– Да, – сказала Ксорве. – Похоже, теперь мы оба предатели.
Она снова уставилась на Реликварий.
– Что такое? – спросил Тал. Он переминался с ноги на ногу, но Ксорве молчала, и он продолжил: – Нам пора, или мы так никогда и не уйдем. Наверное, я должен навестить мать. Извиниться за то, что вел себя как засранец. Ты можешь делать все, что угодно. Купить столько газет, сколько влезет. Похитить карсажийских красоток и устроить себе гарем.
– Заткнись, Тал, – сказала Ксорве. Ей пришла в голову идея, и она была поражена собственной дерзостью. В конце концов, остановить можно даже огромный механизм – если знаешь, куда бросить гаечный ключ.
Она не хотела обнадеживать себя, чтобы не разочароваться. Это была невероятно опасная затея. Она может попытаться, потерпеть неудачу и умереть, или остаться здесь – живой и одинокой.
Вопрос только в том, насколько сложно будет уговорить Тала присоединиться к ней.
– Почему ты его взял? – спросила она. – Я про Реликварий. Что ты собираешься с ним делать?
– Не знаю, я просто подумал, что это будет забавно, – сказал Тал. И он действительно верил, что это будет забавно. – Так ему и надо.
– Ох, ну конечно, я и забыла, какой ты остряк, – сказала Ксорве.
– Зато ты тупица, – откликнулся Тал для проформы.
– Это не лечится. Хочешь сделать какую-нибудь глупость? – спросила она.
Она поняла, что может на него положиться, и почувствовала себя так, словно выпала из окна и приземлилась на что-то мягкое: ужасно неловко, но какое же это облегчение.
– Если ты можешь придумать что-то более глупое, чем это, само собой.
Она поделилась с ним своим планом. Он был нахальным, абсурдным и, с большой долей вероятности, мог провалиться – разумеется, Тал согласился.
27Рычаг
В день, когда приговоренную к смерти Канву Шутмили должны были казнить, инквизитор Цалду Гричалия явился на Большую арену, чтобы наблюдать за спектаклем из ложи Инквизитората.
Он предпочел бы сидеть с семьей Канва, в нескольких ложах отсюда. Если бы в мире существовала справедливость, ему пришло бы приглашение. Он поймал убийцу Канвы Жиури. Нечестно, что они пригласили канцлера Сетеная и забыли про него.
Цалду занял свое место среди других инквизиторов, жалуясь на невыносимый шум, зловоние и жару. Нижние ярусы были переполнены простыми зрителями. Под ними, на самой арене, сиял, будто зеркало, овал утрамбованного белого песка.
– Ах, насилие – это так примитивно, – заметил один из коллег Цалду. – Но я понимаю, что это прекрасный инструмент устрашения преступников.
– И народ обожает казни, – подхватил Верховный страж.
– Ах, – сказала молодая инквизитор из Управления цензуры, обмахиваясь программкой. – Сначала нас развеселят спектаклем.
– О да, – кивнул Верховный страж. – Битва Линарьи Аткалиндри с Драконом Зинандур. Чудесно.
Постановка началась с оглушительного рева рогов и толпы танцоров, разряженных с головы до ног: черный цвет обозначал Дракона и ее сопровождающих, в красном был танцор, изображавший Линарью. Голову его венчал венок из роз и лилий.
– Представляю, как им жарко в этих костюмах, – широко зевнув, заметила молодая цензорша.
Помимо плащей каждый танцор надел картонную маску, раскрашенную в соответствии с ролью. Маска Дракона имела шарнирную челюсть, которой управляли два танцора. Цалду смотрел на танец из чувства долга, а не удовольствия. Верховный страж внимательно следил за постановкой, склонившись через ограждение с энтузиазмом, свойственным скорее более молодым людям.
Наконец танцоры отошли к скамье у края арены, сразу за нижним барьером. Под звуки фанфар на арене появился палач, и Император благословил его клинок.
Цалду внимательно выслушал проповедь Его Высочайшей Непогрешимости. Затем привели первую партию осужденных – группу поджигателей, которые убили двенадцать человек. Цалду отчаянно старался сфокусироваться на этом. В конце концов, ради этого он и работал. Чтобы убедиться, что добро под защитой, а зло наказано.
С поджигателями было покончено по одному. Цалду подумал о росписях в закрытой часовне инквизиторов, где – помимо всего прочего – были изображены крошечные грешники, проходившие все этапы суда и казни. Художник использовал кисть с тончайшими волосками, чтобы выписать лицо каждого грешника, хотя все детали размером были не крупнее большого пальца Цалду. Искусство лучше жизни. Солнце на арене светило так ярко, что ему пришлось бы прищуриться, реши он рассмотреть лицо каждого поджигателя.
Другим преступникам грозило наказание за различные грехи. Ведущий церемонии представил детальное описание убийств, похищений, опасных ересей. Близился полдень, и один из коллег Цалду подтолкнул его локтем.
– Следующая твоя? – спросил он. Цалду дернулся от нежелательного прикосновения, но кивнул.
Канва Шутмили стояла в одиночестве. Ее руки были скованы серебряными наручниками, чтобы она не могла колдовать.
Шутмили не сопротивлялась, когда ее привели на арену, не смеялась и не целовала руки зрителям из толпы, как некоторые. Толпа притихла – вероятно, их удивили возраст преступницы и ее безобидный вид. Но Цалду видел тела в Могиле Отступницы и не обманывался.
