– А из чего, по-твоему, я должен в них стрелять? – пожал плечами Мох. – Эта винтовка – полное дерьмо.
Имоджин рассмеялась. Сбросила свою котомку на дорогу и достала что-то, завернутое в материю. Это было ружьё Шторма.
– Из этого.
Мох улыбнулся и решил не отпугивать пробудившуюся в Имоджин жизнерадостность своим унынием.
– Из такого я не стреляю.
– Это почему же?
– По эстетическим соображениям.
– Предпочитаешь умирать с голоду?
Они целый час прогонялись за индейкой, у которой оказалась едва ли не сверхъестественная способность чуять их присутствие. Наконец Моху удалось выстрелить. Грибковый нарост на дереве футах в двадцати[22] над птицей упал вниз, ломая ветки, и с глухим стуком ударился о землю. Птица отошла на несколько футов в сторону. Мох развернул ружьё и опять выстрелил – на этот раз хирургически срезав индейке голову у основания шеи.
В ближайшем ручье Имоджин выпотрошила и ощипала птицу, пока Мох разводил костёр. Мясо они нарезали полосками и обжарили на зелёных ветках. Наевшись досыта, завернули мясо, сколько смогли, в чистую тряпку и положили в котомку Моха. К тому времени, как закончили, день уж стал клониться к вечеру. Небо начало темнеть, а снег, которого не было целый день, повалил снова.
Они шли по дороге уже после наступления темноты, и снег кружился вокруг них. Мох шагал в каком-то мысленном тумане. Когда он споткнулся о незамеченный корень, то оглянулся посмотреть, как Имоджин справляется. Её позади не было.
Собаки во тьме
Он держал на заросли деревьев. Лес действовал как тормоз и избавлял от ощущения головокружительного кувыркания, появлявшегося, когда Мох смотрел на снег. Деревья было видно: чёрные в сиянии выпавшего снега. Небо обрело оранжевый оттенок. Он выкрикивал её имя, шагая назад тем путём, каким, как ему представлялось, они сюда пришли. Слева от него деревья, казалось, дышали, словно бы сознавали, что среди них бродит человек. Укутавшись в бушлат, держа руки под мышками, он продвигался с великим трудом. Снег набился в сапоги, будто мокрое тесто. Он брёл вперёд, оставляя за собой парок своего дыхания, и ему всё время казалось, что лес за спиной смыкается, не давая пройти обратно.
Снег сменился дождём, до блеска полируя любую поверхность. Почва под ногами Моха покрылась режущей коркой. Листья хрустели. В лесу скоро все ветки на деревьях покрылись слоем льда. Не выдерживая его тяжести, сухие ветки шумно летели вниз.
Мох остановился под дубом, на котором всё ещё сохранилось немало листьев. Он потряс кистями рук, разгоняя кровь, чтобы оживить онемевшие кончики пальцев. Поднял взгляд. Совы – десятки сов – снялись с дерева и разлетелись по всему полю, где их поглощал поднимающийся туман. Мох подул в ладони и опять выкрикнул её имя. Где-то вдали ему послышался её слабый голос. Забыв про холод, он бегом бесшабашно бросился по снегу.
– Я тут, я тут, – кричал Мох.
Нашёл её у подошвы холма. Когда обхватил Имоджин руками, ледок на её пальто ломался с треском, как яичная скорлупа.
– Ну же, пойдем, – говорил он. – Мы должны двигаться дальше. – Имоджин оставалась там, где и была, сильно дрожа.
– Ты как к животным относишься, особенно к собакам? – Она указала на путь, по которому пришла.
– Ты видела собаку?
– Скорее, двадцать. Думала, это поможет скрыться от них. Теперь-то не уверена, затея была не из лучших.
– Я никаких собак не видел. Иди за мной. Держись рядом, – сказал Мох. Он пошёл впереди.
– Подожди. По-моему, нам туда надо идти. – Имоджин указала на запад. – Я видела приличных размеров дом, стоящий прямо у леса. С виду до него не так и далеко было. Мох, я замерзла, – пожаловалась Имоджин. Волосы её липли к голове, их прядки прихватило льдом. Мох посмотрел на посиневшие губы Имоджин и блестящую кожу. В таком состоянии ей долго не протянуть. Внезапный ужас охватил его: он понял, до чего легко они могут тут погибнуть. – Мох, я правда замерзла, и я боюсь этих собак. – Зубы девушки стучали. Она сбила языком капельку с верхней губы, улыбнулась отрешённо и потеряла сознание.
Времени раздумывать не осталось. Ноги у Имоджин подогнулись, и она стала падать вперёд и на бок. Сознание вернулось, но сама Имоджин была совсем беспомощна. Встав покрепче, чтобы не упасть, Мох подхватил её на руки: одной под коленками, другой за спину. Осторожно поднял её – так чтобы она головой уткнулась ему в воротник.
– Не уходи от меня, – тяжко выдыхал он, взбираясь на холм. Имоджин что-то бормотала ему в шею. На вершине она дёрнулась у него на руках. На мгновение ему показалось, что у неё конвульсия, но скоро он понял, что она пытается стянуть с себя куртку. Мох поскользнулся и упал вперёд, накрыв Имоджин собой. Голова её упала в снежный сугроб. Она опять была без сознания. Он пробовал привести её в чувство, тёр щёки – бесполезно. Вновь поднял её. Бежал, держа её на руках, вот только чувство ориентации он утратил и дома не видел. Обливаясь потом, Мох повернулся и побежал в другую сторону. Ноги едва двигались, и он чуть снова не упал. «Куда, куда?» – кричал он в ночь. Единственным ответом ему были порывы ветра в заснеженном поле. Потом вдруг он увидел его – массивную глыбу на фоне неба.
