— Пф. Третьей… — презрительно хмыкнул ещё один тип, доселе молчавший, с наглым лицом и шрамом на шее. — Всего-то? Сопляк. Вот я — инициированный второй ступени. Сам дошёл, без всяких дедов, — и вскинул подбородок, оглядывая всех свысока. — Так что заткнулись бы вы тут, салаги.
Начался типичный базар — меряние рангами и былыми заслугами. Каждый пытался доказать, что круче, сильнее, хитрее и уж точно выживет там, где другие сдохнут. Герои, блин. Неофит третьей ступени? Инициированный второй? Как долго они протянут?
Приоткрываю глаза и смотрю в щель. Небо немного прояснилось, и проглядывало бледное, негреющее северное солнце. Пейзаж не менялся — всё тот же бескрайний снег, только теперь без каких-либо елок. Стало ещё холоднее, слышался шум. Будто мы приближались к поселению или ещё чему-то.
И через пятнадцать минут повозка дёрнулась и остановилась. Так внезапно, что все, кто не держался, повалились друг на друга. Снаружи раздался хриплый голос конвоира:
— ПРИЕХАЛИ, УБЛЮДКИ! ВЫЛЕЗАЙ! КОНЕЧНАЯ! ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ В «ЧЁРНЫЙ ЛЕБЕДЬ»!
Все тут же зашевелились.
— Думаешь, нас сразу на передовую отправят?
— Заткнись, лучше помолись своим богам, если они есть.
— Молчать, отребье! — рявкнул стражник снаружи.
Тент откинули. Ослепительный свет хлынул внутрь, заставив всех прищуриться. На фоне сияния вырисовался силуэт стражника, что весело постучал по решётке копьём:
— Просыпайтесь, зайчики! — прокричал он с бодростью, очевидно наигранной. Ведь во взгляде была та ещё усталость. — Скоро вам предстоит веселье!
Глаза привыкли к свету, и рассматриваю окружающий пейзаж. Повозка встала посреди военного лагеря, раскинувшегося прямо на равнине, без каких-либо возвышенностей, холмов или деревьев. Просто белая пустошь. Сотни самодельных юрт и палаток, покрытых снегом, тянулись до самого горизонта. Между ними сновали люди. Одни тащили дрова, другие чистили оружие. Дым от палаток поднимался к серому небу и развеивался.
Рядом с нашей повозкой выгружались зэки из соседних. Нас становилось всё больше. Человек пятьдесят, не меньше.
Пока все топтались на месте. Кто выпрямлял спину от усталости, кто растирал ладони от холода. Приблизился офицер лет пятидесяти-пятидесяти пяти с обветренным лицом и длинными чёрными усами. На глове шапка-ушанка с кокардой. В сером тулупе. У пояса два меча.
Окинул нас взглядом, как мясник туши на бойне, а затем смачно харкнул в снег:
— Тьфу. Ну и нулёвое дерьмо привезли, — процедил он сквозь зубы. — Где вы таких откопали? В борделях столицы?
— Неделя на передовой сделают из них солдат, капитан! — хохотнул один из стражников.
— Или трупы, — пожал плечами капитан. — Мне похрен.
Кто-то из соседней повозки, видимо, решив проявить характер, подал голос:
— Эй, офицерьё! Кормёжка тут лучше, чем в дороге?
Тишина, последовавшая за этим вопросом, была тяжёлой, как чугунная плита. Капитан медленно повернул голову, сузил глаза, как боров, заметивший добычу, и ровным тоном произнёс:
— Накормите говоруна.
Двое стражников вытащили из толпы вырывающегося зека. То, что последовало, было недолгим, но жестоким. Показательным. Его избили. Методично, профессионально, без следов на лице, но отбив внутренности. Все мы стояли молча. Похоже чудик всё ещё не понял, куда попал.
Когда избитого швырнули в снег, капитан подошёл ближе, дыша облачками пара в морозном воздухе:
— Надеюсь, остальные усвоили урок. Вы — никто. Социальный мусор. И сдохнете здесь. Однако, только вам решать — сдохнуть мужчиной или трусом.
Он повернулся к молодому лейтенанту, что всё это время стоял рядом, не проявляя никаких эмоций:
— В четвёртый взвод их, Лукин. У них как раз всего трое остались после последней вылазки.
Лейтенант Лукин — худощавый парень с несоразмерно большими ушами и острым носом — козырнул:
— Есть, капитан!
Старший развернулся и ушёл, оставив нас на попечение лейтенанта. Тот чувствовал себя очевидно не в своей тарелке. Видать, впервые командует отрядом преступников.
— Внимание, отщепенцы! — выкрикнул он, стараясь придать голосу строгость, но вышло комично, от чего парочка зеков хихикнули. — Никаких разговоров! Постройтесь в две шеренги!
Под тычками копий стражников все мы выстроились в подобие строя.
— Слушайте внимательно, ибо повторять не буду, — начал Лукин, расхаживая перед первым рядом. — Вы находитесь в третьем лагере батальона «Чёрный Лебедь». Здесь северо-восточная граница Империи, буферная зона между нами и Ледяными Кланами. Жрать будете два раза в день, может даже три, если повезёт. Спать — в общих казармах, вон в тех юртах, — он указал на потрёпанные конструкции, покрытые шкурами и брезентом. — Подъём в пять утра, отбой в девять вечера. Утром тренировки, потом обед, потом тренировки, потом караул или работы по лагерю.
И сделал паузу, очевидно, ожидая вопросов, но все молчали. После чего продолжил:
— Я — лейтенант Лукин из штабных офицеров. Но по всем вопросам обращаться не ко мне. Срать я хотел на ваши хотелки. Все вопросы — к вашему лейтенанту. Вон она.
