Мох сплюнул:
– Загадками говоришь.
– Радужник отыскивает смысл, который обернётся для него лишь мучением. Он будет доискиваться истины о самом себе, но я буду его поджидать, чтобы завершить то, что должно было быть сделано давным-давно.
– Да пошла ты! – хмыкнул Мох. Голос его почти пропал в шуме дождя.
– Ну ты и диковинка! – рассмеялась Элизабет. – Кто ты такой, чтобы защищать его? Приятель на пять минут, беглый преступник. Различие между вами не на поверхности лежит, Ламсден. Твоей дружбы недостаточно, чтобы завладеть его вниманием. Он не способен вступать в человеческие отношения. Не способен любить тебя. – Она дразняще склонила набок головку. – Ты злишься? Взбодрись! Он для тебя потерян. В любом случае это рано или поздно случилось бы. – Девочка качала головой, словно бы утверждала то, что следовало бы воспринимать как очевидное. – Жизнь – это нитка тёмных бус. Мы проживаем жизнь, прибавляя этих бусин, одну за другой, составляя их вместе, наши маленькие бусинки мучения. Потом однажды нитка рвётся, и все они вновь закатываются по тёмным местам. Вот тогда-то и понимаешь, насколько бесплодно всё это было.
Мох заметил, что у парадной сидит пёс, наблюдая за их беседой. Девочка щёлкнула языком, не спуская глаз с Моха. Пёс под дождём подошёл к ней. Мох вдруг дико пожалел, что у него нет с собой револьвера. А девочка разжала кулачок, и из него выполз светлячок, прополз по костяшкам и взмыл в воздух, сверкнув, прежде чем исчезнуть.
– Запомни, что я сказала: одно предупреждение. Оставь их.
– Никогда, – сказал он.
Девочка расхохоталась и забралась на пса, будто на пони. Она повернула животное прочь от Моха, и пёс потрусил сквозь туман, уже начавший заползать на улицу через крыши и пасти переулочных проходов.
– Никогда, – хрипло крикнул Мох вслед исчезающему безобразному чудищу. – Никогда! Катись к чёрту.
Павильон носорогов
Дождь хлестал с яростной силой. Пара фар высветила Моха на середине однополосного моста. Бежать было некуда. Под мостом тридцать футов[16] до железнодорожных путей. Мох вжался в металлическую ферму. Стародавний военный грузовик затормозил, отчего тряска прошлась по всему настилу моста. Мох закашлялся от облака дизельного выхлопа. Скользнул вдоль фермы к кабине и прочёл: «Музей естественной истории»; буквы были выведены поверх закрашенной военной эмблемы. Распахнулась пассажирская дверца, едва не ударив его по голове.
– Ты садишься или нет? – крикнула Имоджин, перегнувшись через сиденье и опершись на ручку переключения скоростей. Мох забрался на подножку и плюхнулся на сиденье. Оно было твёрдым и лопнувшим посередине, но приятно было сидеть после часа хождения пешком. Печка гнала горячий воздух, насыщенный ароматами дизеля. Вымокшая одежда облегала его свинцовым покровом.
– Ты что тут делаешь? – кричал Мох, перекрывая грохот двигателя.
– Проверить решила, не пойдёшь ли ты этим путём. Не знаю, что делала бы, если б не пошёл. Нам надо убираться из города. Теперь оставаться здесь нельзя. – Грузовик покатил вперёд.
– Где Радужник?
– Ушёл, – ответила Имоджин.
– Ушёл? Куда?
– Без понятия. Мне он этого не сказал. Велел только передать тебе, что он ждать не может. Вещи твои в кузове. Компания такси доставила чемодан после того, как ты ушёл. Радужник об этом заранее позаботился. Там есть кое-что из одежды. Походный сундук тоже в кузове, вместе с твоей сумкой и книжкой про птиц. – Имоджин махнула рукой назад, не отрывая глаз от дороги. Кузов от кабины отделялся лазом, завешенным брезентом. Мох кивнул, но остался сидеть. Имоджин взглянула на него. – Я прошлась по рынку, осмотрелась. Кругом полно парней из «Красной миноги». Радужник уже ушёл к тому времени, когда я вернулась на чердак. Собрала кое-что из вещей, прибралась. Потом отправила письмо в Музей, сообщая, что умоталась и еду на юг повидаться с семьёй. Пока они выяснят, что это чушь собачья и что я грузовик угнала, мы уже далеко-далеко уедем в противоположную сторону.
– Ты, похоже, совсем в себя пришла, – сказал Мох.
– Не говори так, будто тебя это сильно огорчает.
Мох смотрел на дорогу. То состояние, что довело его до убийства Агнца, не вернулось. Жгло всплывавшее в сознании воспоминание о своей руке на глазах Агнца. Он возвращался к ощущениям: как его палец давил на спусковой крючок, как череп Агнца вдруг выскользнул из-под его ладони, представлялся Оливер в аквариуме, плавающий, как какой-то обрубок в формальдегиде. Взорвало злостью. Мох вдарил кулаком по передней панели, выругался, локтем долбанул в боковое окно, а Имоджин отшатнулась к дверце со своей стороны. Остановила машину. Мох прижал руки к бокам, сцепив пальцы в кулаки так, что костяшки побелели, и выкрикивал проклятия в ветровое стекло. Он чувствовал её руку на своей, но не мог взглянуть на Имоджин. Вместо этого отвернулся к окошку в пассажирской дверце и уставился в темноту.
