясностью вдруг осенило, что родители просто забудут его здесь, если он сам не подсуетится и не встретит их возле машины.
Словно напоминая собравшимся о том, ради чего они, собственно, здесь съехались, задняя часть дома провалилась внутрь, и Бастер, улучив момент, пока все отвлеклись, устремился вслед за родителями. В лесу он едва разбирал дорогу и все старался не повредить фотоаппарат, который был настолько дорогим, что Калеб даже заставил сына дать ему имя – Карл, – чтобы тот обращался с камерой бережнее. В какой-то момент Бастеру показалось, что он бежит совсем не в том направлении. Потом он решил, что это родители, одурев от дыма, побежали в неверную сторону. Ему был уже очень хорошо знаком этот промежуток времени – между «событием» и благополучным воссоединением семейства. Вот только на сей раз с ним не было Анни. Сегодня он остался в одиночестве. Родители по-прежнему были вместе, а он – один.
Бастер остановился, сфотографировал кромешный мрак и, доверившись интуиции, заторопился к минивэну.
Когда он наконец добрался до машины, родители его уже ждали. Они сидели на заднем сиденье с открытой дверцей, осматривая друг у друга на теле быстро набухающие, зловеще пунцовые отметины. Родители помахали Бастеру, и он тут же их сфотографировал.
– Понимаешь, Бастер, – заговорил отец, – если кто-то когда-то тебе скажет, что нечто сделано из огнестойкого материала – то на самом деле разумеется лишь, что огня просто будет меньше. Но все равно оно горит как сучий сын.
– Смотрелось вообще потрясающе! – уверил родителей Бастер.
Отец в ответ кивнул, а мама лишь выдавила слабую улыбку.
– Знаешь, когда ты потом выскочил из леса, – сказала она, – я даже решила, что за тобой сейчас выбежит Анни.
Только теперь Бастер с особым вниманием посмотрел на мать, которая при малейшем перемещении болезненно морщилась. В воздухе пахло жжеными волосами.
– Мне ее тоже не хватает, – признался он.
Мама поманила его ладонью к себе и крепко-крепко обняла. Между ними это были редкие моменты, и Бастер всецело отдался той чудесной общности духа, когда можно разделить с матерью какое-то единое чувство, пусть даже это и глубокая печаль.
А потом мама расплакалась.
– Это совсем не то же самое, верно? – всхлипнула она.
– Камилла… – начал отец, но осекся, увидев на лице жены растерянный взгляд человека, стоящего на самом обрыве скалы и знающего, что в любой момент он может сорваться вниз.
– Понимаешь, главная причина, зачем мы все это проделали, – чтобы доказать себе, что мы по-прежнему семья, – заговорила она. – Что мы способны и дальше создавать эти прекрасные, эти потрясающие произведения – причем делать это вместе. Мы с твоим отцом произвели на свет тебя и твою сестру, а потом вчетвером творили искусство. И теперь из-за того, что ее с нами нет… как бы это выразить… у меня такое чувство, будто, что бы мы дальше ни делали, все равно будет чего-то не хватать. Всегда будет отсутствовать нечто очень важное.
Отец склонился вплотную к ним обоим.
– Мы же знали, что в какой-то момент это неминуемо произойдет. Или сами мы могли умереть, или дети бы разлетелись кто куда – но мы по-любому не могли навсегда остаться вчетвером. Нам просто надо к этому привыкнуть, адаптироваться. Наше искусство претерпит некую эволюцию, став в итоге совсем иным, может быть, даже лучше.
– Не говори так, – снова всхлипнула мать.
– Ну хорошо, не лучше – я просто неудачно подобрал слова. Но все равно будет не менее плодотворным.
– Я очень сомневаюсь, что смогу заниматься этим без вас обоих, – сказала мама Бастеру. – И вряд ли даже захочу.
Бастер снова обнял мать.
– Это лишь на время, – сказал он.
– Как мне это понимать?
– Мы уедем – а потом однажды вернемся. И так будет гораздо лучше, поскольку мы с Анни к тому моменту уже успеем узнать, на что способны и чем мы можем вам помочь.
– Вы вернетесь, – произнесла мать.
– И нам придется всему вас заново учить, – проворчал отец.
– А потом мы вместе сделаем что-то совершенно замечательное, – сказал Бастер.
Перестав плакать, Камилла погладила Бастера по щеке.
– Я знаю, что это неправда, – произнесла она, – но пока давайте притворимся, что так оно и будет.
