В нашей схватке с моего плеча слетела бретелька сорочки, почти открыв взгляду Борзова голую грудь. Пусть! Сейчас мне плевать даже на это.
Я жду, когда он насмотрится и поднимет глаза. Смотрю в них прямо, когда сжимаю пальцы и вкладываю в удар всю злость, полосуя его скулу ногтями.
В эту секунду я готова всадить жало ему в самое сердце, и бросаю сквозь зубы:
— Пошел… вон! Вон!
Глава 14
На этот раз мы не сверлим друг друга взглядами. Борзов просто уходит, захлопнув за собой дверь, а я остаюсь одна.
Я все еще стою и громко дышу, когда он через несколько минут открывает гараж и уезжает из дома. И только потом, шагнув к кровати, устало опускаюсь на нее.
Вокруг настоящий бедлам — постель смята, вещи разлетелись по комнате, на полу осколки вазы и разбитой лампы… Я цепляюсь за простыню, забираюсь на кровать с ногами и ложусь на бок. Смотрю перед собой на часть стены и окна, ни о чем не думая, и ничего не ощущая. Только пустоту, в которой я наконец-то могу спокойно дышать.
Сил нет, глаза закрываются, и я проваливаюсь в сон. Без сновидений и фаз.
Так бывает, когда не остается вопросов.
А когда просыпаюсь — в какой-то миг просто открыв глаза, — понимаю по часам на стене, что проспала шесть часов и ужасно замерзла. Я всегда была мерзлячкой — это непреходящее наследие из детства, когда часто оставалась одна и мерзла не так от холода, как от отсутствия тепла близких людей. И вот сейчас снова…
Я не спеша встаю и подхожу к окну. Не отдергивая тюль, замечаю за забором на улице белый «Ниссан» охранника моего отца. Сам мужчина стоит, привалившись бедрами к капоту автомобиля, и при виде его по моей коже мгновенно пробегает неприятный озноб. Такой можно почувствовать, оказавшись в темной комнате один на один с опасностью. Когда тревожность ожидания пугает больше, чем сама темнота.
Осторожно переступая через беспорядок в спальне, я нахожу свою сумку и достаю из нее телефон. Включив его, набираю номер и звоню абоненту, который, возможно, меньше всего этого ожидает…
— Ольга Борисовна? Здравствуйте.
Женщина не удивлена, и отвечает сразу же после второго гудка.
— Марина? Девочка, здравствуй! Говори… — затихает в ожидании, зная, что из праздности я бы никогда ей не позвонила.
— Ольга Борисовна, уберите Макара. Я не сбегу, обещаю… но не хочу его больше видеть.
— Причину не спрашивать?
— Не надо.
— С тобой все хорошо?
Нет, не все. Но только, что изменит мое признание? Они с мужем прекрасно знали, выдавая меня замуж за Борзова, что легко не будет. Это я, глупая, еще на что-то надеялась…
— Да, я в порядке.
— Хорошо, Марина.
— До свидания…
Не знаю, почему я остаюсь стоять у окна и ждать. Наверное, мне важно убедиться в том, что мачеха меня услышала, и Макар исчезнет. Лучше навсегда из моей жизни, даже если придется выполнить обещание.
Хотя последнее — самообман, выбора все равно нет.
Макар уезжает уже через четверть часа, и только тогда я надеваю удобные спортивные штаны и теплую кофту. Волосы просто перебрасываю на плечо. Меня все время тянет поправить очки, но их нет, и рука соскальзывает вниз. Хорошо, что я всегда ношу в сумке линзы — их и не снимаю с самой ночи.
Я надеваю тапки и иду на кухню. Сделав большую чашку горячего кофе и захватив плед, выхожу из дома на улицу и сажусь на верхнюю ступень крыльца.
Ну вот, я и одна. Одна в доме, в этом дворе и такое ощущение, что на этой улице тоже.
Вокруг тихо, по-осеннему тепло светит солнце, золотя еще зеленые листья кленов и тополей, и я впервые за долгое время ощущаю себя предоставленной самой себе. Словно я вновь студентка, которая только что сдала сложный зачет, а после вышла присесть на скамейку.
В эту секунду я не знаю, как жить дальше. Не хочу знать. Злость отпустила, а на ее место ничего не пришло. Лишь душевное опустошение.
Одна.
Я пью кофе и наблюдаю за игрой воробьев на тропинке. Почему их здесь столько? Порхают стайками и нет бы улететь. Чего ждут?
А я чего?
Только куда тебе бежать, Марина?
К дому подъезжает машина, открываются ворота, и заезжает во двор.
Это дед моего мужа. Пожилой, но еще крепкий мужчина в широкой куртке и кепке.
Я практически не знакома с этим человеком, но лицо у мужчины располагающее — такие лица бывают у простых и серьезных людей, которые повидали в жизни всякого и предпочитают о том молчать. Оттого и складочки угрюмые в уголках рта, и брови нахмуренные, но глаза из-под них смотрят с интересом.
И неожиданно приветливо.
Он взял из машины корзину и идет к дому. Замедляет шаг и снимает кепку, заметив меня.
— Неужто Марина? Или… обознался?
Да, я несколько изменилась со дня нашей последней встречи и приподнимаю в приветствии уголок губ — на улыбку я сейчас не способна.
— Она самая. Здравствуйте, Данил Егорович.
— Запомнила, значит? Мы ведь толком и не познакомились. Видел, что тебе не до того.
— У меня хорошая память. А вы домой вернулись?
