обуздывающий ошейник. Словно на зарвавшуюся псину, чтобы хозяева в лице всех магов в любой момент могли ее одернуть, поставить на место или даже придушить слегка, если совсем уж разойдется, что случалось со Зрящими поначалу.
Волновало ли меня хоть когда-то раньше, через что проходили девчонки, перед тем как приступить к исполнению своих обязанностей? Ни единой секунды. И сейчас имело значение лишь то, что там, внизу, в одной из клеток, сидела моя истинная и моему зверю от этого было погано, как никогда и представить не мог, за что он и из меня душу вынимал. И еще, судя по всему, у раздутых от собственной значимости волшебников ни хрена путного с Летэ не выходило — робкая деревенская дурочка не просто единожды показала характер, всадив клинок в меня в отместку за унижение и обман, но, очевидно, и перед ними склоняться не собиралась. Или тут что-то другое? Пока не увижу ее — не узнаю, и эта мысль уже проела мне весь мозг.
— Насколько мне известно, все остальные претендентки слишком молоды, да и, на мой взгляд, лучше же приложить больше усилий для того, чтобы довести до ума то, что уже у вас в руках, а не тратить время на нечто, что тоже способно оказаться настолько же бесполезным.
Как же замечательно, что ненавидеть сейчас можно кого-то другого, не себя, изгоняя, как нечисть, из разума все эти «если бы ты не был таким тупым» и «сложись все по-другому», «нас вообще не должно тут быть» или «почему, на хрен, такое происходит со мной, я достоин большего и лучшего». Виноваты бесовы маги. Во всем. Мне так куда как удобнее.
— Смеете намекать на то, что мы тут недостаточно хороши в работе с кандидатками, патрон Лордар? — зашипел на меня тощий маг, угрожающе подаваясь вперед, но я едва не заржал ему в лицо. Что ты мне сделаешь, самодовольный индюк? Я тебе не девчонка с магической удавкой на горле — переломлю твою шею, как спичку, задолго до того, как ты успеешь призвать свою силу, чтобы испепелить меня.
— Прямо указываю на то, что и так достаточно дней потеряно, за которые могло объявиться сколько угодно новых одержимых, а Зрящей у нас так и нет, но есть одна с освобожденной тьмой, и куда как целесообразнее использовать ее, а не рыскать по стране в поисках новых. И предлагаю свою помощь в этом.
Мерзко ли мне думать о том, что моя пара будет жить тут, как рабыня, инструмент этих сволочных спасителей? Да. Муторно ли от осознания, что на ней уже должна красоваться моя метка, но, пока она станет носить ошейник, этому не бывать? Еще как, настолько, словно раскаленных камней наглотался. Но она будет жить, а без клятого ошейника на свет ее не вытащить.
— Считаете, что справитесь лучше магов, через чьи руки прошли десятки и десятки претенденток?
— Думаю, просто могу попытаться. Почему нет, если это поможет делу? — И позволит сохранить жизнь проклятой упертой бабе.
— Вы о себе чересчур высокого мнения, патрон Лордар, что, впрочем, обычно для вашей расы. На что вы надеетесь? На остатки какого-то личного влияния на девушку? Если вы ее и успели узнать до инициации, то позвольте вас заверить: на данный момент она уже почти совсем иная личность. К тому же абсолютно не идет на контакт, апатична, игнорирует любое воздействие, и даже боль не приносит результатов.
Перспектива услышать хруст шейных позвонков ублюдочного мага стала на мгновение такой заманчивой, что пришлось сжать кулаки до крови от впившихся в ладонь ногтей.
— Ее бьют?
— Физическое воздействие — неотъемлемая часть процесса обуздывания, особенно в случае проявления такого беспредельного упрямства, как у Летэ. Она должна усвоить, что упрямство — это боль и страдание, а послушание — жизнь в довольстве, роскоши и уважении окружающих.
Ну точно, как со скотиной безмозглой. Делаешь что надо — вот тебе сладенького, а ерепенишься — получи хлыстом вдоль хребта.
— Вы же сказали, что она уклоняется от любого общения. То есть вы Летэ бьете за отсутствие реакции? — Как же мне удержаться, когда зверь прет наружу, щелкая челюстями и захлебываясь ревом от жажды крови.
— Желаете осудить наши методы? — снова начал вскипать Веарно, а это было не в моих интересах.
— Нет, просто любопытствую. Так как насчет того, чтобы пустить меня к девушке? Если все так плохо, то хуже ведь не станет. А если после этого она таки смирится с участью Зрящей — в выигрыше мы все.
— Это все же что-то личное, патрон Лордар, — не без ехидства отметил маг, но из-за стола поднялся, — но дела мне нет, что у вас там с этой Летэ, если все мы получим нужный результат.
Ну а мне плевать, что ты там об этом думаешь.
Толстенная дверь, около которой я уже успел тропинку протоптать за эти дни, дрогнула и распахнулась от наложения ладони Веарно. Ясно, просто так эту громадину не отомкнуть. Не интересовался до этого, но запомнить на всякий случай стоит.
Из коридора сразу потянуло сыростью и нечистотами, а еще тяжелым запахом безысходности, будто въевшегося в эти стены, и мой загривок вздыбился.
