Ненормальный практик 3
Глава 1
Шесть дней. Ровно шесть дней катафалка на колёсах тащится на север, увозя меня, да десяток душ в местный филиал ада с поэтичным названием «Чёрный Лебедь».
Как дорога? Ну, сложно ту назвать «дорогой». Скорее, направление. Колея, пробитая в снегу, уходящая всё дальше от цивилизации. Повозку трясёт, вся скрипит, но, падлюка, ползет исправно. Сидишь на прелой соломе, задница отмерзает, руки в кандалах ноют, а единственное развлечение — считать выбоины или наблюдать за соседями по клетке. Компания, конечно, подобралась прям «цвет нации». Убийцы, воры, дезертиры, политические деятели и я — герой-любовник, спаситель шпионов. В общей сумме семь повозок, набитых зеками.
Едем уже шесть суток. Шесть одинаковых, серых, холодных дней. Рано утром — подъём пинками конвоя. Потом — шесть часов тряски в этом ящике. Остановка на «обед» — миска тёплой жижи, которую острословы называют баландой. На вкус точь размоченные опилки с лёгким привкусом безысходности. Но есть надо. Тело требует топлива, даже паршивого. Потом опять тряска до позднего вечера. «Ночлег» — отдельная песня. Температура падает на десяток градусов ниже. Холод пронизывает всё. Спишь вполглаза, прижавшись к таким же бедолагам ради тепла, и слушаешь, как ветер воет похоронные марши. Романтика, блин. Хорошо, что я не жмусь. Духовное ядро позволяет находиться без вреда здоровью на холоде. Да и привык ещё в прошлой жизни к экстремальным условиям. Что до тела — тоже свыкается по-немногу и становится сильнее.
Вообще, поначалу всё было сносно, да. Но с каждым днём путешествия на Север становилось только холоднее. Воздух более колкий, более злой. Дышишь — будто битое стекло глотаешь. Многие зеки то и дело растирали пальцы на ногах и руках, иначе отморозили бы. Конвоиры тоже мёрзли, кутались в тулупы, но им хоть двигаться можно было. Нам же — сиди и превращайся в ледяную статуэтку.
На третий день игра в «заморозь заключённого» дала первые плоды. В соседнем обозе трое не проснулись утром. Просто замёрзли насмерть во сне. Тихо, буднично. Их тела вытащили, бросили в сугроб у дороги, как мешки с мусором, и поехали дальше. Никто даже бровью не повёл. Ни конвоиры, ни остальные зэки. Ценность человеческой жизни в этих краях стремится к нулю, особенно если ты в кандалах.
Видимо, данная демонстрация произвела впечатление. В следующую ночь четверо самых отчаянных, уже из другой повозки, решили попытать счастья. Пока конвоиры грелись у костра, выбрались и рванули в лес. Далеко не убежали. Через полчаса их приволокли обратно. Двоих — уже трупами, с дырками. Двух оставшихся, избитых до полусмерти, швырнули обратно в повозку. Прямо к самым отбитым уркаганам, которые тут же принялись «воспитывать» беглецов. Конвоиры даже не вмешались. И тех убили свои же.
Но после этого случая всем выдали одеяла. Видать, испугались, что количество заключенных резко сокращается. Некем будет войско пополнять. В общем, больше о своих шкурах забеспокоились чем наших.
Так и продолжилось путешествие.
Большую часть времени я сидел в своём углу, наблюдая. Испытывал ли жалость к беглецам? Нет. Сочувствие? Пожалуй, тоже нет. Они — глупцы. Бежать зимой, на Севере, без еды, без тёплой одежды, со стражей на хвосте? Разве не самоубийство? Они просто выбрали способ умереть чуть быстрее, чем от холода или в штрафбате. Их право.
Сам я вёл себя спокойно. Не лез в драки, не жаловался, молча ел баланду, молча наблюдал. За конвоирами — их сменами, привычками, уровнем бдительности. За зэками — кто лидер, кто шестёрка. Собирал информацию. Скорее больше от того что нечем было заняться. Да и какой смысл ныть или бунтовать? Нет. Наоборот, я еду в место, где смогу убивать и становиться сильнее. Разве не идеально?
Седьмой день пути в этом скотовозе.
За окном… если дырку в досках можно так назвать, всё тот же унылый пейзаж — заснеженные ели, сугробы по пояс, да свинцовое небо, готовое вот-вот разродиться очередной порцией колючего снега. Холод пробирал уже не до костей, а до самой души.
В нашей персональной камере на колёсах ехало семеро, не считая меня. За неделю пути народ, естественно, успел перезнакомиться, сколотить временные альянсы и даже, прости господи, подружиться. Ну, или сделать вид. Дружба здесь — понятие относительное, как и совесть. Сегодня делите последнюю корку хлеба, а завтра один из вас придушит другого за лишнюю тряпку. Стандарт тюремного жанра, универсальный для всех миров.
Компашка подобралась разношёрстная. Был тут бывший охранник таверны по имени Степан — здоровенный детина с туповатым рылом, попавший сюда то ли за перепалку, то ли за пьяную драку с офицером. Рядом с ним — карманник Митька, с бегающими тёмными глазками и вечной полуулыбкой на хитрой физиономии. Без умолку травил байки о своих «подвигах» на питерских улицах, привирая процентов на девяносто. Ещё был мрачный мужик неопределённого возраста, с прыщавыми щеками и пустыми глазами — убийца, отбывавший пожизненное, но решивший «искупить вину кровью». Звали его то ли Фрол, то ли Егор — он представлялся по-разному. Чокнутый малёха. Четвёртый — бывший купец Захар, пузатый, обрюзгший, попавшийся на махинациях с казёнными поставками. Постоянно хныкал, жаловался на холод, голод и несправедливость судьбы. Ну и ещё тройка, которые сидели тихо, особо не разговаривая.
