— Заткнись, Анжелка! — командует Данил Егорович, но сквозь страх из блондинки уже брызнул яд злобы и не дает ей смолчать. Взгляд полный ненависти падает на меня, и она со всхлипами кричит:
— А все ты, ведьма! Твоих рук дело! Яра приворожила, так еще и мужа у меня забрала! Только прикидывалась убогой, а сама все просчитала! Как избавиться от меня!
Не знаю, что мы с ней не поделили и откуда взялась эта злоба, я и не говорила с ней толком ни разу, чтобы ее заслужить.
— Вы несете чушь, Анжела, и она вас не красит.
— Да мне плевать! Это не твой дом, поняла, а мой! Я тут хозяйкой была, пока ты не появилась! Пока твой папаша всем жизнь не испортил! Ярик все равно с тобой не будет, его невозможно приручить! Как трахал других, так и будет! Он тебя ненавидит!
Ясно. В чужой семье разобраться, все равно что ноги вдеть в чужие башмаки и о камни сбить. Больно и никакой благодарности в конце пути. Лучше уж каждому жить своим настоящим.
Я останавливаю Ярослава, когда тот вновь порывается достать родственницу, вызвав у нее визг. Она не зря пугается, именно на внуке ее мужа лежит ответственность за сохранность наследства тестя, и с такой силищей он, и правда, еще свернет ей шею.
Встав перед блондинкой, я говорю спокойно — крик она сейчас точно не воспримет.
— Услышьте меня, Анжела, — прошу женщину, которая кутается в норковую шубку и сверкает глазами, — пока еще можно все исправить. Не знаю, что вами двигало, когда вы решись обокрасть «свой дом», как говорите, но затея эта явно неразумная. Драгоценности из этого бокса принадлежат семье Корнеевых. На каждой вещи есть оригинальный номер и клеймо ювелирного дома. Их у вас попросту не купят. А если даже и купят, то когда узнают, чей гнев вы на них навели — вас не пощадят. Вы понимаете? Куда вы собирались с этим сбежать?
— Я ничего не собиралась и ничего не брала! Ты меня за руку не поймала, а Данил меня никому не сдаст! Я все еще его жена! И вообще, вы с ума все сошли? Да я сама вызову полицию!
Видимо, на первое она и рассчитывала, когда все это задумала, а вот меня слушала плохо.
Я протягиваю руку ладонью вверх и говорю твердым голосом, вдруг раздумав жалеть эту несостоявшуюся воровку, лгущую в глаза и попросту наплевавшую на всех.
— Верни все, или я отдам тебя Ярославу. Немедленно!
Она замолкает и всхлипывает, смотрит на меня, словно не верит тому, что слышит, и уводит взгляд за мою спину, где стоит Борзов. Ладно, я опускаю руку и отворачиваюсь: пусть сами говорят.
— Нет! Погоди! — вскрикивает Анжела и лезет рукой в карман шубки, заставив меня обернуться. Достав из него ювелирный гарнитур с зелеными бриллиантами, который я вчера неосмотрительно оставила на комоде, бросает его вбок, вдоль стены. — На, забирай! — выплевывает так, словно я стребовала с нее не свое, а ее добро, и вновь запахивается в шубку. — Я проучить тебя хотела. А если бы настоящие воры забрались в дом?! Да зачем мне нужны твои побрякушки!
Не такая уж она и дура, эта с виду небедная женщина, и бросается к Данилу Егоровичу, понимая, что Ярослав ее просто готов убить.
— Ах ты… сука!
— Даня, прости! Сама не знаю, как так случилось! Пожалуйста, останови внука!
Но хозяин дома уже сам отвешивает жене пощечину, заставив ее съежится, закричать и упасть в кресло.
— Ярик, не трогай! — командует внуку. — Черт с ней, я сам с этой стервой разберусь! Лучше уведи Марину отсюда, нечего ей на нас смотреть.
Я даже судить не возьмусь, повезло ли Даниле Егоровичу с женой — взрослые люди, сами разберутся. А смотреть на их ссору у меня и самой желания нет.
Больше мне в гостиной делать нечего, и я разворачиваюсь и ухожу в нашу комнату. Переступив порог, включаю свет… Ярослав входит следом и закрывает за спиной дверь… и останавливаюсь среди развороченных и разбросанных повсюду вещей. Часть из них испорчена, но не это приковывает мой взгляд, когда я снимаю с себя куртку, шапку и бросаю все на стул, чувствуя, как по позвоночнику ползет неприятный холод. А воткнутый в мою подушку кухонный нож.
Видимо, тот самый, которым Анжела безуспешно пыталась открыть кожаный бокс.
Ярослав тоже его замечает и мрачнеет. Замирает, сжав рот до обозначившихся на скулах желваков. Поднимает на меня взгляд.
— Так вот в чем дело… — я внезапно догадываюсь о причине ненависти женщины ко мне и поворачиваю лицо к мужу. — А ты силен, Борзов, во всех смыслах.
— Слушай, Марин… Это давно было, — низко и хрипло, явно переступая через собственную гордость, отвечает Ярослав. — Я был пацаном и мало что понимал. Я хотел все, что движется, а она была рядом.
— Но было.
Он молчит, и мы смотрим друг на друга, пока я не отвожу взгляд.
— Анжела права насчет дома, — наконец говорю. — Это дом твоего деда — не твой, и не наш. Пока я не появилась, она жила здесь, а сейчас для нее все изменилось. И я — ключевой фактор.