— Да вот… да, — немного смущается он. — Внук позвонил.
— Понятно.
Мужчина не уходит, а я не знаю, что сказать. Он вдруг достает из корзины небольшую коробочку и протягивает мне.
— А это тебе. Малина, свежая. Только что собрал.
— Мне? — сказать, что я удивлена — ничего не сказать. Ведь он меня совсем не знает.
Но мужчина протягивает гостинец, а я беру.
— Ну а кому же?.. Да ты прямо сейчас и ешь! Поздняя, зато сладкая. Мыть не нужно — только расквасится вся и ни вкусу тебе, ни сладости.
Я отставляю чашку на крыльцо и открываю коробочку. Действительно малина. На белой салфетке все крупные ягоды — один в один. Но так не бывает. Только, если самую лучшую выбрать.
— Спасибо.
Я пробую малину, а мужчина ставит корзину на ступень и садится рядом. Какое-то время молчит, тоже глядя на двор, не торопя время, а потом спрашивает:
— Трудно тебе, девочка?
Я съедаю еще одну ягоду, прежде чем отвечаю:
— Не легко.
— Понимаю. Ярослав не подарок. С ним всегда было непросто.
— Он ненавидит меня, Данил Егорович, а это гораздо хуже, чем «непросто». Я не вижу смысла жить здесь. Только мучить друг друга.
Я бросаю на мужчину короткий взгляд.
— Извините, если задела вас. Дом очень милый.
Он пожимает плечами, я отворачиваюсь, и мы вновь вдвоем следим за стайкой воробьев.
— Да я-то что. Все понимаю, слишком вы разные. Честно говоря, я боялся, что затея Павла Юрьевича с вашей женитьбой обернется вот этим. Ярослава невозможно обуздать, он живет, как чувствует. Это его правда. Никого к себе не подпускает, но и сам не привязывается. А тут брак и семья. Шутка ли!.. Он был уверен, что никогда не женится. И если бы не ты, девочка — так и было бы, я его знаю. А теперь…
— Нам лучше разъехаться. Но как с ним поговорить и объяснить? Зачем я ему?.. Не понимаю. Отец обещал, что не станет препятствовать, если мы оба так решим. А если сбегу… Я не питаю иллюзий и знаю, что ваш внук за это поплатится.
— Ярослав тебя не отпустит. И дело вовсе не в Павле.
Я удивляюсь такому ответу и вновь поворачиваю лицо к мужчине.
— Но почему? Разве это не самое логичное решение?
— Нет. Трудно объяснить, но я попробую.
Хозяин дома проводит рукой по волосам и неспешно вздыхает, словно обдумывая еще несказанные слова.
— У этого мальчишки никогда не было ничего своего. Ни семьи, ни дома. Ни маломальской комнаты и игрушек. Он толком не помнит мать, только каких-то стариков, а потом тетку с тычками и подзатыльниками. Когда он ко мне попал в одиннадцать лет, он еще долго смотрел на меня волком. Дергался и ощетинивался от каждого движения, все ждал, когда я его выпорю или кому-то подброшу. Ох и проблем он мне доставлял… — мужчина неожиданно улыбается — скупо, но с душой, тут не ошибиться. — Понимаешь, характер у него есть, а вот любви он не видел. Да и я — сколько той любви мог дать? Старался, конечно, как умел его воспитывал. Не сразу, но привязался он ко мне, да так, что уж и в шею гоню — чтобы дом себе купил, жизнь строил отдельно, а он и слышать не хочет.
— А ваша дочь…
— Сын. Умер за год до рождения Ярослава, но об этом, раз уж я промолчал, когда впервые его увидел, теперь до смерти внуку не признаюсь.
— Я не скажу.
— Знаю. Не та у тебя порода. В двенадцать лет я подарил ему велосипед — он не просил, я сам хотел порадовать пацана. Ярик от него не отходил, из рук выпустить боялся. Тогда здесь еще был старый забор, и как-то ночью велосипед украли. Бесполезно было говорить, что со временем купим новый. Ярослава не было два дня, но он нашел свою вещь. А то, что для этого сделал — вслух не расскажешь и виновникам не позавидуешь. Тогда я с помощью Павла замял дело. А позже еще одно, уже когда внуку было шестнадцать. Тогда мы с твоим отцом попали в неприятную ситуацию, а я и вовсе в подвал. Думал, не выберусь, люди-то серьезные…
Мужчина вздыхает, сминая в руках кепку.
— Ярослав никогда и ничего не своровал у меня. Он равнодушен к чужому, но просто не способен отпустить свое. Этого своего у него было не так уж много, а ты теперь — его жена.
— Но я не его собственность.
— Ты больше, Марина. Он не просил тебя, но получил и не отпустит. Человек, это не велосипед. Человек — это куда серьезнее. За человека, которого Ярослав пустил в свою жизнь, он разнесет полмира, если понадобиться. И разрешения ни у кого не спросит. Когда-то я рассказал об этом твоему отцу и думаю… не моя ли вина в том, что ты здесь?
— Вы забыли о ненависти, Данил Егорович.
— Чем яростней характер, тем туже давит удавка. У Павла получилось поймать Ярослава, а тебе надо научиться с ним жить. Иначе измучаете друг друга. Ты умная девочка. Все это я говорю тебе не для того, чтобы обелить внука. А чтобы помочь.
— Помочь? Все еще хуже, чем я думала. Я не вижу для нас никакого выхода. Смириться с его поступками я не смогу.