Лукин указал на фигуру вдали. Высокая, под два метра, тётка с короткими рыжими волосами и плечами, которым позавидовал бы любой грузчик. Неспешно рубила дрова. В одной руке топор, в другой — дымящаяся папироса. Белая рубаха облегала мускулистое тело, на поясе висел тесак, да такого размера, что им можно расчленить лошадь.
— Лейтенант Галина Куваева, — представил её Лукин. — Бывшая чемпионка Империи по борьбе. Посажена за убийство трёх мужчин голыми руками в таверне «Пьяный гусь» в Новгороде, — и тихо добавил, чтобы она не услышала. — Они, видите ли, назвали её «мужиком в юбке». Советую следить за языком, если не хотите умереть. — после набрал воздуха и выкрикнул: — Лейтенант Куваева! Прошу, подойдите!
Галина повернулась к нам. Голубые глаза жуткие, холоднее окружающей снежной пустыни. Затянулась папиросой и выдохнула дым через широкие ноздри, как сука, минотавр. Щелчком выбросила окурок и, воткнув топор в пенек, направилась к нашему строю.
— Добро пожаловать в ад, малыши, — подошла она ближе и взяла папку из рук Лукина. — Надеюсь, вы привезли с собой яйца. Они вам понадобятся.
После чего открыла ту. Пролистала с десяток страниц. Затем захлопнула и взялась обходить строй, внимательно изучая каждого. Тяжёлые, грузные шаги проминали снег с хрустом. Медленно раздавливали ледяные комки. О, и делала она это нарочно, дабы показать кто тут главный. Одним словом — мощь. Ходячая на двух крепких ногах. То и дело Галина останавливалась перед особо жалкими, заглядывала в глаза, и улыбалась без намека на радость.
— Та-а-ак, — протянула она, остановившись напротив купца Захара, трясшегося сразу от всего, и от страха и от холода. — Да не трясись ты, торгаш. Думаешь, быстро сдохнешь? Не-е-ет. Мы из тебя сначала свиное сало вытопим на полевой кухне. Потом и помрёшь.
Харя купца посерела, глаза забегали, ища спасения, но, увы, безуспешно.
— Я… я… — заблеял он. — П-п-помилосердствуйте… я могу быть п-п-полезен… я с-с-счета могу вести… к-к-казначеем…
— Счетоводов у нас с два мешка, — отрезала Куваева. — А вот пушечного мяса вечно не хватает.
И двинулась дальше по строю.
Остановилась напротив Степана — бывшего охранника таверны. Окинула его скучающим взглядом.
— Хм. Мышцы есть. Но мозгов, как погляжу, не завезли, — и постучала костяшкой пальца ему по лбу. — Тупое орудие, значит. Сойдёт для первой линии.
Степан хотел что-то возразить, но хватило ума заткнуться.
Куваева прошла дальше.
Митька-карманник попытался одарить её фирменной обаятельной улыбкой, по привычке пытаясь очаровать.
Она харкнула ему под ноги, снова открыла папку, сличила с номером на робе и хмыкнула:
— Ворюга? На мародёрство после боя сгодишься.
Таким макаром лейтенант прошлась по строю, раздав большинству «перспективы» в новой жизни. Лишь нескольких, включая меня, обошла молчанием. Уверен, ей было что сказать и нам, но просто приберегла на потом.
— Всем вам повезло, — объявила Куваева, закончив осмотр. — Сегодня не тренировочный день. А банный.
По строю пронеслось удивление.
Баня?
Здесь? На краю света?
— Не мечтайте, — оскалилась она, точь прочитав мысли. — Не будет вам ни парилки, ни кваску холодного. Банный день — значит моемся и стираемся. В проруби. — и указала мощной лапищей на замёрзшее озеро в сотнях метров от лагеря. — А то воняете хуже мертвечины.
— Но там же лёд! — не сдержался кто-то из края шеренги. — Вода ледяная!
— Она и должна быть ледяной, мудила, — спокойно хмыкнула Куваева. — Это Север. Тут всё ледяное. Привыкайте, сучата. Или сдохните.
Затем повысила голос, обращаясь уже ко всем:
— Порядок такой! Сейчас вольным бегом к озеру! Раздеваетесь догола, одежду в кучу! Каждый моется, стирает личные обноски и возвращается! Последнюю тройку буду лично окунать ещё раз, с головой под лёд! Шевелитесь! У вас ровно двадцать минут! Кто не успел — тот сдох!
— Но мы же замёрзнем! — пискнули с конца строя.
— От холода⁈ — Куваева закинула голову и расхохоталась, грубо, заливисто. — Не успеете! Гарантирую! У нас обычно замерзают только после недели службы! Или после того, как вам отрубят ноги ледяные кланы! Отличная смерть, кстати!
И цыкнула:
— Осталось девятнадцать с половиной минут! Чего встали, болваны⁈ БЕГО-О-ОМ!
И ведь не соврала, сучка. Пока мы бежали к озеру, конвоиры с дубинками гнали отстающих. Действительно не замёрзли. Напротив, вспотели. В груди горело от мороза, лёгкие сжимались, но бежать было легче, чем ехать в скотовозке неделю. Движение — жизнь!
Проруби на озере уже были подготовлены. С два десятка прямоугольных дыр во льду, из которых шёл пар. Рядом курили солдаты, опираясь на алебарды со светящимися эфиром наконечниками.
— РАЗДЕВАТЬСЯ! — гаркнул стоявший ближе остальных. — ЖИВО!
Многие медлили, не решаясь скинуть робу на морозе. Но выбора не было. Как говорится, нравится — не нравится, терпи, красавица. Одежда полетела на лёд. Мужики в одном исподнем принялись обмываться, кто как мог. Получалось хреново, но мало-мальски дело шло.