Жиури перешла обратно на карсажийский и откинулась на спинку стула, с улыбкой наблюдая за Ксорве. Мышцы лица начали ныть. Уголки ее рта растянулись над зубами.
– Можешь расслабиться. Я не собираюсь вредить ни тебе, ни Шутмили. В конце концов, она дочь моего брата. Я знаю, что ты пытаешься защитить ее, и хочу знать почему.
– Вы же вроде все для себя решили, – сказала Ксорве. – Не знаю, зачем я вам вообще понадобилась.
– Потому что мы не можем уговорить ее, – притворно вздохнула Жиури: точнее, ее разочарование было реальным, но она ни за что бы не показала этого просто так. – Она отказывается от слияния. Я хочу знать, почему годы подготовки пошли насмарку. Я хочу знать, что ты с ней сделала.
Это вызвало ожидаемую реакцию. Если не обращать внимания на шрам, клыки и решительное выражение лица, Ксорве в принципе была открытой книгой. Шок сменился облегчением, за которым последовало нечто, похожее на радость, если Жиури не ошибалась.
Ксорве попыталась взять себя в руки и заметила:
– Какая жалость.
– Печально, правда? – спросила Жиури. Теперь, когда Ксорве потеряла самообладание, она контролировала ситуацию, но расслабляться было рано. Девушка была на крючке, но если сделать неверный шаг, она сорвется.
– Это печальная новость для всех, кому дорого благополучие Шутмили, – мягко продолжила она. – Не знаю, в курсе ли ты, какова средняя продолжительность жизни обычного мага по сравнению с адептом квинкурии, но…
– Я в курсе, – ответила Ксорве.
Что ж, этим ее не напугать. Но может сработать серьезная угроза.
– Что касается более насущных дел, некоторые люди в Могиле Отступницы полагают, что Шутмили следует отдать под суд, и они начинают терять терпение.
Жиури оценила собственную ловкость – она проговорилась будто случайно.
– Ты знаешь, как в Карсаже обращаются с беглыми магами? – продолжала Жиури.
– Что ж, расскажите, – Ксорве дернула губой.
– Широкая публика не верит, что мага можно убить обычным оружием. Это, конечно, не так, но правосудие должно свершиться. Инквизиторат поручил квинкурии Рубина разработать новый метод казни. Их изобретение – Сияющие Уста. Производит неизгладимое впечатление.
Упоминание об Устах обычно вызывало какую-то реакцию – потрясение или брезгливый интерес. Но Ксорве просто внимательно смотрела на нее.
– Не сомневаюсь, – сказала она. – Простите. Я ничего с ней не делала. Я не могу вам помочь.
– Да? – удивилась Жиури. – Как интересно. Канцлер Сетенай рассказывает другую историю. Основываясь на полученной от него информации, я вынуждена предположить, что это ты привила моей племяннице сомнения в ее призвании.
Ксорве замерла. Когда она, наконец, заговорила, ее голос дрожал, как у ребенка, признающегося в проступке.
– Он… он так сказал?
– Он был откровенен со мной, – сказала Жиури. Она беседовала с Сетенаем буквально этим утром, и реакция Ксорве с лихвой подтверждала его слова. Жиури не сомневалась, что если бы он знал, как она намерена использовать эту информацию, он бы промолчал.
– Ну, тогда удачи вам, – сказала Ксорве. – Я не стану вам помогать. Она никогда на это не согласится. Вы ничего не сможете сделать.
В ее глазах снова зажегся гнев и выросла стальная стена упрямства, пряча другие эмоции. Но это уже не имело значения.
– Ничего страшного, – откликнулась Жиури. – Ты мне очень помогла. Я получила все, что мне было нужно.
Ксорве захлопнула дверь на террасу. Внутреннее оцепенение уже больше напоминало боль, а боль – ярость. Она собиралась вернуться в свою комнату, но вместо этого обнаружила себя на полпути к кабинету Сетеная. Тал стоял, прислонившись к колонне возле двери.
– Кажется, беседа с инквизитором прошла отлично?
– Отвали, Талассерес, – сказала она, распахнув дверь в кабинет.
Сетенай сидел за столом, склонившись над гроссбухом.
– Доброе утро, Ксорве, – поприветствовал он ее, не поднимая глаз. – Это на тебя непохоже. Что-то случилось?
– Что вы сказали Канве? – спросила она. – О нас с Шутмили?
– Ничего сверх того, что сказала мне ты, – ответил он.
– И что именно? – уточнила Ксорве, подойдя к краю стола.
В голову ударила кровь – будто ветер, поднимающийся на море в преддверии неожиданной катастрофы.
– Что вы с Шутмили сблизились, что она тебе нравится и ты ее жалеешь. Что это ты, по всей видимости, заронила в ней сомнения в ее призвании…
Точь-в-точь как говорила инквизитор Канва. Она не солгала. Ксорве стиснула челюсти, чтобы не закричать. Сетенай еще не закончил.
– И что на твое поведение могли повлиять необычные обстоятельства твоего прошлого. В общем, ничего страшного. – Он спокойно выдержал ее взгляд. Сетенай никогда не терял самообладания, и легко было поверить в то, что он рассудителен, а ты – всего-навсего капризный ребенок.
– Я не говорила ничего подобного, – начала она, хотя знала, что это ни к чему не приведет. – Зря вы рассказали об этом Канве.
