Никто не осмелился ответить, только кивки и невнятное бормотание.
Анисимов тем временем подошёл к скорчившемуся Косому и пнул его носком сапога:
— Вставай, дебил. Есть ещё сможешь? Или сразу к лекарю?
Косой что-то прохрипел, из чего можно было разобрать только богатый набор матерных выражений.
— Тебя предупреждали, — спокойно сказал Анисимов. — Думаешь, единственный, кто положил глаз на этих фурий? Придурок.
Затем повернулся ко всем нам:
— Как видите, жизнь в «Чёрном Лебеде» полна сюрпризов. Первый женский взвод, пусть не из нашего лагеря, но наша гордость и проклятие одновременно. И каждая стоит десятка обычных солдат. Обычно они на особых заданиях, сегодня же просто заглянули к нам на огонёк. Завтра уходят. Так что наслаждайтесь зрелищем, пока можете.
— И не думайте даже! — добавила Мария, заметив, как некоторые из новоприбывших буквально пожирали их глазами. — Если кто-то захочет пообщаться — результат будет тем же. Или хуже.
Её взгляд на мгновение задержался на мне, и в нём промелькнуло что-то вроде оценки. Но я отвернулся, делая вид, что полностью поглощён супом. Последнее, что сейчас нужно — конфликт с местными амазонками.
Женский взвод продолжили трапезу. Время от времени от их столика доносился смех и приглушенные разговоры, но никто больше не рисковал к ним приближаться.
Так и прошёл ужин.
После нас построили на плацу. Объявившийся капитан Громов обвёл всех безэмоциональным взглядом и, наверняка, остался не слишком впечатлён увиденным. Впрочем, его это не слишком огорчило. Следом речь. Никаких высокопарных слов о Родине, или пустых обещаний. Он просто в очередной раз, как и утром, сказал, что всем нам здесь предстоит умереть.
После построения Анисимов собрал наш четвёртый взвод возле юрты. Хмурясь, извлёк из кармана мятый листок:
— Так, доходяги, слушаем внимательно. Сейчас распределяю работу.
— А туалет тут есть? — робко подал голос кто-то из прибывших.
— Тебе что, мало всей тундры? — искренне удивился сержант. — Выбирай любой сугроб и твори, что душе угодно. Только не ближе двадцати метров от жилья и источников воды.
После вернулся к списку:
— Захар, Степан, Кутузов, Жарков — на кухню. Будете помогать с заготовкой продуктов. Фрол, Михеев, Лазаренко, Бородин — на дежурство по уборке лагеря. Дуйте к складу, Михалыч пояснит что к чему.
Он продолжал перечислять имена и задания, и постепенно группа заключённых таяла. Кого-то отправили чистить коровники, кого-то — латать дыры в палатках, кого-то — чистить оружие.
— Волков, Митька, Сомов, — Анисимов посмотрел на нас, — дрова. За юртами поленница, но дров там на два дня от силы. А вон там, — и указал на грубый навес в пятидесяти метрах, — лежат чурки. Превратите их в дрова. Топоры там же. Работаете до отбоя или пока руки не отвалятся. Что раньше наступит.
Митька судорожно вздохнул:
— Но я же… я же карманник. Руки для тонкой работы, а не колки дров…
Анисимов хмыкнул:
— А теперь дровосек с перспективой стать покойником. Запомни: здесь никого не ебёт, кем ты был снаружи. Зато имеет значение то, кто ты сейчас. И сейчас ты — мясо, которое рубит дрова. Ясно?
— Ясно, — Митька сник и поплёлся в указанном направлении.
Я пошёл следом. Колка дров, так-то, не самое худшее занятие. Ещё и помогает согреться. Одни плюсы, короче, хе-х.
Сомов — третий «дровосек», оказался невысоким лысым мужичком с рябым лицом и часто моргающими глазами. В Петербурге был счетоводом в маленькой лавке, пока хозяин не обвинил его в краже и не сдал властям. На суде клялся, что невиновен. Впрочем, здесь все были невиновны, если послушать.
Под навесом ждали огромные, промёрзшие до состояния камня пеньки и несколько топоров с расшатанными топорищами.
— Мать моя женщина, — простонал Митька. — Да тут на месяц работы!
— Не ной, — проворчал Сомов, осматривая топоры. — Хуже будет. Не понял ещё, что ли?
Беру один из топоров и провожу пальцем по лезвию. Тупой, как кирпич.
— Никто точильный камень не видит тут? — спрашиваю, глядя по сторонам.
— А ты разбираешься в заточке? — поинтересовался Сомов, окинув меня взглядом.
— Немного. Видел, как делают.
Сомов покопался под навесом и нашёл точильный камень. Старый, разбитый, но всё ещё пригодный. Принимаюсь за точку. Сначала свой топор, затем и два других. Вышло привычно. Чирк-чирк-чирк. Простое действо, зато как сильно разделяет страдание от комфорта. Рубить тупым топором — та ещё морока.
— Ты где так научился? — спросил удивлённый Митька. — На каторге уже был?
— Нет, просто жил в деревне одно время, — соврал я. — У бабушки. Там без дров никак.
Когда топоры были идеально наточены, мы принялись за работу. Я рубил методично, экономно расходуя силы, как это делал бы человек, привыкший к такой работе, но не обладающий особой мощью.
— А ты сноровистый, — всё же заметил Сомов, глядя, как лёгкими, при этом точными ударами я раскалываю очередное полено.
— Да ничего особенного, — пожимаю плечами. — Бей по центру, под углом, и дрова сами расходятся.
