– Это был мой секрет, – сказала Камилла своим детям, пытаясь изобразить улыбку, – которым я поделилась только с вами.
– Впрочем, это мы уже проехали, – продолжил Калеб, хотя Анни с Бастером до сих пор видели на его лице брезгливую мину. – Я ни на миг не сомневаюсь, что ваша матушка полностью посвятила себя тому, что мы с ней делаем всю нашу жизнь. Я люблю ее, и она любит меня, и – что самое главное! – мы с ней вместе любим творить настоящее, подлинное искусство. И мы оба очень любим то, что у нас получается.
– И что теперь? – спросил Бастер, который без всякого удивления, подтверждая лишь свои худшие опасения, отметил про себя, что ни он, ни Анни не включены в перечень того, что любят их родители.
– Ну, мы дождемся, когда официально станем считаться умершими, и тогда возродимся к жизни, – сказала Камилла.
– А все вот это? – обвела Анни рукой пространство вокруг, разумея их существование в Северной Дакоте.
– Это мы оставим позади, – ответил Калеб.
– А как же Бонни? А Лукас с Линусом?
– Мы все оставим позади, – повторил отец.
– Я говорил с ними по телефону, – сказал Бастер. – Они ведь называли тебя папой.
– А я и есть им папа, – пожал плечами Калеб. – Но все придется изменить.
– А они в курсе всего этого? – спросила Анни.
– Господи, нет, конечно! – разгорячился Калеб. – Как ты себе это представляешь? Они же совсем не такие, как вы с Бастером! В них не сидит настоящий художник. Они понятия не имеют, как с этим обращаться, и непременно найдут способ все порушить. Мне кажется, они уже сумели напортачить – с этой чертовой песней.
– А я тебе еще тогда говорила, что это глупость, – укорила его Камилла.
– Так и в чем там дело? – спросила Анни.
– Мальчишки все время бренчали на своих инструментах, создавая просто невообразимый тарарам, и я решил научить их нашей песне. Представить себе не мог, что когда-то они станут играть по-настоящему, что выпустят свой альбом, подпишут договор с лейблом звукозаписи, отправятся в гастрольную поездку! Как я мог такое предвидеть?! Ну вы же сами их слышали. В общем, да, признаю: я ошибся. Я во всем виноват. Я сам тогда поленился – и поплатился за это.
– Это все просто безумие какое-то, – покачала головой Анни.
– Я понимаю, вы расстроены, – сказала мать. – Вам не понравилось, что мы держали вас в полном неведении. Но все же вы должны признать, что это потрясающая работа!
Анни во все глаза глядела на родителей. С того момента как они пришли на фуд-корт, поведение матери и отца радикально переменилось. Теперь они с огромным удовольствием объясняли детям свой грандиозный проект. И с благоговением рассказывали, как корежили жизнь тем, кто был с ними рядом, дабы замысел их мог обрести зримые очертания и однажды воплотиться в жизнь.
– Вам на нас всегда было наплевать, как и на всех вообще, кроме самих себя, – начала Анни. – Вы сделали все, что только было в ваших силах, чтобы разбить жизнь нам обоим. Вы заставляли нас выполнять все, что вам хотелось, а когда мы больше не смогли этим заниматься, вы просто бросили нас.
– Это вы нас бросили, – напомнил Калеб, и голос его заметно потяжелел от гнева. – Это как раз вы нас оставили, чтобы заняться низшими формами искусства. Это вы нас разочаровали. Вы едва не порушили то, что мы успели создать. Поэтому мы продолжили творить уже без вас. А теперь мы создали нечто такое, что лучше и величественнее всего, что мы делали прежде, – и вы оба тут оказались ни при чем.
– Мы очень даже при чем, – возразил Бастер. – Мы ваши сын и дочь.
– Это ровным счетом ничего не значит, – отрезал Калеб.
– Милый, это не так, – подала голос Камилла.
– Ну хорошо, ладно, – кивнул, успокаиваясь, Калеб. – Конечно, это что-то значит, но все равно никак не наравне с искусством.
– Если бы мы не подняли шумиху из-за вашего исчезновения, никто бы даже не заметил, что вы куда-то делись, всем бы было наплевать. Что бы значил этот ваш «уход в мир иной» без нас? – возмутилась Анни.
– И мы на самом деле очень это ценим. Как мы уже сказали, мы питали надежду, что вы с братом добавите к нашему творению нечто свое – хотя и представить не могли, что вы и вправду нас найдете. В этом отношении вы все же малость переборщили. Как было бы здорово, если бы вы занялись снова собственной жизнью, забыли бы об этой нашей встрече и продолжили бы нас искать. Так вы могли бы стать оригинальной составляющей нашего произведения.
Тут Анни вскинула ладонь и замотала головой:
– Мы не желаем как-то в этом участвовать. И вообще мы хотим, чтобы все это наконец закончилось. Хочется раздолбать всю эту вашу затею к чертовой матери!
– Но почему? – удивилась Камилла. – Зачем вам это надо?
– Потому что вы сделали нам больно, – сказала Анни.
– То есть вы готовы уничтожить больше десяти лет сложного художественного труда только потому, что это как-то задело ваши чувства? – переспросил Калеб.
– Нет, мне этого не понять, – недоумевала Камилла. – Вы же сами больше не захотели быть с нами. Вы же просто самоустранились из нашей жизни.