Не только о Шутмили, но и о ее необычных обстоятельствах – причем так небрежно. Ему, будто иностранцу, бесполезно было объяснять, что к ее чувствам и поступкам нельзя подобрать единый ключ, что ее задело то, как он ее воспринимал.
Сетенай смотрел на нее с легким недоумением.
– Жиури не враг нам. Нет смысла скрывать что-то столь безобидное. Они улетают, наши отношения с Карсажем не пострадали, никто больше не собирается тебя арестовывать.
– Это не безобидно, – она едва сдерживала возмущение. Еще одна попытка заставить его выслушать. – Я думала, мы на одной стороне.
Конечно, все было не так. Она была на стороне Сетеная. Его враги были ее врагами. Наоборот это не работало.
– Я понимаю, это неприятно, когда твои чувства обсуждаются публично, – сказал он, – но тебе следует быть выше этого. Пожалуйста, иди, отдохни немного и возьми себя в руки.
Сетенай постучал кончиками пальцев по поверхности стола. Его перстни вспыхнули зеленым и золотым. На столе стояла восьмигранная шкатулка из полированного и инкрустированного дерева. При виде Реликвария в голове Ксорве пронеслась мысль – разумеется, он держит его при себе, – а затем еще одна, полная презрения, – и зачем все это было? Я правда верила, что это что-то изменит?
В ней всегда жила надежда, пусть и не облеченная в слова: если она вернет ему Реликварий, если докажет свою значимость и преданность, то он увидит ее такой, какая она есть.
Это была мечта, которая придавала ей сил выносить усталость и одиночество, тяжелый труд и допросы. Ради нее она предала Шутмили, но теперь эта мечта рассеялась как дым.
Когда она вышла из кабинета, Тала уже не было. Ксорве надеялась, что застанет его – потому что тогда с ним можно будет подраться, а может быть, потому, что он единственный человек в мире, который способен ее понять.
Тогда она повела себя нетипично, направившись в комнату Тала. Комната была опрятной до стерильности, на одной стене разместилась коллекция ножей, на другой – зеркало во всю ширину. На раковине рядом с бритвой стоял флакон духов. Это единственное, что придавало комнате жилой вид – это, и сам Тал, который крутился перед зеркалом с тренировочным мечом в руках.
– Твой замах отвратителен, – сообщила Ксорве и уселась на край кровати.
– Отвали, – любезно отозвался Тал. – Что надо?
– Кажется, Канва уезжает, – сказала она. Было слишком мучительно говорить о том, что ее на самом деле беспокоило.
– Туда ей и дорога, – сказал Тал. – Считай, что тебе повезло, что не нужно больше ее терпеть. Этот ее взгляд. А Сетенай все время прыгал вокруг нее. О, расскажи мне о своих виноградниках, расскажи о летнем домике. Аж тошно.
Ксорве понимала, почему это казалось ему несправедливым. Обычно Сетенай терпеть не мог светскую болтовню. Тал пять лет потратил на то, чтобы переделать себя под его мерку и научиться сразу переходить к сути.
– Ты когда-нибудь задумывался, что он сделает, если ты что-нибудь скажешь?
– Ты о Сетенае? Что такого я должен сказать?
– Не знаю, – сказала она. Даже с Талом, который как никто другой мог ее понять, было нелегко подобрать нужные слова. – Что с тебя хватит. Что ты знаешь, что он никогда не поверит, что ты… ну…
– Личность? – подсказал Тал, рассматривая в зеркале свое лицо.
– Нет, я… – запнулась Ксорве. Слова напоминали осколки льда – трудно удержать и больно прикасаться.
– Ты что, только сейчас это поняла? – фыркнул Тал.
– Ты думаешь, он на самом деле такой? – спросила она. – Но ты же…
– До сих пор сплю с ним? – подхватил он. – Ну, да. Я живу надеждой. К тому же, у тебя есть глаза?
– Фу, – скривилась Ксорве.
– Хотел ли я когда-нибудь бросить все и найти другое занятие? – продолжал Тал. – Раньше мне казалось, что я должен. Но опять же… Я разочаровал свою семью. Не закончил образование. Помог Сетенаю убить собственного дядю… нужно за что-то ухватиться, а иначе так и будешь скользить по наклонной. Я смирился. К тому же он со всеми такой, ничего личного. У него нет настоящих друзей.
Вздохнув, Ксорве откинулась на кровать. Она бросила Дом Молчания, бросила Серый Крюк, бросила Шутмили. Всех, кто был добр к ней, она бросила или предала.
Возможно, Тал опрыскал комнату спреем жалости к себе.
– Когда ты был на корабле у карсажийцев, они упоминали, куда именно везут Шутмили? – спросила она.
– Вряд ли, – сказал он. – Я не прислушивался.
Ксорве закатила глаза.
– Я так и думала. Вообще ничего не помнишь?
– Нет. Они сказали, что отвезут меня домой, а больше меня ничего не интересовало.
Ксорве не могла его винить. Всего месяц назад она чувствовала бы то же самое. Но попытка не пытка. Плохо, что совсем скоро инквизитор Канва отправится к Шутмили, унося с собой тайну о ее местонахождении.
Ксорве направилась к себе. Мысли путались, гнев, печаль и странное ликование то и дело сменяли друг друга. В конце концов одна мысль оформилась: Шутмили жива, и Ксорве даже знала, где она – в