а медлительность пришлось бы платить, внезапное же действие разрушит чары, грозя, по-видимому, последствиями, которые невозможно предвидеть.
Имоджин не ответила. Взгляд её был прикован к лицу девочки.
– Убирайся отсюда, – выговорила она. Голос её был хриплым от сдерживаемой злобы. Элизабет сощурила глаза в бесчеловечные щели и подобралась телом, будто готовилась к прыжку.
– Брысь! – Имоджин придвинулась ближе, держа оружие на уровне плеч. И выстрелила в Элизабет, застав Моха врасплох. Пуля прошила поднятую ладонь девочки и вошла в чучело козерога, подняв облачко пыли. Кровь появиться не спешила. Двери чердака раскрылись. Со своего места Моху не было видно, зато он услышал, как в проход вкатила обезьянка-робот и принялась за своё искажённое приветствие. Она умолкла на половине фразы.
– Быстро сюда! – крикнул Мох. Секунды спустя в проходе появился Радужник меж двух укрытых в пластик экспонатов. Имоджин уронила руку с револьвером и без сопротивления дала Моху забрать его. Над головой Радужника плотным кругом летали оцелусы. Элизабет стояла не двигаясь, явно ожидая, когда фигура в баке совсем вырастет.
Чудище вытянулось и теперь взирало на них сверху вниз. Оцелусы оставили Радужника и полетели к стеклу, где принялись парить и лавировать возле отпечатка ладони. Пчелиное поведение оцелусов в очередной раз поразило Моха. В прошлом он уже видел смертоносное применение оцелусов, впрочем, что они могли поделать против толстого стекла и чудища в подвешенном состоянии за ним – было неясно. Внезапно один оцелус метнулся в сторону и ударил Элизабет, которая повернулась спиной к чудищу, чтобы посмотреть на Радужника. Качнувшись, она повалилась вперёд с невероятным воплем, эхом прокатившимся по всему залу. Фигура в баке мигом утратила цельность, предоставив ошарашенным рыбам и организмам со всех сил карабкаться или расплываться прочь в подкрашенной кровью воде.
Имоджин побежала к Элизабет, явно считая её мёртвой. Девочка с трудом поднялась на ноги, ухватив её за плечо. Тёмная жидкость скопилась в выемке её ключицы. Имоджин подалась вперёд и схватила её за руку. Элизабет отбросила руки с поразительной силой. Имоджин, отступив перед таким сверхъестественным проявлением силы, сжала руки в кулаки, но не была уверена, что делать дальше. Между тем Радужник отозвал оцелусы к себе.
Мох поднял револьвер, пока разум его волчком крутился, стараясь постичь произошедшее.
Элизабет пошла через зал, пока не оказалась в нескольких шагах от Радужника. Недоумённо глянула вверх, разглядывая его. Она охватывала Радужника взглядом, как капканом, а у него на лице отразилось напряжённое раздумье, словно бы ему была видна через неё какая-то почти достижимая бо́льшая истина. Черты его сделались мраморными. Элизабет набрала побольше воздуха и открыла рот, произнося слова на свистяще-шипящем языке, какого Мох в жизни не слыхивал. Глаза у неё вращались под закрытыми веками. У Радужника кожа сделалась, как никогда, прозрачной, но дикий этот натиск он воспринимал со спокойствием. Поток слов иссяк. Девочка открыла глаза.
– Кто я? – спросил Радужник.
Этого Мох от него не ожидал. Он почувствовал, как волосы зашевелились по всему его телу.
Мох, следовавший за Элизабет на безопасном расстоянии, теперь отодвинулся в сторону. Для того чтобы пуля, прошившая её, не попала в Радужника.
– Аурель, – произнесла Элизабет.
Выражение лица Радужника померкло. Он отвернулся от Элизабет. Мох видел, что его глубоко затронуло произнесённое ею имя.
– У неё нож, – шепнула Имоджин, подошедшая сзади к Моху. Тот сделал несколько всё ещё разделявших их шагов и прижал дуло револьвера к виску Элизабет.
– Брось!
Элизабет повела глазами на Моха и засмеялась, дразняще высунув язык.
– Мох, ради бога, – взмолилась Имоджин, – жми на грёбаный курок.
Ещё миг – и Мох исполнил бы её желание, но тут он расслышал шум шагов нескольких человек, доносившийся из многочисленных проходов между хранимыми музейными коллекциями. Радужника схватили сзади за шею и дёрнули назад – таким стало продуманное начало партии. Даже когда двое утащили его из виду, оцелусы продолжали нападать.
Подметальщик из танцзала шагнул, пригнувшись, в проход, за ним следом Агнец и ещё трое. За их спинами прятался вцепившийся в шляпу Оливер, лицо которого было разбито в кровь. Подметальщик нагнул покрытую шрамами голову и ринулся на Имоджин, расставив руки, – как человек, выбегающий из моря, когда воды по пояс. Что-то подсказало Моху, что ему было велено напасть именно на Имоджин. Мох выстрелил нападавшему в голову, но сумел лишь срезать ему ухо. Элизабет, толкнув его, сбила с прицела и проскочила мимо. Краем глаза он увидел, как Агнец сцапал Элизабет за запястье, а ещё один мужчина натянул ей на голову мешок. Бесценные секунды были потеряны. Подметальщик ухватил Имоджин за волосы и ударил по лицу. Девушка рухнула без звука. Мох почти добрался до неё, когда подметальщик принялся за него. Мох почувствовал, как бойцовский кулак обрушился ему на голову – быстро и жёстко. Всполох белого света, кровь со слизью вырвались у Моха изо рта и носа. Он потерял равновесие. Нога, одетая в сапог, врезалась ему в раненую голень, когда он падал. Мох перекатился на спину и выстрелил из револьвера в левую сторону груди нападавшего. Он успел откатиться в сторону, когда подметальщик рухнул. От его падения из щелей меж половых досок взметнулась, искрясь, пыль, укрывшая их обоих.
