– Нет.
– Род занятий?
Дэмьен на миг задумался, потом сказал правду:
– Убийца.
Монах слегка улыбнулся, кивнул, записал. Сделал какие-то пометки, небрежно отбросил перо, посмотрел на Дэмьена снизу вверх:
– Вы знаете, через что вам предстоит пройти?
Он покачал головой, задумавшись, в самом ли деле не знает.
– Будет очень трудно,– сказал друид.– Сначала физически. Многие ломаются. Некоторые умирают. Не думаю, что вы умрете. Но вы и не останетесь жить. Понимаете?
– Честно говоря, нет.
Монах улыбнулся:
– Никто не приходит к вейнтгеймским друидам из стремления служить нашим богам. Чаще всего о наших богах даже ничего не знают. Но это неважно. Вы познакомитесь с ними – вам придется. Если вы хотите вернуть себе себя.
Дэмьен вздрогнул. Монах это заметил.
– К нам редко приходят убийцы,– беспечно сказал он.– Чаще это обманутые, преданные, униженные, обездоленные. Те, кто утонул в чужой ненависти.
– Я утонул в чужой ненависти,– сказал Дэмьен.
– В чужой ли?
Дэмьен не нашел, что ответить.
– Прежде чем вы примете решение, я хочу, чтобы вы поняли одну вещь. Поняли и запомнили. Чтобы возродиться, надо стать пеплом; чтобы стать пеплом, надо сгореть. Вы это понимаете?
Он не отвечал долго. Кажется, ни один ответ в своей жизни он не обдумывал так тщательно. Потому что осознавал: ему никогда не задавали таких важных вопросов.
– Наверное,– наконец медленно проговорил он.– Наверное, понимаю.
Друид пристально посмотрел ему в глаза. Потом сказал:
– У вас очень усталый взгляд. Вы это знаете?
– Знаю.
– Вы уверены, что поступаете правильно?
– Нет.
– Хорошо,– друид выпрямился, повернулся к двери, крикнул: – Рутгер!
Тут же вошел маленький человек в коричневом, с низко надвинутым на глаза капюшоном, неся в руках чашу, наполненную тягучей золотисто-зеленой жидкостью. Друид взял у него бокал, и человек удалился, не издав ни звука.
– Смотрите,– сказал монах, ставя чашу на стол.– Если вы выпьете это, старый мир исчезнет. Старый вы исчезнете. Это будет начало вашей маленькой смерти. Я не предлагал бы вам это, если бы вы были уверены в том, чего хотите. Те, кто дают безапелляционные ответы, как правило, лгут. И не всегда нам. Но вы, я вижу, способны понять, что вам на самом деле нужно. Решайте.
Дэмьен посмотрел на мутную золотую пленку, затягивавшую поверхность жидкости. Попытался подумать о том, есть ли у него выбор, о том, что осталось на той, другой стороне. Вспомнилась только Гвиндейл – бледная, блеклая, прозрачная («Хочу ли этого я?») – и вдруг – застывшее от удивления лицо агонизирующего отца, сделавшего его таким, каким он больше не хотел быть.
Он взял кубок, поднес к губам. Металлическая поверхность чаши оказалась неожиданно теплой. Дэмьен медленно осушил чашу, закрыв глаза и сконцентрировавшись на вкусе. Жидкость была прохладной, тягучей и очень сладкой.
Кубок стал вываливаться из его пальцев еще до того, как он закончил пить. Дэмьен прислонился спиной к стене и, теряя сознание, смотрел, как друид, встав, протянул вперед руку и коснулся сложенными накрест пальцами его холодного мокрого лба.
– Добро пожаловать в адское пламя,– услышал он и упал в огонь.
Диз продержалась довольно долго – во всяком случае для раненой женщины, только что вставшей на ноги, убившей восемнадцать человек и шесть часов мчавшейся галопом. Боги были на ее стороне – когда она поняла и даже приняла, что больше не выдержит, конь выбежал на заброшенную проселочную дорогу, тянувшуюся среди редкой осиновой поросли. Деревень вдоль дороги уже давно не было, и Диз решила, что может позволить себе передышку. Она из послед– них сил натянула повод, вынудив разгоряченного коня остановиться, разжала руки и в следующий миг вывалилась из седла, даже не попытавшись удержаться. Она рухнула во влажную листву, прямо к ногам коня, взволнованно рыхлившего копытом почву, и, тихо вздохнув, опустила лицо в прохладную грязь.
«Отдохну немного,– отрешенно подумала она.– Совсем немного... и дальше...»
Все тело невыносимо ныло после многочасового галопа, ягодицы саднило, плечо уже давно в полный голос вопило от боли. Очень хотелось пить. Но – вот странно – мысли оставались ясны, как никогда. Чувства тоже. Страха не было – его уже не было очень давно. Только отчаянная злоба на свое слабое истощенное тело, не способное выдержать то, с чем без особого труда справляется разум. Но игнорировать тело она все же не могла и потому позволила ему насладиться мягкой рыхлой грязью, приятно холодившей распаленную плоть.
Диз не знала, сколько времени провела, безжизненно лежа в грязи у копыт терпеливо ожидавшего коня, прежде чем почувствовала, что засыпает. Это заставило ее немедленно встрепенуться: она знала, что рискует не проснуться. К тому же жажда окончательно скрутила горло, а вокруг, как назло, ни одной лужи, водой из которой можно хотя бы смочить губы. Диз с трудом приподнялась, опираясь на ладони, немедленно утонувшие в густой болотистой жиже, вскинула голову и посмотрела вперед сквозь слипшиеся пряди упавших на глаза волос.
