Я бросаю взгляд на телевизор, затем снова на нее. Я знаю, она понимает, когда с ее лица сходит краска.
— Ты… ты…
Я тихо говорю:
— Высшее военное искусство состоит в том, чтобы подчинить врага без боя.
Закрыв глаза, Слоан качает головой.
— А теперь ты цитируешь Сунь-цзы, — с горечью в голосе замечает она. — Как будто в этом есть хоть какой-то смысл.
— Просто проверяю твой превосходный IQ. Ты прошла. На этот раз.
Слоан распахивает глаза. Сверлит меня взглядом, полным такой ярости, что я почти улыбаюсь.
— Какого хрена, Деклан?
Я прислоняюсь к стене и складываю руки на груди.
— Ты ругаешься необычно часто, девочка, даже для себя. Что это значит? — Позволяю улыбке расползтись как змеиным кольцам. — Только не говори, что скучала по мне.
Воздух вокруг ее головы мерцает от ярости, граничащей с безумием. Я ожидаю, что у Слоан глаза вылезут из орбит. Она выглядит так, словно направляет призрак Чарльза Мэнсона.
Она подходит к тому месту, где я стою, и дает мне пощечину.
Когда моя голова перестает кружиться, я смотрю на нее и улыбаюсь.
— Как ты смеешь улыбаться мне, сукин ты сын?
— Это риторический вопрос? Я думал, они тебе не нравятся.
— Я сидела здесь, думая, что ты мертв!
— Нет, не я. Только главы всех остальных синдикатов. Кроме Казимира. Я сохранил ему жизнь, потому что ты меня об этом попросила.
Слоан так сильно втягивает воздух, как будто пытается не утонуть. Она морщится и краснеет. Я думаю, потому что она не знает, что еще сделать, и снова дает мне пощечину.
Я хватаю ее и крепко целую.
Она разражается слезами.
— Ты — засранец! Я ненавижу тебя! Я ненавижу тебя!
— Знаю, детка, — говорю я, посмеиваясь и крепко обнимая ее. — Ты ненавидишь меня до чертиков. Только ты этого не делаешь. Ты без ума от меня. Ты так влюблена в меня, что разрыдалась, потому что я жив.
Всхлипывая мне в плечо, она колотит кулаком по моей груди.
Я шепчу ей на ухо:
— Милая девочка. Моя свирепая маленькая королева львов. Подставь свои губки.
Слоан шмыгает носом и хнычет, когда я целую ее, прижимаясь ко мне так, словно никогда не отпустит.
Я никогда в жизни не был так счастлив, как сейчас, в этот момент.
То есть до тех пор, пока она не отталкивает меня. Слоан поворачивается и уходит, схватившись руками за голову, раздраженно рыча.
Я наблюдаю, как она медленно ходит кругами по комнате, глубоко вдыхая, а затем медленно выдыхая. Она вытирает щеки трясущимися руками, продолжая наматывать круги по комнате. Когда к ней возвращается самообладание, она останавливается и смотрит на меня.
— Спасибо тебе за Казимира. И пошел ты на хуй за то, что оставил меня в подвешенном состоянии. Никогда больше так со мной не поступай.
— Не буду.
— Отлично. Господи иисусе, кажется, у меня инсульт. Что теперь будет?
— Теперь я жду, пока мужчина твоей подружки не позовет меня на встречу, чтобы обсудить прекращение огня.
— Откуда ты знаешь, что он позвонит?
— Это единственный способ, которым сможет затащить меня в комнату, чтобы попытаться убить.
Помолчав, Слоан говорит:
— Так будет всегда?
— Ага. Такова жизнь. Война. Смерть. Убить или быть убитым. Теперь ты понимаешь, почему я большую часть времени пребываю в таком хорошем настроении.
Она умоляюще смотрит на меня.
— Не надо сарказма. Сейчас я не могу справиться с сарказмом. Просто скажи мне это прямо. Он собирается убить тебя?
Я щелкаю языком.
— Как мала вера.
— Процитируй мне Библию еще раз и посмотри, что произойдет с твоими двумя передними зубами.
— Он не собирается убивать меня.
Слоан недоверчиво смотрит на меня.
— Я собираюсь дать ему вескую причину не делать этого.
— Например?
— Что Натали никогда не простила бы, если бы он убил любовь всей твоей жизни. — Она закрывает один глаз и морщит нос, пытаясь разобраться в происходящем.
— Почему Натали решила, что ты любовь всей моей жизни?
— Потому что ты убедишь ее в этом.
Ее лицо разглаживается. Слоан приподнимает брови.
— Прости. Должно быть, я тебя неправильно расслышала. Ты только что предложил сказать моей лучшей подруге, что ты, — она оглядывает меня с ног до головы, — любовь всей моей жизни?
— Ты меня прекрасно слышала.
— Значит, ты хочешь, чтобы я солгала ей.
Я наклоняю голову и смотрю из-под полуприкрытых век на Слоан.
— Извини, гангстер. Распаляйся сколько хочешь, но она — любовь всей моей жизни.
Меня не было три дня, и она позабыла, с кем имеет дело.
— Понимаю. Значит, ты хочешь, чтобы Казимир отрезал мне яйца и придушил меня ими до смерти?
Когда она бледнеет, я улыбаюсь.
— Это то, в чем он спец. Русские так любят драматизировать.
— Ты шантажируешь меня. Это эмоциональный шантаж!
— Так и есть. Я нехороший человек. Упс.