Шутмили шла, спотыкаясь о цепи, словно мысли ее где-то витали. Арену еще не посыпали свежим песком, и земля была мокрой и темной от пролитой крови.
Ведущий, казалось, был рад добраться до главного блюда. Обвинения катились одно за другим, как бочки вниз по трапу. «Осуждена за сговор с силами зла, за обесчещивание звания адепта, за величайшее осквернение, за уничтожение членов Квинкуриата и умышленное убийство Верховного инквизитора Церкви!»
– Внушительный список, – заметила молодая цензорша.
Ее цепи закрепили на одном из столбов посреди арены и отступили.
Возникла пауза. На то, чтобы подготовить Сияющие Уста, ушло несколько минут. Инквизиторы вздрогнули от предвкушения, когда Уста вступили на арену.
В ярком солнечном свете поначалу можно было разглядеть только высокую человекоподобную фигуру, завернутую в мешковатую смолянисто-черную накидку. Поверх накидки она была обмотана железными и серебряными цепями. Шесть служителей в парадных инквизиторских одеяниях держали концы этих цепей, осторожно двигаясь вокруг Уст, переваливающихся по кровавому песку.
Все остальные – стражники, священники, ведущий, палач – спокойно спрятались за магическим барьером. Канва Шутмили даже не посмотрела наверх.
Вокруг арены повисла беспокойная тишина. Никто не хотел подбадривать Сияющие Уста. Никому не хотелось привлекать их внимание к себе.
В отличие от большинства, Цалду знал историю их создания.
Квинкурия Рубина задумала это чудовище как пародию на собственное существование: фрагменты чужих разумов, собранные в одном неуязвимом теле. Остатки сознания шестерки неудачливых кандидатов в члены квинкурии, втиснутые в единую жуткую тварь.
Служители отстегнули цепи и поспешно отступили. Медленно, словно пробудившись ото сна, Уста сбросили накидку и двинулись в сторону осужденной.
Они шли неловко и медленно, будто раненый паук. Скованные лодыжки, связанные за спиной запястья. Уста были бы высокими, не будь они согнуты наподобие рыболовного крючка. К шее и талии были привязаны кожаные и стальные скобы, чтобы поддерживать хрупкое тело.
Но большинство зрителей смотрели только на лицо. Цалду не знал, что Рубин сотворил со смертным телом для создания Уст, и был этому только рад. Сияющие Уста носили маску и капюшон, прикрывающий глаза и брови. От носа остался лишь расплющенный хрящ. Неестественно вывихнутая челюсть свисала до груди, будто медальон со сломанной застежкой. Губы срезаны и отогнуты, так что вдалеке виднелись два полумесяца чистых белых зубов.
Уста не говорили. У них не было языка. Горло – пустой гнойный колодец. Они ковыляли по песку, оставляя за собой дымку, связанные руки подрагивали.
Цалду не был уверен, понимают ли Уста приказы – например, знают ли они, что должны обезглавить Канву Шутмили, – или просто уничтожают любое живое существо на своем пути. Он уже видел их в действии и знает, чего ожидать. Облако пыли, запах расплавленного металла. Ужасная отвисшая челюсть. И, конечно же, крики.
Ходили слухи, что Уста частично забирают разум каждого убитого ими мага, что они упиваются их мучениями и становятся от этого сильнее. Цалду считал, что это просто страшилки.
Шутмили, до сих пор стоявшая совершенно неподвижно, выпрямилась и теперь наблюдала, как к ней ковыляет это существо.
Несколькими уровнями ниже поднялся небольшой переполох. Цалду решил, что какие-то зрители взбунтовались. Обычно, если семья осужденного устраивала беспорядок, стража быстро их утихомиривала, но это не могли быть члены рода Канва. Их ложа находилась поблизости от ложи Инквизитората, да и, в конце концов, Канва Жиури была им куда ближе, чем Канва Шутмили. Нет, все они сохраняли мрачный, но полный достоинства вид, за исключением канцлера Сетеная, который сидел очень прямо.
Зрители были ни при чем. Беспорядки вспыхнули среди танцоров, собравшихся за барьером на нижнем уровне. Одна из приспешниц Дракона Зинандур, одетая в черное, отделилась от остальных. Она перемахнула через ограждение, легко приземлившись на песок, и бросилась к осужденной, быстро и целеустремленно, как ястреб, пикирующий за добычей.
Она на бегу сорвала бумажную голову. Та покатилась, и пока стражи суетились, выхватывая оружие, Цалду понял, что видит, как она, описав головокружительную дугу, перекатывается по окровавленному песку арены.
– Ложитесь, Инквизитор! – крикнул один из стражей, обхватив Цалду за талию и увлекая его вниз.
Он успел оглянуться на ложу Канва. Канцлер Сетенай вскочил с места и побежал к барьеру. Кажется, он натягивал перчатки.
– Ксорве, – негромко позвал Сетенай, но Цалду слышал его так отчетливо, будто стоял рядом.
Сетенай вскинул руки, и время остановилось.
Сапоги Ксорве ударились о песок. Она не почувствовала ни вонь от засыхающей крови, ни скрежет металла, когда служители отпустили цепи Уст. Толпа выцвела, словно выжженная солнцем. Остались только ее собственная скорость, ее собственная ярость, и Шутмили, привязанная к столбу с опущенной головой. Ксорве пронеслась по арене, как камень, прыгающий по воде, и окликнула Шутмили по имени. Приподняв голову, Шутмили заметила ее.