Дом. Маленький, неопрятный, на первый взгляд за– брошенный. Но в окне горит лучина, а из трубы тоненькой струйкой тянется жидкий дымок. Странно, что она не заметила его раньше. Диз поднялась на ноги, придерживаясь за стремя. Конь одобрительно зафыркал, отдавая дань уважения своей мужественной наезднице. Диз вцепилась в повод обеими руками.
– Идем,– прохрипела она,– идем туда, может, нас там накормят.
Конь покорно последовал за новой хозяйкой. Диз подвела его к хижине, привязала к ближайшему дереву, двигаясь медленно и неуклюже, словно сомнамбула. Тот, кто увидел бы ее сейчас,– в рубище смертницы, белую, растрепанную, вымазанную в крови и грязи, неторопливо управляющуюся с могучим вороным конем, смиренно подчиняющимся страшной всаднице,– наверняка принял бы ее за баньши.
Диз нетвердым шагом подошла к хижине и, не постучав, вошла внутрь.
Обстановка оказалась неожиданно богатой: камин, выложенная мозаикой печь, много мебели, в том числе резной комод, все из отличного дерева. Диз подошла к крепкому дубовому столу, на котором дрожала лучина, с трудом отодвинула обитый тканью стул, села, положила локти на стол, уронила голову на руки. Она отрешенно отметила, что в хижине кто-то есть, но сейчас это мало ее волновало. Ей все больше хотелось спать.
Минуту ничего не происходило. Потом Диз услышала шорох – осторожный, испуганный; так мыши скребутся под половицами. Стукнули ножки стула о пол. Диз с трудом отняла лоб от ладоней, подняла голову. Ее ничего не выражающий взгляд встретился с удивленно распахнутыми голубыми глазами. Глаза моргнули, увлажнились, и Диз вдруг поняла: что-то в них не так. Впрочем, в тот миг это ее не заинтересовало.
– Пить,– одними губами сказала она.
Глаза исчезли. Через минуту перед ней стояла большая, расписанная лазурью чашка, доверху наполненная молоком. Диз взяла ее обеими руками, поднесла к губам. Пила долго, не отрываясь. Поставила. Сказала:
– Еще.
Женщина (теперь Диз видела, что это женщина) молча взяла чашку, отошла в сторону, тут же вернулась. Диз снова выпила, почувствовала себя немного лучше, подняла голову и посмотрела на ту, чей покой нарушила.
Это была миниатюрная, высохшая женщина лет сорока, темноволосая, с пронзительными голубыми глазами. Весила она, должно быть, как десятилетний ребенок. Ее матовые щеки полыхали ярко-алым румянцем, губы обветрились и потрескались, глаза блестели неестественно, лихорадочно. С минуту она не отрывала от Диз взгляда, потом открыла рот, хотела что-то сказать, но вместо этого зашлась сухим каркающим кашлем, вынудившим ее согнуться пополам. Потом выпрямилась, одновременно доставая из-за пояса скомканный платок, и отерла выступившую на губах кровь.
– Вам нужна помощь? – отдышавшись, наконец прошептала она.
«Мне ли?» – подумала Диз, но смогла лишь кивнуть. Женщина молча подошла к ней, помогла встать, отвела к постели, стоявшей в углу комнаты. Диз увидела, что на кровати спит мальчик лет двенадцати, и на миг замешкалась.
– Ничего,– с вымученной улыбкой сказала женщина, заметив ее нерешительность.– Лоану вы не помешаете. Только не ворочайтесь сильно.
Диз не стала возражать, легла, ощутив, как блаженное умиротворение растекается наконец по всему телу, прогоняя боль. Ее вымазанные в черной крови пальцы коснулись руки спящего ребенка и мгновенно отдернулись. Кожа мальчика была холодна, как лед.
– Поспите немного,– пробормотала женщина, укрывая их одним одеялом.– А я пока приготовлю вам поесть и помыться...– Она снова закашлялась, еще сильнее, чем прежде, брызгая в лицо Диз красными капельками слюны.
Диз закрыла глаза, подтянула ноги к груди, стараясь не задеть мертвого ребенка. Ей надо спешить, но она не сможет продолжать путь, если не позволит проклятому телу отдохнуть... хоть немного... все равно как... все равно где...
Она проспала остаток дня и всю ночь. Проснулась отдохнувшей, посвежевшей. Женщина – ее звали Айнэ – перевязала рану, нагрела воды, помогла Диз смыть с себя грязь и кровь, дала чистую сорочку и юбку, накормила свежим мясом, имевшим сладковатый привкус, а пока Диз ела, терпеливо распутывала и расчесывала ее волосы. За все это время женщина не сказала больше десятка слов.
– Ты ранена? – спросила она так, будто не знала этого, когда Диз, отставив тарелку, потянулась к чашке с молоком.
– Да,– помолчав, ответила та. Ловкие руки Айнэ аккуратно и бережно распутывали сбившиеся колтуны, и Диз, выспавшаяся, чистая, сытая впервые за много дней, на миг испытала странное, давно забытое чувство – быть любимым ребенком... Эта мысль заставила ее вздрогнуть и бросить взгляд на холодное тело мальчика, по-прежнему безмятежно лежавшее на кровати. Вчера она почти не обратила на него внимания, но сейчас ей вдруг стало жутко.
– Разбойники, да?
Диз вздрогнула снова, вынудила себя оторвать взгляд от ребенка, кивнула.