Конечно, рубка дров куда занятнее чем кажется. Прежде чем бить по пеньку, его нужно разгадать. Где именно ударить, под каким углом, с какой силой. На многих, порой, есть трещины, но они могут быть ложные и вести к сучку, рубить который поперек — зря тратить силы, он не даст расколоть волокна древесины. А когда их два или три — тогда нужно рассчитать направление удара между ними. Если пенёк всё равно не поддастся, можно перевернуть и попробовать с другой стороны. А лучше взять в руки колун.
Но дрова перед нами раскалываются без особых проблем. Всё-таки, сухая сосна — не берёзовый комель, с которым не каждый мужик с ходу справится, тут-то поленья только успевают отскакивать.
И даже так, Митька страдал, прям по-настоящему. Удары выходили слабыми, неточными, топор то и дело застревал в древесине, и ему приходилось затрачивать втрое больше усилий, чтобы выполнить ту же работу.
— Сука, я сдохну тут! — пыхтел он после каждого удара. — Лесоруб, блядь! Всю жизнь умом жил, а не руками!
— Судя по тому, куда тебя занесло, ума было не слишком много, — заметил Сомов.
— Да пошёл ты, — обиделся Митька. — Я, между прочим, у самого графа Толстого кошель свистнул, и никто не заметил! А тут дрова рубить…
— Надо же кому-то и руками работать, не всем же в графских карманах шарить, — крякнул Сомов, рубя пенек.
Митька вздохнул, снова взмахнул топором. Тот застрял, и пришлось в очередной раз вытаскивать.
— А ты за что здесь? — поинтересовался Сомов, глядя на меня, смахивая пот со лба. — Вроде молодой еще совсем.
— Не повезло, — продолжаю рубить. — Оказался не в то время, не в том месте.
— Эт ты верно сказал! — вздохнул Митька, снова берясь за топор.
— Так тебя за воровство, что ли, сюда отправили? — спросил Митьку Сомов.
— За убийство, — легко признался тот. — Ну, в смысле, не сам убивал. Фраера одного подогрел, а он перестарался. Купчишку пырнул за обман. А я рядом стоял, ну меня и повязали как соучастника.
— Все вы так говорите, — хмыкнул Сомов. — «Не я убивал, просто рядом стоял». Ага, знаем мы вас.
— А ты за что тут оказался, аль невиновный? — огрызнулся Митька.
— Деньги хозяйские занял. Думал, потом верну, а оно вон как вышло…
Так, перебрасываясь колкостями и откровениями, мы проработали до самого вечера. Небо постепенно стемнело, став чернильно-синим, ещё и со звёздами, кои здесь, на севере, казались особенно яркими и близкими.
Когда раздался свисток, возвещающий об отбое, успели наколоть приличную гору дров. Не так много, как хотелось бы, но на дней пять хватит. Руки гудели. У Митьки на ладонях вздулись мозоли.
— О-о-отвалились руки, — простонал он, потирая плечи. — Не знаю, как завтра топор держать буду.
— Как-нибудь удержишь, — говорю своим фирменным спокойным тоном. — Иначе Анисимов сунет его тебе в зад.
Сомов хрюкнул от смеха:
— Юмор у тебя, Волков, чёрный!
— Жизнь такая.
Митька только фыркнул и, покручивая плечевым суставом, шёл рядом, в попытке смириться с судьбой дровосека.
Когда вернулись в юрту, большинство наших «товарищей» уже заняли койки. Одни лежали, уставившись в потолок, другие тихо переговаривались, третьи рассматривали мозоли и ссадины на руках. Первый день адаптации выжал из всех соки.
Анисимов, как и прежде, сидел у печки, задумчиво потягивая отвар из металлической кружки.
— Ну что, дроворубы? — поинтересовался он, взглянув на нашу троицу. — Как успехи?
— Нормально, — ответил Сомов. — Могло быть и лучше, конечно, но для первого дня сойдёт.
Сержант кивнул, будто и не ожидал иного ответа:
— Это только начало. Завтра — подъём в пять. Ещё до завтрака успеете и дров наколоть, и на учениях «согреться». Так что давайте, устраивайтесь. Ночь тут наступает быстро.
Мы разбрелись по юрте, отыскали свободные места для ночлега. Мне достались нары у стенки, где было не так тепло, как у печки, зато не людно. А значит — меньше шансов подцепить вши, получить нож в бок или просто стать жертвой ночного недержания соседа.
Растянувшись на жёсткой койке, крытой потрёпанной шкурой, задумываюсь. Мой первый день в «Чёрном Лебеде» подходит к концу. Впереди ещё много таких деньков — полгода, если быть точным. Не проблема. Надеюсь, это время окажется, куда интереснее, чем бесконечная учеба в Академии, где приходилось скрывать свои способности. Здесь с этим будет попроще. По крайней мере, так кажется.
Печка в центре юрты потрескивала. Товарищи по несчастью постепенно затихали, погружаясь в сон. Послышался храп, ворчанье. Кто-то ворочался, пытаясь уснуть. После долгого дня даже жёсткие лежанки казались удобными.
Закрываю глаза. Необходимо восстановить силы, так что погружаюсь в неглубокую медитацию, позволяющую телу отдыхать, а разуму — оставаться частично бодрствующим.
Снаружи завывал ветер, швырявший в стены юрты пригоршни колючего снега. Звук вполне убаюкивающий — монотонный, глухой, с редким трепетом брезента при особенно сильных порывах. Вскоре уснули уже все. Даже Митька, что ворочался и никак не мог уснуть.