— Она жила здесь от силы несколько месяцев в году, когда у нее заканчивались деньги. Или пока дед ее не прогонял.
— Это неважно.
Я обхожу кровать, подхожу к подушке и достаю из нее нож. Отойдя, откладываю его на стол и раздеваюсь, слыша, как за дверьми Данил Егорович с женой выходят из дома, перемежая разговор руганью и всхлипами.
— Марина…
— Я страшно устала, Борзов, — отвечаю Ярославу, снимая с себя всю одежду до белья. — Сейчас в душ и спать.
— Ты дрожишь.
— Я замерзла. Сегодня всего было слишком много, сейчас пройдет.
— Марин…
Но я уже захожу в ванную комнату и закрываю за собой дверь. Подняв непослушными руками волосы на макушку и завязав их в небрежный пучок, снимаю белье и становлюсь под горячий душ, стараясь ни о чем не думать. Ни о чем.
Но мысли, словно ветер, проникают сквозь все щиты. И первая, мне не знакомая, толкается сильнее остальных. Я сегодня ощутила ревность.
Такой способностью проникать под кожу обладают только страх и правда. И за какой бы дверью я от последних не пряталась, мысли всегда пронесут их сквозь любую защиту, пока не сломают меня.
Я надеваю короткую сорочку, которую оставила здесь, и босиком выхожу из ванной комнаты. Борзов уже успел снять куртку и сидит на кровати. Заметив меня, поднимает голову и следит за моим приближением. А я и сама не замечаю, что остановилась и смотрю на него, пока он не спрашивает:
— О чем ты думаешь?
— О том, сколько это продлится — то, что есть между нами. Если ты изменишь мне, все закончится. Я не буду с тобой.
— Знаю.
— Никогда.
— Знаю.
— И ты отпустишь меня.
Нет, не отпущу. Эта мысль одной сутью способна меня добить. Я даже думать не могу о других, чтобы отказаться от нее. Не вижу ни чужих улыбок, ни привлекательных лиц. Ничего. Все остальные словно поблекли для меня, превратившись в пустые оболочки. Есть только она.
Марина.
Она смотрит на меня задумчиво, без укора, будто и правда не знает, куда это нас заведет. Или не верит, что оказалась здесь, со мной. Мы оба незаметно для себя переступили черту, за которой открылись друг для друга новыми, и где любые признания уже оставляют свой след. Сочувствия, как это случилось со мной при встрече с ее прошлой жизнью; или стыда, как вышло с ее догадкой о моей связи с Анжелкой.
Я чувствую все ее страхи, даже если она молчит, но как об этом сказать — не знаю. Я сам себя не понимаю, а собственные слова кажутся неуклюжими. И точно не тем, что следует сказать на самом деле. Я просто, где бы ни находился, думаю о том, где она и что с ней. С кем говорит, кому улыбается и о ком думает. Помнит ли, кто обнимал ее ночью?
Кто ее муж?
Марина подходит ближе, и я по глазам вижу, что помнит. Она подобрала волосы и сейчас без косметики выглядит очень нежной и юной. Красивая молодая девчонка, от желания к которой можно свихнуться, зная, каким отзывчивым может быть ее тело. В моей жизни было много красивых женщин, но ни одна не трогала душу и не цепляла. И ни одну не хотелось удержать так, как собственную жену.
Она готова отдавать, но не довольствоваться малым, и сдержит слово, если я предам ее доверие.
Я бы и сам не простил.
Убил бы любого, кто попытался бы встать между нами. Но от мысли, что однажды она может перестать быть моей… может отдаться другому… становится не по себе и темнеет в глазах.
Я встаю с кровати и сдергиваю с себя черное худи, оставшись раздетым по пояс.
— Нет, Марина, — отвечаю на ее последнее предложение резче, чем хотел бы, бросая вещь в сторону. — Другого мужчины, пока я жив, у тебя не будет. И свободы тоже.
— А ты упрямый, Борзов, — слышу в ответ.
— Всегда, если дело будет касаться тебя. Ты — моя, точка!
Она проводит ладонью по своему плечу, согревая его и не замечая этого движения. Продолжая смотреть на меня, будто со стороны.
— Тогда за мою свободу тебе придется заплатить верностью, — говорит спокойно, но так, что в сознании отпечатывается каждый звук, и в этом она настоящая дочь своего отца, — иначе мы сломаем друг друга. Иного варианта нет. Ты не удержишь меня, если Мышь вернется.
— Черт, я согласен! Иди сюда. Хватит стоять босой на полу.
— Ярослав, я серьезно.
Я расстегиваю ремень и снимаю брюки. Оставшись в боксерах, сбрасываю на пол с постели испорченную подушку и откидываю одеяло. Она права, хватит на сегодня неприятных сюрпризов. Шагнув к Марине, приподнимаю ее над полом, утаскивая в кровать.
— Я тоже! Иди ко мне, королева. Весь день о тебе думаю!
— Ярослав, подожди! — пробует она меня остановить, но я уже встречаю ее мягкие губы и накрываю своими.
Знаю, что веду себя, как чертов варвар, прижимая к себе, но как ждать, когда руки сами тянутся к ней в желании чувствовать и брать. Быть с ней.
Я опускаю Марину на подушку и сразу целую глубоко, лишая возможности сопротивляться и думать о постороннем. Она не будет одна, никогда. И забудет об Анжелке. Обо всех забудет! Как забыл о других я сам…
У Марины под сорочко