– Мы не хотели больше творить искусство, – сказал Бастер. – По крайней мере, ваше искусство. Но мы хотели по-прежнему оставаться с вами.
– Это невозможно разделить, – покачал головой Калеб. – Мы и наши творения – едины. И вы должны принять это как данность.
– Мы и приняли, – фыркнула Анни. – Потому-то и уехали от вас.
– Тогда зачем же вы вернулись? – воскликнула Камилла. Она уже начала терять самообладание, в уголках глаз стали наливаться слезы.
– Нам нужна была ваша помощь, – сказал Бастер.
– Так ведь мы же помогли вам, черт подери, – огрызнулся Калеб.
– Нет, не помогли. Вы нас бросили одних, – сказала Анни.
– Потому что так было нужно, – вставила Камилла.
– Ну, это уже просто смешно! – вскинулся Калеб. – Мне шестьдесят пять лет. Вот и все, как говорится. Это последняя крупная вещь, что я создаю в своей жизни, – и я умоляю вас, чтобы вы не лишали меня этой возможности!
– И вы желаете так вот прожить еще шесть лет, пока власти штата не объявят вас официально погибшими – только чтобы довести до конца свое произведение?
– Да, – ответил Калеб.
Анни перевела взгляд на мать, та утвердительно кивнула.
Анни резко отодвинулась от стола, то же сделал и Бастер. Они оба поднялись, встав перед родителями, ждавшими от них ответа.
– Мы никому не расскажем, – сказала Анни.
– Спасибо, – выдохнула Камилла.
– Но видеть мы вас больше не желаем.
– Ладно, – ответил Калеб. – Мы понимаем. И мы на это согласны.
Камилла пару мгновений поколебалась, потом все же кивнула:
– Что ж, если это так надо.
– Это последний раз, когда мы вас видим в своей жизни, – с расстановкой произнес Бастер, подчеркивая каждое слово.
А действительно ли понимают их родители, что это означает? Он попытался встретить на их лицах осознание бесповоротности момента, однако не увидел ничего, кроме спокойной уверенности, что им удалось спасти то, что непременно должно существовать. Бастер хотел было повторить свою фразу, но понял, что это ничего не изменит, – и просто дал этому моменту пройти.
Родители огляделись по сторонам.
– Как тут малолюдно, – молвила Камилла. – Все эти заведения потихоньку разоряются, выходят из бизнеса. И это на самом деле огорчает.
– Да, они идеально подходили для того, что мы делали, – добавил Калеб. – Как будто специально строились для нашего особого вида искусства.
– Это было так увлекательно! – подхватила Камилла. – Мы заходили в какой-нибудь молл, разбредались по нему – и никому и в голову не могло прийти, что мы собирались делать. Ничего подобного я в жизни не испытывала. Я видела каждого из вас – и Анни, и Бастера, – но уже вовсю шла игра, и я не смела даже выдать, что мы знакомы. Это сразу бы все испортило. И я просто ждала, когда наконец произойдет нечто потрясающее, – а мимо бродили толпы людей, со всех сторон было непрестанное движение.
– Как же это было замечательно, – согласился Калеб.
– А потом разыгрывалось то, что мы замыслили. И не важно, что именно это было, – я помню, как мне нравилось наблюдать первые последствия, видеть растерянную оторопь у всех на лицах, кроме нас. Мы были единственные в целом мире, кто знал, что происходит. И потом я не могла дождаться того момента, когда мы снова соберемся вместе – нашей четверкой – и сможем наконец испытать удовлетворение от того, что сотворили нечто прекрасное.
– Да, это было просто невероятное ощущение, – подтвердил ее муж.
Забыв, похоже, про свое прикрытие, Калеб с Камиллой взялись за руки и поцеловались. Бастер и Анни двинулись потихоньку от родителей прочь – от мистера и миссис Фэнг. Анни, еще одержимая решимостью вызвать бурю, хотела было раскричаться, закатить страшный скандал, вплоть до вызова полиции, стереть в пыль и прах все то, что было так для них важно. И Бастер, почти физически ощущая бурлящую в сестре ярость, мягко коснулся ее плеча, легонько сжал ладонью, поцеловал Анни в щеку.
– Пойдем, – позвал он. – Двинем-ка отсюда подальше.
Гнев в ней поутих, и Анни подавила в себе желание сделать то, что непременно сделали бы в подобной ситуации ее родители, – устроить хаос, независимо от того, кто при этом пострадает. Теперь она окончательно поняла, что им с Бастером никогда больше не придется стать частью какого-то родительского замысла. Они уже чуточку отступили в сторону от той жизни, что придумали им родители, и теперь все, что от Анни с Бастером требовалось, – это двигаться дальше, не останавливаясь. Анни согласно кивнула брату, расслабила плечи.
Все больше отдаляясь от родителей, Анни с Бастером всеми силами противились порыву обернуться и изменить этот последний увиденный ими образ Калеба с Камиллой – обнимающихся, счастливых людей, для которых ничто на свете столько не значит, сколько живущее в них самих искусство.
Анни с Бастером вышли из молла, сели в прокатную машину, выехали на автостраду. Друг с другом они не разговаривали, не в силах найти слова, чтобы поделиться своими чувствами. Сумев-таки вернуть родителей из мира мертвых, они сейчас ощущали в себе необычайные, свойственные им одним магические способности. Анни протянула руку, и Бастер крепко взял ее ладонью – словно сцепление их рук могло как-то придержать, стабилизировать вращение Земли.