Летэ, все такая же обнаженная, как в момент нашей первой и единственной близости, лежала, скрутившись, на куче тряпья, окутанная своими растрепанными волосами. Как же странно, что они теперь черные. От этого ее кожа в скудном синюшном освещении волшебных светильников чудилась неживой, слишком бледной, едва ли не с прозеленью. Ничего общего с тем золотистым изначальным сиянием, оттененным густой копной теплого, медно-красного. Ни одной веснушки, вкус которых я еще помнил. Ни тени загара, что показался мне с первого взгляда каким-то плебейским по сравнению со столичными белокожими изнеженными штучками.
— Летэ, дорогая, к тебе посетитель, — желчным голосом сообщил маг.
Ничего. Ни единого движения, ни взмаха ресниц, ни изменения дыхания или сердцебиения, к которым жадно прислушивался вместе со мною зверь, жалобно поскуливая.
— Летэ, тебе следует обратить на нас свое внимание, или последствия будут болезненными, — недовольно пробрюзжал мой провожатый.
И снова ни малейшего ответа.
— Я же говорил. — Веарно вырастил на кончике указательного пальца сверкающий жгучими искрами шарик, похоже намереваясь ударить им мою пару. Тварь, только попробуй, и я тебя сожрать его заставлю, вместе с грабаркой костлявой в глотку по локоть запихну!
— Не нужно! — рявкнул, сдержав себя лишь чудом, и, обойдя клетку, присел на корточки так, чтобы девушка смогла меня увидеть, едва откроет глаза. Лицо осунулось, скулы обострились, как у покойницы торчат, да и все тело исхудало так, что аж придушить захотелось. Как смеет она вот так, с собой… с нами!
— Летэ! — рыкнул. — Глаза открой, Пушистик!
И она послушалась. В первое мгновение ее взгляд был мутным, будто она и не здесь пребывала, но вскоре прояснился, сосредотачиваясь на мне. Все изможденное тело конвульсивно дернулось, подаваясь ко мне, а лицо исказила гримаса боли, недоумения, что тут же сменились яростью, а потом и снова безучастностью. Настолько стремительно пронесшийся вихрь эмоций, превратившийся опять в штиль опустошения, что, не смотри я прямо на нее, мог бы и пропустить.
— Ты все-таки не сдох, — проскрипела она, садясь в клетке, и где-то в отдалении изумленно охнул маг.
Милое приветствие от истинной, но в наших обстоятельствах вряд ли уместно другое.
— Не сдох. Чтобы меня прикончить, тебе руку набить стоит. — Да что же это творится со мной? В горло как песка кто-то насыпал, и в глазах резь, а сердце словно изнутри расперло, да так, что впору ребрам лопнуть. — Вот выйдешь отсюда, и я сам возьмусь за твое обучение.
— Я тебя ненавижу, — прошептала она едва слышно.
— Переживешь, — пожал плечами, не ожидая пока ничего иного.
— Переживу? — запавшие глаза Летэ кратко блеснули, загораясь тем самым огнем, что так ошарашил меня как раз перед тем, как отключился.
— Ага, переживешь. Люди — такие существа, что способны пережить что угодно, если только не умрут сразу. Вот и ты переживешь, перетерпишь, научишься жить по-новому со мной и со своей ко мне ненавистью в придачу.
— Почему должна?
— Потому что жить лучше, чем лежать в могиле? — попробовал ухмыльнуться я, но вышло неловко из-за ее тяжелого пристального рассматривания, жгущего меня темным пламенем. — Потому что ты нужна мне и я запрещаю тебе умирать.
— Запрещаешь? — она хохотнула так сухо и отрывисто, больше похоже на болезненный кашель, и неожиданно опять стала отстраненной и безразличной, взгляд потух, и Летэ легла обратно на вонючую подстилку. — Не хочу.
— Чего не хочешь?
— Такой жизни. И прежней не хочу.
— Летэ, все изменилось для тебя, или, точнее, изменится, только позволь им надеть на тебя этот бесов ошейник. — А я стану искать способы однажды тебя от него избавить и присвоить себе полностью. Мне нужно долбаное время, и я его получу. — У тебя будет все: роскошь, преклонение окружающих, власть распоряжаться чужими судьбами. Ты была никем, а станешь Зрящей. Ты знаешь, кто такие Зрящие?
— Те, кто носят удавки на шее, словно чья-то скотина? Пусть я была никем, но и ошейников не носила. Не хочу.
— Плевать на все остальное, Летэ, у тебя буду я, — понизив голос, зашептал торопливо, бесясь от того, что маг тоже может это слушать. — Теперь всегда рядом и весь твой с потрохами.
— Ты? А зачем ты мне теперь? — Да откуда мне-то знать, бес тебя побери! Ты же должна там меня хотеть, сильнее, чем дышать, тянуться и желать моего внимания больше всего на свете. Простить, забыть все гадкое ради светлого будущего, и так далее. Как-то же работает эта парная хрень. У всех, кого я знал, это происходило будто само собой, взаимная тяга была безусловной, делала их радостно тянущимися друг к другу, вечно лыбящимися и озабоченными придурками. Меня же вон в узлы сворачивает от перспективы потерять тебя, от того, что тебя может не стать, пусть к обычной симпатии или обыкновенной похоти подобное не имеет отношения. Возбудиться на кого-то, кто выглядит и пахнет как Летэ сейчас, — нечто из разряда конченых извращений, но эта притягивающая, намертво прикручивающая к ней чувственная веревка не исчезает от этого, даже наоборот, сдавливает мои легкие, подстраивая под ее слабые, слишком уж редкие вдохи. Почему я, столько лет мечтая об обретении пары и представляя ее себе, ни разу не подумал о том, что ее придется убеждать быть со мной?