— Вай бля-я-я! — взвыл лысый.
Его заглушил гортанный крик Кабана:
— Крушащий таран!
Карабас-переросток сорвался с места довольно быстро, с его-то массой. Вокруг плотный эфирный щит, а лоб буквально сиял от концентрации эфира.
Не отступаю и просто бью прямым ему точно в лоб. Ого! А сучара-то твёрдый, как булыжник! Боль пронзила предплечье, один из пальцев хрустнул. И бородач врезался в меня точь бронепоезд.
В полёте мы врезались в металлическую дверь, оставив вмятину, и покатились по полу.
Вывернувшись, оказываюсь сверху, прижимаю мясистую харю Кабана ладонью к грязному полу. Второй рукой хватаю его запястье. И начинаю работу. Резко убираю ладонь с его морды, вбивая локоть. Хрясь. Хрясь. Хрясь. Как молотком в кабачок. Крупный носяра хрустнул. Кабан заорал точь резанный. Мельком оглядываюсь — лысый всё ещё извивается от боли, зажимая сломанную руку. Значит продолжаю вплотную заниматься Кабаном. Дёргаю его руку, и у него вылетает плечевой сустав. Он чё? Вообще прифигел? Расслабился тут! А как взревел. В агонии наносит мне удар целой рукой. Попал-таки. Прямо в бровь. Тёплая кровь хлыщет по щеке, но усмехаюсь. Прежде случалось сражаться с переломанными костями, ослеплённым обоими глазами. Подобная мелкая ссадина лишь раззадоривает.
Бью кулаком ему в нос ещё раз, хрящ снова смялся как бумага. Кабан гавкнул — другого слова не подберёшь — попытался что-то прорычать сквозь хлынувшую кровь.
— Отпусти! Выебу, сука!!! Отпусти, бля!!! Я тебя…
Не стал ждать, пока он закончит угрозы. Складываю два пальца, и тычок ему в правый глаз. Одним рывком протыкаю глазницу, проворачиваю пальцы, и, как крюком, подхватывая всё, что могло зацепиться. Вой Кабана напомнил визг свиньи на бойне. Он забился подо мной, как бык на родео, пытаясь скинуть. Бью ему разок в рожу, чтоб подуспокоился. Следом второй — в кадык, не дабы убить, а заткнуть. Трахея осталась цела, но боль лишила его возможности визжать.
На периферии замечаю движение и вовремя перехватываю ногу лысого, что превозмогая боль, попытался сбить меня с Кабана. Перехватываю на болевой захват — и его ступня выворачивается, повиснув безжизненной тряпкой. Кирпич, или как там его, похер в принципе, заорал новым тембром, но я только начинал.
— Ну что, кто теперь сучка? — усмехаюсь, довольно-таки позитивно, ну а что унывать? И перехватываю его за колено.
Новый хруст — и сустав вывернут в неестественном положении. Не останавливаясь, ломаю ему бедренную кость, а когда он, заливаясь воплями до хрипа, рухнул, закатывая глаза от невыносимой боли, добавляю ему перелом тазовой кости, заведя его ногу за спину. Финальным аккордом стал позвоночник. Он останется жив, но никогда не сможет ходить. А может и не останется. Как раз интересно будет увидеть, как долго протянет. В общем, не заскучаю.
Кабан, скуля от боли и зажимая вытекший глаз, в ужасе наблюдал за экзекуцией своего товарища. Закончив с тем, поворачиваюсь к нему. Он начал отползать к двери, оставляя кровавый след.
— Не надо, дружбан, мы всё поняли! — забормотал он всхлипами. — Нас заставили! Мы не хотели!
Но увидев, что мне абсолютно похрен, резко перешёл на крик, колотя здоровой рукой по металлической двери:
— ЭЙ, ТВАРИ! СПАСИТЕ!!! НА ПОМОЩЬ!!! ПОМОГИТЕ, СУКИ! ОН ЖЕ НАС ПРИБЬЁТ, БЛЯТЬ! ТВАРИ! ЭТО ПОДСТАВА!
Присаживаюсь на корточки перед ним, кровь из рассечённой брови уже не стекает, но щека вся грязная. Левое предплечье ныло от перелома, как и переломанный палец, но для меня подобное несущественно.
— Жить хочешь, сученыш? — спрашиваю спокойно, похлопывая его по лохматой щеке.
Карабас энергично закивал, размазывая кровь и слёзы по обезображенной морде.
— Молодец, — и улыбаюсь. — Тогда скажешь страже, что первого прикончил тот второй — Кирпич или как там его. Мы с тобой пытались разнять их, но не вышло, они покалечили друг друга. Понял?
— Понял! Я всё понял! — закивал Кабан, да с такой готовностью, будто самой судьбой ему было предназначено лгать.
Жёстко хватаю его за ухо и медленно выкручиваю, заставляя снова завыть от боли.
— Запомни, сука, — говорю ему в это самое ухо. — Напутаешь что-то, и я достану тебя. В любой камере. На краю света. В аду. И что я с тобой сделаю… ох, ты даже не представляешь, что я с тобой сделаю. И когда закончу, напоследок выпью из твоей черепушки твои тупые мозги. По капле. Выдавливая твой ебливый чайник, как прокисший помидор.
Кабан затрясся — не столько от моих слов, сколько от тона. Ведь это была не угроза, а констатация неизбежной реальности.
Отпускаю его и выдыхаю, снижая поток духовного ядра. Тьма в глазах медленно отступила, как чернила, растворившиеся в воде. Маскировочное ночное эфирное зрение тоже деактивировалось. И глаза вернулись в обычное состояние. Опускаюсь на одну из шконок, игнорируя пульсирующую боль в предплечье. Завтра рука будет вдвое толще от отёка, но как-то плевать. Важнее выйти из этой ситуации без лишних подозрений.