Мох лежал на полу наполовину без сознания, не в силах двинуться. Ручка шила врезалась ему в ребра. Он слышал звуки борьбы рядом, крики нескольких голосов. Особенно визгливо звучал голос Оливера, в панике протестовавшего и умолявшего. Его оборвал выстрел, отозвавшийся звоном в ушах Моха. Встряхнувшись, он поднялся на ноги, скользя по крови. Оливер лежал на полу, мёртвый, с полуоткрытыми глазами. Трое его убийц отбрасывали в сторону защитное покрытие, собираясь уходить. Мох погнался за ними. Двое первых скрылись из виду, зато третьего ему удалось ухватить за корпус и прижать к ящику. В борьбе он старался ударить того шилом, но потерял хватку. Тот же, танцуя, сделал несколько шагов спиной вперёд, а потом побежал догонять сообщников. Шагнув несколько раз, Мох понял, что даже если он их и догонит, то в таком состоянии не сможет противостоять троим вооружённых бойцам.
Он повернулся, отыскивая взглядом Имоджин. Ожидал найти её без сознания, но она уже сидела, склонившись вперёд и сплёвывая кровь меж расставленных ног. Ни Агнца, ни Элизабет видно не было.
Мох осмотрел раны Имоджин. На лице у неё багровела отметина от удара подметальщика, но в остальном повреждения были мелкими. Кровь шла из прикушенного языка. Он уселся, привалившись спиной к основанию аквариума, и уложил девушку рядом, пристроив её голову себе на колени. Держал её за руку, переплетя пальцы. Перед ним ничком лежал подметальщик, вжавшись лицом в доски пола. Ручейки тёмной крови расползались по трещинкам в дереве. Оливер лежал на спине, отверстия в его голове образовали аккуратное двоеточие. Как раз на его-то крови Мох и скользил. Он прислонился головой к основанию и закрыл глаза. Тихим голосом рассказал Имоджин о событиях, что последовали за их поспешным бегством из квартиры Сифорта, о сделке и страхах Оливера из-за ведьмы. К тому времени, когда оцелусы своим жужжанием возвестили о возвращении Радужника, Мох был без сознания.
Доносчик
Имоджин влажной тряпкой отёрла засохшую кровь с лица Моха. Дневной свет был нестерпим. Прикрыв ладонью глаза, Мох старался сообразить, где он. Тело Оливера повисло в воде аквариума. Съежившийся, будто личинка, с подобранными руками, книготорговец медленно поворачивался вслед лёгкому движению воды, оставляя за собой красноватый шлейф. Весьма мало что осталось от мягких тканей: знак того, сколь долго Мох был без сознания. Птичьи ноги Оливера лежали на дне бака. Мох прижал ладонь ко лбу, и на несколько секунд весь мир сошёлся в прохладе этого прикосновения. Мысли его обратились к Радужнику. Он огляделся, но друга нигде не было видно.
– Мох, – произнесла Имоджин. Она указала на бак, не глядя на него. – Жалко, что Оливера постиг такой гадостный конец.
– Кто это сделал?
– Радужник. Я помогала, – ответила она. – Это самый быстрый способ избавляться от тел. Выглядит мерзко, но, по сути, немногим отличается от того, что происходит, если тело закопать в землю или бросить в море.
Мох недоверчиво уставился на неё, но Имоджин отвернулась, втянув щёки.
– Где Радужник? – спросил наконец Мох, стараясь не смотреть на плавающее тело.
– Он там, – ответила Имоджин и указала в конец зала, где дневной свет лился в двери, ведшие к вольеру. Вставая, Мох застонал. Имоджин бдительно следила за ним. – Спасибо вам за помощь. Этот головорез меня убил бы. – Она встала, теребя в руках влажную тряпку.
– Уверен, что он так и планировал, – сказал Мох. – Мне нужно поговорить с Радужником.
Он пошёл к вольеру. Имоджин за ним. Вольер был гордостью музейного хранилища, геодезическое стекло и металлический купол использовался для выращивания образцов для Зала птиц. Среди пышной растительности когда-то жили сотни птиц со всего земного шара. С земли стекло вольера и медные отблески сияли при восходе солнца как пойманная звезда. После войны от вольера остались одни руины.
Мох с Имоджин вышли из дверей на обширную площадку, блестевшую битым стеклом. Вид был захватывающий. Радужное море раскинулось гладким голубым полотном. Чуть ближе располагалась великая лестница, запруженная людьми, которые шли по обычным своим утренним делам. Фуникулёры, расставленные на расстоянии по бокам лестницы, перевозили людей и грузы туда и обратно, из города до доков в сотнях футов внизу. На ступенях всё ещё были заметны шрамы войны. Выбоины в известняке, кучи щебня и разрушенные артиллерийские укрепления, видимые с верхотуры Полотняного Двора, позволяли рассмотреть историю города, не занесённую ни в какие бесчисленные книги, написанные на эту тему. Воздействие ветра и воды сгладило многие шрамы, в камне появлялись раковины и пустоты. Местами они стали обиталищем морской жизни, пополнявшейся с каждым приливом. Радужник стоял перед этой панорамой. Стоял опасно близко к краю площадки, выдававшейся над крышами Полотняного Двора.