Собака между Мохом и входной дверью заколоченного дома стояла не шевелясь. Напружинившаяся зверюга с чёрной маской и покрытой рубцами мордой. Шерсть у неё на загривке стояла дыбом, но уши были плотно прижаты к голове. Ошибиться в том, что значил рык, вылетавший из глубин широченной груди собаки, было невозможно. Мох встал, ступни и колени ломило от пробежки в полмили по льдистой земле с Имоджин на руках. Так и тянуло положить её, снять напряжение со спины, но он боялся, что это будет равносильно сигналу собакам напасть. В ушах звучали её слова: «скорее двадцать». Нет ли там, за пределами снежного сияния, других, ещё девятнадцати крадущихся тварей вроде этой? Или Имоджин, как и его, сбил с толку холод?
Собака припала к земле и сделала круг, оказавшись у него за спиной. Когда он сделал шаг, чтобы половчее подхватить Имоджин, собака оскалилась. Клыки у неё были будто из слоновой кости. Один был сломан. Мох подумал о ружьях и только тут понял, что котомка Имоджин осталась там, где он её нашёл.
– Пошла вон отсюда! – рявкнул Мох. Собака гавкнула и зарычала. Из ночи вышли ещё несколько собак. Большинство, как и первая, были крупными, но были среди них и такие, что поменьше, повизгивающие по краям кольца. Имоджин забормотала. Мох подхватил её покрепче. И пошёл вперёд, ожидая нападения в любой миг. Сразу же поднялась возня за его ногами, кто-то тыкался в заживающую рану на икре. Позади раздался резкий свист. Мох резко обернулся, но никого не увидел. Наверное, послышалось. Стая собак сорвалась вон следом за невидимым вожаком в подлесок.
Мох поднялся по широким ступеням к входной двери. Она была заколочена, но нескольких ударов ногой хватило, чтобы отбить прогнившие доски. Он внёс Имоджин в темноту и прислонил её к первым ступеням лестницы. Пристроил её голову к стойке перил, как к подушке. Удостоверившись, что девушка не повалится вперёд, вернулся к двери и, как мог, надёжно забаррикадировал её сорванными досками. Прежде чем приколотить последнюю, выглянул наружу. Тощая человеческая фигурка показалась на секунду, но потом исчезла в пурге.
– Обалдеть, – пробормотал он, вбивая на место последнюю доску.
Даже при плохом свете было ясно, что громадные куски пола прогнили и провалились. Мох стоял у стен большой гостиной и старался не думать про то, что лежало внизу. Он перенёс Имоджин в северный конец комнаты и положил её на плитки перед громадиной камина. Она была недвижима, а руки её были холодны, как камень. Мох укутал её в одеяло и навалил сверху всю одежду из своей котомки. Сделав это, взялся разводить огонь, воспользовавшись деревяшками, найденными в комнате. Вскоре отблески пламени заиграли на керамической подставке в камине. Мох вернулся к Имоджин и устроил её подальше так, чтобы она была защищена от прямого жара, но всё равно находилась бы в тепле. Сидя, скрестив ноги, возле неё, он держал девушку за руку и подбрасывал в огонь куски сухого сгнившего дерева.
Снаружи около дома надрывалась лаем стая собак, пока донёсшийся издалека свист не угомонил их.
Дом кукольника
Когда забрезжил дневной свет, Мох закончил многочасовой спор с самим собой и поднялся по лестнице, чтобы осмотреть остальные помещения дома. Он давал слово лежавшей без сознания Имоджин, что станет отлучаться каждый раз не больше чем на пять минут. Ночь была полна почти неодолимого напряжения от незнания, что или кто лежит себе спокойненько в тёмных комнатах. Как только глаза его стали различать окружающее, он поцеловал Имоджин в холодный лоб, подбросил дров в огонь и вновь направился к лестнице.
Всё его воображение не смогло бы подготовить к тому, что он обнаружил. Наверху оказалось восемь комнат, заполненных пропылёнными куклами и задниками-декорациями, изготовленными изо всех мыслимых материалов. Многие из задников – магазины, гостиные, оперные сцены – лежали почти разрушенными под воздействием времени, дождя, сочившегося сквозь крышу, или, судя по какашкам на полу, любопытства енотов. Куклы в искусных костюмах свисали с тянувшихся от стены к стене проволок или были запиханы в ящики и шкафы. Инструменты часовщика беспорядочно валялись по лавкам. Обрезки ткани горами возвышались вокруг швейных машин, тронутых ржавчиной. Допотопные фотоаппараты кивали на треногах, а линзы их объективов пялились из картонных коробок. В последней комнате среди беспорядка он отыскал кровать. Расчистив завалы, нашёл вполне подходящий матрас. Поблизости стоял сундук из кедрового дерева, в котором нашлось несколько одеял, каким-то чудом сохранившихся почти нетронутыми.
Мох очень постарался поудобнее устроить постель и разжег небольшой очаг. Когда в комнате стало тепло, он перенёс Имоджин наверх и