Ко мне больше не лезли. Ещё в самом начале пути, на второй день, охранник Степан — решил «проверить молодого». Подошёл, начал быковать, что-то там про «петушиный угол» и «правила жизни». Я тогда просто посмотрел на него. Не зло, не угрожающе. Просто посмотрел взглядом человека, что видел вещи похуже пьяного тупицы и знает сотню способов убить его голыми руками за пару секунд. Видимо, что-то такое он в моих глазах и прочитал. Потому как заткнулся на полуслове, побледнел, пробормотал что-то невнятное и отвалил. С тех пор ко мне никто не лез. Пару раз Митька и Захар пытались завязать разговор — из любопытства или просто от скуки, черт знает, но я отвечал односложно, не поддерживая беседу. «Да», «нет», «не знаю». Друзья мне здесь не нужны. Союзники? Возможно, но только по необходимости. А болтать по душам? Не по мне такое. Лучше помедитировать.
Вот и сейчас они что-то там тёрли между собой, пытаясь перекричать скрип колёс и завывание ветра.
— Да когда ж приедем-то, мать их⁈ — ныл купец Захар, кутаясь в рваную телогрейку. — Седьмой день уже! Замёрзнем к чертям собачьим!
— А ты думал, на курорт везут? — хмыкнул Митька, ловко сворачивая самокрутку из припрятанной дряни, которую громко обозвал табаком. — «Чёрный Лебедь», папаша! Теплее уже не будет, зуб даю! Говорят, медведи белые там строем ходят и водку из самовара пьют, шоб не замерзла!
— Брехня, — буркнул убийца Фрол-Егор. — Нет там ни хрена. Только снег, лёд и смерть.
— Ох, мне бы сейчас… — мечтательно протянул Степан, глядя в потолок. — В «Золотой Якорь»… там девки… пиво рекой… эх! А потом морду кому-нибудь набить… хорошо!
— Во-во! — подхватил Митька. — Я как-то раз, на Невском, такую фифу обчистил! У неё в ридикюле, прикиньте, не только кошель тугой, а ещё! Флакончик французских духов и… кружевные панталоны! Запасные, видать! Я те панталоны потом за бутылку водки толкнул!
— Идиот, — снова буркнул Фрол-Егор. — Духи надо было толкать. Дороже стоят.
— Да что вы всё о бабках, да о бабах! — взвыл Захар. — Жрать охота! До смерти! Вчерашняя баланда… да разве ж это еда⁈ Вот у меня в трактире… поросёнок молочный с хреном, да под рюмочку анисовой…
Сижу и слушаю этот незамысловатый трёп. Обычные разговоры людей, лишённых будущего и пытающихся согреться воспоминаниями. Каждый цеплялся за какую-то свою иллюзию: Митька — за воровскую удаль, Степан — за пьяный разгул, Захар — за сытую купеческую жизнь. Только убийца ничего такого не припоминал.
Мне же всё равно. Пусть болтают. Пусть вспоминают. Ноют. Их судьба меня не касается.
Откидываюсь на борт, закрываю глаза.
Так проходит час.
Второй.
Третий.
Трёп моих попутчиков уже порядком надоел. Истории про «фиф», «поросёнка» и «кружевные панталоны» повторялись по третьему кругу. Скука.
Ещё и пузатый купец Захар, видимо, окончательно отчаявшись найти сочувствие в своих жалобах на судьбу, решил обратиться ко мне. Либо просто задумал разбавить свой монолог новой жертвой.
— Эй, парень… — он поёрзал на своей толстой заднице, пытаясь повернуться. — Сашка, да? Ты ж вроде помоложе нас всех будешь… Как думаешь, а? Что нас там ждёт? Впереди-то? Может, не так всё страшно, как говорят? Может, амнистия какая будет к празднику? Или на работы отправят, а не на передовую? А?
Медленно открываю глаза и смотрю на него. Взглядом, безо всяких иллюзий. Тем, что смотрят на неизбежное.
— Всех нас ждёт смерть, — произношу мрачно.
И снова закрываю глаза.
Зачем обнадёживать человека, когда шансов практически нет? Пусть лучше сразу готовится к худшему.
Захар аж поперхнулся.
— Тьфу ты! Ну ты сказал! — пробормотал он. — Пессимист какой… Злой ты, парень. Не по-людски это.
— И то верно, — поддакнул Митька-карманник. — Чего сразу смерть-то? Может, и пронесёт. Я вот, например, живучий. Три раза пырнуть пытались — и ничего, как видишь, живой! И там выкручусь! Главное — смекалка и руки ловкие!
— А я вот силой возьму! — неожиданно встрял Степан, ударив себя в грудь. — Я хоть и неофит второй ступени, но дурь-то есть! Я как-то на подпольном чемпионате по кулачным боям… на Лиговке… третье место взял! Там такие бугаи были! Во! — и развёл руки, показывая необъятные размеры. — А я их раскидал! Почти всех! Так что и там… если что… постою за себя!
— Пф-ф, кулачные бои, — фыркнул кто-то из молчавших. — На передовой не кулаками машут. Там эфиром жарят так, что только пепел остаётся.
— А я вот тоже не промах! — вдруг встрепенулся другой молчун. Тихий такой, невзрачный лет тридцати. — Меня дед тренировал! Сильный у меня он был. Я, между прочим, неофит третьей ступени! Так-то! И тоже кое-что умею!