Слоан упирает руки в бока и смотрит на меня свысока, как будто я крестьянин с сочащимися язвами.
— Что ж, очень жаль. Я не буду этого делать. Если ты не можешь выжить сам, без моей помощи, значит, ты не тот гангстер, за которого я тебя принимала.
О, как бы мне хотелось отшлепать ее по этой прекрасной заднице, пока она не начнет визжать.
Но ей бы это понравилось, так что мне нет смысла этого делать.
Я пожимаю плечами и выхожу из комнаты.
Она следует за мной по пятам.
— Что означает это пожатие плечами? Куда ты направляешься?
— В постель.
Я направляюсь в спальню, ее гнев витает у меня за спиной, как ядовитое облако. В хозяйской ванной я сбрасываю ботинки, раздеваюсь и встаю под душ.
Я несколько мгновений стою под горячими струями с закрытыми глазами, позволяя горячей воде скользить по моей коже. Слоан стоит за дверью и сердито смотрит на меня через стекло.
— Я не скажу ей, что ты любовь всей моей жизни.
— Я слышал тебя.
— И я знаю, что тебе это тоже не нужно. Ты просто хочешь, чтобы я это сделала. Ты всего лишь пытаешься заставить меня снова сказать, что я к тебе чувствую.
— Если это то, что ты думаешь.
— Это то, что я думаю.
— Верно. Тогда все.
— Верно.
Не обращая на нее внимания, я беру кусок мыла и намыливаю грудь. Я не тороплюсь мыться, намыливая руки, грудь и пресс. Затем я ополаскиваюсь, поворачиваюсь и снова подставляю голову под струю.
Я чувствую ее жадный взгляд на своем теле.
Она бормочет:
— Выпендрежник.
— Тащи сюда свою задницу, женщина.
— Пффф.
— Сейчас же.
— Прошу прощения, но я не терьер. Ты не имеешь права выкрикивать приказы.
Отрывистая тирада Слоан заканчивается, когда я открываю дверь и тащу ее, полностью одетую, в душ.
Я прижимаю Слоан к стене, зажимаю ее запястья над головой и завладеваю ее ртом. Поцелуй жесткий и голодный.
Она так же голодна, как и я. Слоан целует меня в ответ, как будто это ее последние две минуты на земле.
Затем начинается безумная гонка за тем, чтобы раздеть ее. Ее шмотки наполовину мокрые и липнут к ее коже, но это нас не останавливает.
— Тампон?
— Нет, месячные закончились.
Я поднимаю Слоан и прижимаю спиной к стене. Она обхватывает ногами мою талию и опускается между нами, чтобы ввести меня внутрь.
— Черт, детка. Поторопись.
— Да, о… там….
Я протискиваюсь внутрь, издавая глубокий грудной стон, эхом отражающийся от кафельных стен. Слоан выгибается назад с тихим стоном. Ногтями впиваясь в мои плечи.
Я трахаю Слоан, прижимая к стенке душа, разбрызгивая воду во все стороны, пока она не вскрикивает.
— Боже, я близко. Я уже так близко, Деклан… о…
Ее киска конвульсивно сжимается вокруг моего члена. Такое ощущение, что меня доят кулаком.
Я целую Слоан, когда кончаю, языком проникая глубоко в нее, дотягиваясь до горла, а руки кладу под ее задницу, мои бедра горят, а сердце в огне.
Не имеет значения, если Слоан не скажет, что я любовь всей ее жизни. Не имеет значения, что она вообще никогда не скажет мне о своих чувствах.
Никакие слова не могут сравниться с этим.
Когда мы оба тяжело дышим и дергаемся, спускаясь с высоты, она опускает голову и прячет лицо у меня на плече.
Она шепчет:
— Возможно, ты на втором месте после Нат. Очень далеко. Придурок.
Моя грудь расширяется. Я начинаю смеяться, просто чтобы было куда выплеснуть все эмоции.
Выйдя из тела Слоан, я ставлю ее на ноги и беру лицо в свои ладони. Моим, хриплым от удовольствия голосом, я говорю:
— Достаточно хорошо.
Затем я целую Слоан, крепко прижимая к себе, преисполняясь радости, когда чувствую, как сильно бьется ее сердце у моей груди.
И оно бьется в том же темпе, что и мое.
34ДЕКЛАН
Мы молча лежим вместе в постели, наблюдая за восходом солнца. Мы лежим на боку, Слоан спиной ко мне, моя рука у нее под шеей, ее голова покоится на моей подушке. Мои колени подтянуты к ее коленям сзади.
Однажды я заплатил триста тысяч долларов за наручные часы. Сейчас я вспоминаю это и улыбаюсь тому, как я думал, что кусок металла чего-то стоит.
Но у меня не было ничего по-настоящему ценного, с чем можно было бы это сравнить.
Теперь я знаю.
— Ты всегда носишь черное, потому что оно лучше всего скрывает пятна крови, — произносит Слоан.
Интересно, что стоит за этим вопросом о тренировочном цикле доверия, который она предложила несколько дней назад, перед моим отъездом. «Почему бы тебе не открыть мне один секрет, и мы начнем с этого. Например, почему ты всегда носишь черное».
— Ага.
— Раньше я поступала так же.
— Что ты имеешь в виду?
Она медленно вдыхает, затем выпускает воздух.
— Раньше я сама себя резала. Раны плохо заживали. Если бы я носила белое, повсюду были бы маленькие пятнышки крови. Я выглядела как жертва нападения.
Это ошеломляет меня.
— Ты? Резала себя? Почему?