— Кричи громче, — приказываю Кабану, что поскуливал у двери, зажимая пустую глазницу. — Если не хочешь, чтобы этот, с позвоночником, сдох. Он долго не протянет без медицинской помощи.
Кабан закивал, как человек, которому нет нужды напоминать дважды. И сменил тональность своих воплей:
— ПОМОГИТЕ! ЗДЕСЬ РАНЕНЫЕ! СТРАЖА! ЧЕЛОВЕК РАНЕН! ЧЕЛОВЕЕЕК РАНЕН!
Он колотил по двери целой рукой, создавая такой грохот, что, пожалуй, сотрясал всё тюремное здание. Но в ответ только тишина. Видимо, майор и его люди хотели, чтобы этой ночью здесь никто нас не беспокоил.
Однако, спустя минут пять, когда Кабан уже начал сипеть от натуги, снаружи послышались шаги. Ключ загремел в замочной скважине, и тяжеленная дверь распахнулась. В проёме появились двое стражников с эфирными дубинками наготове и яркими фонарями.
— Чё расшумелись, гады⁈
Свет пробежал по камере, выхватывая из темноты жуткую картину. У самого порога лежал бездыханный Штырь с продырявленной шеей. Чуть дальше, в луже крови распластался Кирпич в неестественной позе. Всё-таки не пережил травм — потерял много крови, ну или шок оказался невыносим для его сердечка.
— Что за… — прифигел один из стражников, но Кабан не дал ему договорить.
— Они озверели! Совсем озверели! — затараторил он, размазывая кровь со слезами по подбородку. — Кирпич со Штырём сцепились, как бешеные собаки! Штырь избивал его, всего поломал его! Мы с Сашкой пытались их оттянуть, но куда там!
Кабан говорил быстро, на эмоциях, и настолько бессвязно, что даже я поверил. Так правдоподобно, зараза, даже завидую.
— А потом он ему шею какой-то техникой пробил! Кровищи было — охереть сколько! — Карабас оживлённо жестикулировал здоровой рукой. — Мне, суки, глаз выкололи в драке, Сашке вон тоже досталось!
Он указал на меня, сидящего на кушетке, с окровавленным лицом и опухающей рукой.
— Санька оказывается паренёк-то ровный! — добавил Кабан с таким искренним уважением, что любой дрянной актёр позавидовал бы. — Пытался разнять их, хоть и тощий!
За спинами стражников замечаю ещё одну ШАРООБРАЗНУЮ фигуру. Фрикаделька-майор-толстяк решил лично проверить результаты своей «затеи»? Судя по выражению щекастого рыльца, результат его категорически не устраивал. Маленькие глазки метали молнии, а жирные щёки яростно подрагивали.
— Вокруг меня одни тупицы! — выпалил он, сжимая пухлые кулаки. — Безмозглые твари! Тупицы! ТУПИЦЫ!
Стражники прокряхтели, не зная, как реагировать. Один из них набрался смелости и спросил:
— Что делать, господин майор?
Толстяк презрительно фыркнул, оглядывая место бойни, и ткнул пальцем на Кабана:
— Этого к лекарю.
Затем перевёл взгляд на остывшие тела и скривился:
— Суицидники грёбанные… Точно. Так и напишем — суицидники-психопаты. В лазарет их, нашенский.
Его маленькие глазки юркнули ко мне, сколько там ненависти… маманегорюй:
— Что до поджигателя…
— Попрошу выбирать выражения, — перебиваю его из полумрака спокойным тоном. — Моя вина ещё не доказана.
Как он вспыхнул, надо же. Харя залилась багровым:
— Здесь я решаю, кого как называть! — прошипел он яростью, брызги слюны полетели на ближайшего стражника. — Так что заткнись, мелкий утырок, пока не закрыл тебя в карцере! И ты не подох там без жрачки!
Он подошёл ближе, нависая надо мной всей грузной тушей:
— Так и напишем потом, отказался жрать — боялся, что отравят. Стандартный психопат, ещё и поджигатель. Всё просто, уяснил? Я здесь бог и закон! Я решаю твою судьбу!
Вот честно, едва сдерживаю усмешку. Ситуация разве не комична? Жирный майор, возомнивший себя вершителем судеб, пытается запугать человека, уничтожившего демоническую сущность, способную было подмять под себя весь мир. Мне не то что бы страшно, а даже неловко как-то. Конечно, жиробас может устроить мне подлянку. Закрыть в карцере, лишить еды, воды. И что? Без пищи могу продержаться очень долго. Во время тренировок в тибетских горах проводил месячные голодания, очищая тело и дух. Так что, дней через десять, когда стражники придут за моим «истощённым трупом», просто перебью их и уйду.
Но это означало бы выступить не только против самого майора, но и против системы правосудия в целом. В моём текущем положении такое было бы слишком хлопотно. Чтобы противостоять государственной машине, нужно не только желание, но и собственный достаточный ресурс. Так что, пока обойдусь без крайностей. А с майором могу расквитаться и позже, когда всё уляжется. Тем более, он не будет ожидать опасности. И это самое приятное в мести.
Самые что ни есть реалии военного искусства — выбирать правильное время для удара. Поэтому просто молчу, как и положено запуганному студенту.
Майор, так не дождавшись от меня хоть какого-то ответа, фыркнул:
— Ты ещё пожалеешь, что не сдох сегодня ночью, Волков. Поверь мне, это был бы лучший исход для тебя.
И махнул стражникам:
— Уведите его обратно наверх! Завтра решим, что с ним делать дальше!
После чего фрикаделина развернулась и покинула камеру. Сколько разочарования было в его глазах, ясно как день, ожидал совсем другого исхода от перевода меня к трём отпетым уголовникам.