Имоджин надавила на педаль сцепления, двинула ручку переключения скоростей вперёд. Сняла машину с ручного тормоза, и грузовик двинулся. Несколько минут они ехали в сторону, откуда он только что пришёл, потом резко свернули на север. Мох оцепенел. Лоб его бился о стекло. Имоджин своё внимание делила между рулевым колесом и ручкой переключения скоростей, время от времени бросая взгляды на масляный манометр на приборной доске. Проехав несколько миль, они свернули налево на более широкую дорогу и поехали от моря. Застроенный городской центр сменился усадьбами, и лесные участки доходили до самых обочин дороги. Мох провалился в сон без сновидений.
Внезапный громкий шум разбудил его. Он потёр руками глаза и бороду. Одежда спереди высохла и заскорузла, зато всё, касавшееся сиденья, оставалось влажным. Хотя Мох чувствовал, как ноюще дёргает низ спины и голень, всё же, похоже, он мало-мальски отдохнул. Среди угрюмых облаков замелькали промоины светлого неба. Он посмотрел на Имоджин. Та, направив взгляд строго вперёд, покусывала нижнюю губу, объезжая самые страшные выбоины. Волосы у неё были всклокочены, под глазами грязные подтёки. Она навалилась на руль и увильнула от туши какого-то мёртвого животного на дороге.
– Ты куда едешь? – спросил он голосом, который сам не узнал.
– Куда-нибудь, где мы сможем дух перевести. Вроде бы. – Сказано было с раздражением, так что больше вопросами он счёл за благо не надоедать. – Мне показалось на какое-то время, что за нами слежка. Чёрная машина.
Мох глянул в большое боковое зеркало, но ничего не разглядел.
– Отлипли, если кто в самом деле следил за нами. Может, и совпадение, – заметила Имоджин.
Он ухватился за петлю над головой, когда грузовик встряхнуло на подвеске. Они выехали на запущенный проезд, мощённый гравием. Имоджин остановила грузовик перед высокими железными воротами.
– Этот чёртов грузовик меня угробит. – Имоджин потянулась, положив руки на поясницу.
– Давай я поведу, – предложил Мох.
– Уже приехали.
– Куда приехали?
– Городской зоопарк. Здесь у них запасной въезд. По этой служебной дороге никто не ездит. – Без дальнейших разъяснений она подалась вперёд, порылась в кармане кожанки и достала связку ключей. Перебрала их. – Вот этот.
Мох взял связку за выбранный ею ключ. Открыл дверцу кабины грузовика, впустил в неё запах мокрого сена и навоза. Он выпрыгнул и отпер ворота. Имоджин миновала на машине ворота, и Мох опять запрыгнул в кабину. Десять минут спустя она перевела грузовик на медленный ход и мастерски повела его по разбитой дороге на площадку позади здания. Машину она остановила на сухой стороне частично затопленного двора.
– Расскажи мне, что произошло, – попросила Имоджин. – Хочу услышать об этом всё.
– Я сразу вернусь, – сказала она. Оставив двигатель работающим, спустилась на землю и побежала под дождем. Мох смотрел, как она заходит в здание. Она, главным образом молча, выслушала его рассказ о смерти Агнца, взрыве и уходе Эха с Элизабет. Рассказал он ей и про оцелус, который дал ему оберегать Радужник. Под конец она сложила руки и попросила во всех подробностях описать Эхо. Если она так или иначе что-то и почувствовала при известии о смерти Агнца, то хорошо это скрыла. Две большущие двери отворились изнутри, и появилась Имоджин. Мох позволил себе улыбнуться, когда она раскланялась. Цель достигнута. Опять сев за руль, она повела грузовик в раскрытые двери. Двигатель взревел, как паровоз, в большом пролёте, прежде чем она заглушила его.
– Неплохое укрытие, – произнёс Мох. Внутри кабины вдруг стали ощутимы близость и неловкость.
– Это старый павильон носорогов. Раньше, когда в зоопарке были носороги, их содержали здесь, когда не показывали публике. Для этой цели строение больше не использовалось, поскольку животины вымерли пятьдесят лет назад. Браконьерство сократило поголовье до опасно низкого уровня, а какое-то респираторное заболевание прикончило оставшихся. С тех пор сюда свозили старое оборудование. Когда-то у Музея здесь была своя контора. – Она пальцами убрала за уши мокрые пряди волос. – Позади у Джона был кабинет на двоих со старшим зоологом по имени Филип. Это Филип помог мне получить работу в хранилище – под некоторым нажимом со стороны Агнца. Он был одним из немногих, кто действительно любил моего отца. Теперь он уже умер. Джон пользовался кабинетом, пока вдруг не исчез. Филип всё ещё приходил сюда после этого, обрабатывал свои полевые записи. Они до сих пор здесь, думаю. Никто никогда не утруждал себя выяснением этого. Я подумала, что мы могли бы здесь укрыться.
– Утром мне нужно будет отправиться на Козодой, – сказал Мох.
– Ладно, – кивнула она. – Путь долгий. И лёгким не будет.
– Всё указывает туда. Книги и карты в моём старом доме – это одно, но когда я узнал то, что ты рассказала, как Джон похитил Меморию, это убедило меня, что она попытается вернуться туда.
Они выбрались из грузовика и смотрели, как дождь бьёт по заливавшей двор мерзкой на вид воде. Обернувшись, он увидел рядом Имоджин с самокруткой в углу рта. Она щелчком отправила погасшую спичку во двор.