Глава 12
Смирившись наконец со смертью родителей, Анни и Бастер, к своему удивлению, обнаружили, что процесс переживания горя весьма обыден и даже в каком-то смысле утомителен. Без поминальных церемоний, которые они оба сочли совершенно ужасной идеей, не осталось никакого способа проявить свою скорбь. Мысль о том, чтобы в честь ушедших родителей сотворить нечто дикое и эксцентрическое, лишь промелькнула в разговоре, не вызвав каких-либо серьезных обсуждений. Казалось, будто уход родителей в мир иной не оставил детям никаких иных вариантов, кроме как просто жить дальше и двигаться вперед, узнавая, что ждет их впереди.
Анни собиралась вскоре вернуться в Лос-Анджелес и заново начать свою жизнь – пока ее не призвали вновь все на свете отложить ради съемок в фильме Люси. Она пригласила к себе и брата, благо дом у нее был достаточно просторным, чтобы вместить их обоих, однако Бастер уже вынашивал собственные планы остаться в родном городке, очень надеясь, что не совершает тем самым огромной ошибки. Благодаря несколько заискивающим и, по сути, лживым похвалам безумному и путаному рассказу Лукаса Киццы, Бастеру удалось занять место адъюнкт-профессора в местном колледже, преподавая основы композиции и составление технической документации. Теперь его должны были величать не иначе как «профессор Фэнг», что звучало настолько «суперзлодейски», что Бастер сомневался, сможет ли он это долго вынести. Он собирался переехать жить к Сюзанне, о чем они только и говорили последние несколько недель, и Бастер не видел ни малейших причин от этой мысли отказаться. Дом Фэнгов обезлюдеет, останется без присмотра, связанный разными причудами закона, пока наконец кто-то не примет решение о его дальнейшей судьбе.
Анни с Бастером поначалу имели сомнительное желание спалить его дотла или взорвать ко всем чертям, однако они все же справились со столь разрушительным проявлением скорби, быстро поняв, что это просто неутихший гнев маскируется в них траурной печалью. Им просто надо оставить этот дом позади и никогда больше к нему не возвращаться – и если повезет, то мозг у них сам аккуратно подредактирует содержимое памяти, вычистив из нее эту часть жизни.
А пока что Анни с Бастером предавались своей преображенной повседневности. Бастер писал, Анни репетировала. Время от времени Бастер, как и много лет назад, когда он еще жил здесь с родителями, а Анни – уже в Лос-Анджелесе, брался прогонять текст на пару с сестрой, отчаянно пытаясь играть ей под стать и всякий раз убеждаясь, что это невозможно. Любые попытки отыскать родителей, все старания и хлопоты в этом деле, все упрямые потуги – все это просто закончилось, и брат с сестрой с изумлением обнаружили, сколько же у них получается свободного времени.
В один из последних своих вечеров в родительском доме Анни, запершись в своей комнате, занималась джаз-аэробикой под старую видеозапись, найденную в одной из комиссионок. Бастер услышал из окна, как шуршат по гравию подъездной дороги покрышки Сюзанниной машины, однако продолжил стучать по клавиатуре, рассчитывая успеть выжать как можно больше слов из сложившегося в голове повествования. Похоже, его новый роман должен был стать целой пропастью всевозможных характеров, запутанных, точно в лабиринте, эпизодов – но Бастер пока сосредоточился лишь на поисках выхода, явно не совпадавшего с первоначальным входом, и прокладывал себе путь сквозь мрак, пока не обнаружил тропинку, обещавшую ему спасение. Он понимал, что Майк и Рейчел выберутся наконец из «ямы» и найдут себе место на земле. Но ему-то надо было сперва самому проникнуть туда, найти правильную череду событий, что высвободят его героев… Тут Бастер услышал, как из прихожей его зовет Сюзанна, и наконец оторвал руки от клавиатуры.
В одной руке девушка держала два бумажных пакета со съестным из «Соника» – донышки их уже отсырели от жира и осевшего пара, – а в другой у нее был подносик с двумя массивными кружками с содовой, настолько большими, что на расстоянии они казались бочонками.
– Обед, – объявила она.
Кивнув, Бастер расчистил кофейный столик в гостиной, после чего они вдвоем уселись на пол и вонзились зубами в бургеры. Бастер не ел еще с самого утра и теперь решил, что это угощение – и соленое, и жирное, и с убийственным запахом специй – послужит ему вполне заслуженной наградой за то, что он написал сегодня достаточно, чтобы испытать чувство удовлетворенности.
– Как прошел день? – спросил он Сюзанну.
Покончив с бургером, девушка уже аккуратно вскрывала пакетики с горчицей, чтобы сдобрить ею корн-дог[34].
– Неплохо, – отозвалась она. – Клевые чаевые, никаких мудаков – день промчался быстро. К тому же, кажется, у меня появилась кое-какая идейка насчет моего нынешнего рассказа. Я даже записала ее в перерыве на салфетке.