— Если бы наповал, дали бы все пятьдесят.
— Не может быть! Когда следующий раз в меня стрелять будешь, смотри не промахнись!.. Богатым человеком сразу станешь, — смеется Ахмад…
Ему бы еще в госпитале полежать, рана едва затянулась. Он удрал из госпиталя ночью, через окно. Врачи пожаловались генералу, думали, что он даст ему нахлобучку и вернет беглеца на госпитальную койку. А тот и не думал этого делать. Наоборот, рад был появлению на службе подполковника… Он вернулся вовремя. Настало время мне уходить за кордон, а Ахмаду дирижировать сложной игрой с контрреволюцией.
Трудно поверить, но это не сон. Стоит только протянуть вперед руку и вот плечо моего друга. Мы сидим рядом в моем богатом номере, смотрим друг на друга, улыбаемся и молчим. Ахмад почти не изменился за время нашей разлуки. Разве скулы обозначились резче, да под глазами легла кругляком темнота. Чувствуется, устал, ему бы голову сейчас прислонить к подушке, выспаться за все дни всласть. А вот глаза его отдыха не просят, смотрят весело, лукаво.
— Что, не ожидал такой встречи, свалился ночной гость, как снег на голову? — первым нарушает молчание Ахмад.
— Не ожидал, честно признаюсь. Здесь каждый мой шаг под микроскопом, а ты спокойно переступаешь порог моего номера. Разве можно рисковать так, Ахмад? Сам учил меня осторожности…
— Можно, можно! — смеется разведчик, разглаживая свои усы-колючки, — и риску здесь никакого нет… Все продумано, мы находимся под охраной друзей, место для встречи прямо идеальное. И перестань говорить полушепотом, не бросай косых взглядов на телефон и стены… Здесь нет подслушивающих аппаратов…
Судьба отпускала мне на встречу со старым другом всего несколько часов. Ох, как я мечтал тогда, чтобы утро задержалось в пути, чтобы первый луч солнца не спешил будить город. О многом мне нужно было переговорить с Ахмадом и не только по делам служебным. Хотелось вывернуть свою душу наизнанку, поведать о незаживающей ране сердца, оставшейся от встречи с Джамилей, рассказать о нежных губах Гульпачи… И тут же самому стало стыдно, почувствовал даже, как щеки запылали, словно у девушки, от грешных мыслей. Не за тем, рискуя жизнью, пришел ко мне подполковник Ахмад Хан. Идет война, в огне земля и горы родного Афганистана, а я со своим сугубо личным хочу, чтобы меня по голове погладили, слезки вытерли из глаз. Нет, для личного срок не пришел. Не пробило еще то время на наших часах дружбы. Сейчас главное — борьба, кто кого, борьба не на жизнь, а на смерть с силами империализма и контрреволюции.
Стараюсь докладывать кратко, по существу и только то, что неизвестно моему командиру, что, по моему мнению, представляет определенный интерес для центра. Количество и наименование новых закупок оружия и вооружения, каналы транспортировок, предполагаемые места складирования как на территории Пакистана, так и на нашей земле, предстоящая встреча с Абдулой Бури и многое другое, что относится к работе разведчика в тылу врага. Давно слетела с его лица улыбка. Ахмад сидит, поджав под себя ноги, слушает внимательно, забыв о своей сигарете, что давно погасла между пальцами.
Когда я кончил свой доклад, Ахмад руку пожал.
— От имени командования благодарю за службу. Ты много уже сделал, Салех, для безопасности республики, но это только начало. Впереди нелегкая схватка с душманами. Близится к завершению операция. Давай уточним все то, что тебе предстоит сделать для выполнения задания центра, пройдемся по деталям и мелочам, от которых зависит успех всей операции.
Он остался верен себе и здесь, на чужой территории. Со скрупулезной точностью стал анализировать предстоящий план моей работы в логове душманов, давать советы, как лучше его выполнить, с кем необходимо установить контакты. И еще о явках и паролях, о времени выхода на связь в эфире, о подчинении эмоций разведчика одному только разуму. Одним словом, поговорили всласть о своих профессиональных делах. Взглянул на часы, неодобрительно покачал головой, поднял все еще нетронутую рюмку с подноса.
— Увлеклись делами, забыли о коньяке, а выпить надо за успех предстоящего дела, за нашу победу! — предложил он тост…
Потом уже, морщась от ломтика лимона, вытянув поудобней ноги на ковре, спросил:
— Ну что, надоело на чужбине, Салех, домой хочется?
— Спрашиваешь, с закрытыми глазами побежал бы в Кабул, готов опять молотком стучать вместе с дядюшкой Фатехом. Как он там без меня, не знаешь?
— Заглядывал к твоему дядюшке в мастерскую перед отъездом… Крепится старик, о тебе злодее и слышать не хочет. Только глаза в сторону отводит, начинает сморкаться, когда имя Салеха кто вспомнит, — рассказывает разведчик. — Предложил было ему деньги, а чтоб не обиделся, попросил принять в долг, до возвращения племянника. А он как пошлет меня вместе с тобой куда подальше.
— Узнаю характер дядюшки… А как поживает тетушка Анахита?
— Здорова, занята по дому. Фатех говорит, что сносу нет его старухе… Скрипит, как немазанная арба, а на своем горбу все тащит к себе в гору — и воду, и дрова, и продукты.
С замиранием сердца закрываю глаза и вижу усталое, раньше времени состарившееся лицо тетушки Анахиты, все в глубоких морщинах. Ей непонятно, почему я ушел из дома, бежал от добра к чужим людям, на край неведомой пропасти. Попробуй, разберись темный, неграмотный человек в этом запутанном, неспокойном мире, за что убивают друг друга, почему люди стали хуже хищных зверей. Война отняла Салеха. Потеряла покой, не спит по ночам Анахита, душою мается… Значит, снова чем-то не угодила Аллаху, если послал ей новые муки и испытания… Она не ропщет на всевышнего, все снесет и вытерпит безропотно, с покорностью. Лишь бы жив был ее Салех, грозные тучи проходили мимо его головы, седина не липла пухом к копне черных волос. Я вижу ее глаза, полные слез, они подняты к небу с надеждой и мольбой…
— Э, да ты я вижу, дружище, никак задремал? — говорит мне Ахмад, слегка задев меня своим плечом.
— Да нет… Просто дом вспомнил, тетушку Анахиту… Для меня она — мать родная… Как думаешь, скоро я ее увижу?
— Не знаю, — отвечает мой старый товарищ. — Наверное, когда покончим со всей контрой, как с шайкой Али Шаха.
— Али Шах разгромлен?
— А разве ты об этом ничего не знаешь? — искренне удивился Ахмад, — неужели о разгроме этого матерого зверя не сообщалось в зарубежных газетах?
— Ты же знаешь нашу «свободную» прессу… Она пишет только то, что угодно хозяину… А он здесь один — ЦРУ.
— Да, такому хозяину успехи народной армии явно не по вкусу, — соглашается со мной Ахмад, закуривая новую сигарету. — А знаешь, кто нам помог справиться с Али Шахом? Твой приятель по несчастью мулла Хабибула.
— Так значит я не ошибся… Его голос… женщина в чадре на аэродроме! Он с нами?
— С нами! — подтверждает разведчик. — Остался в рядах солдат народной армии до полной победы. Мы тут с ним сделаем одно дельце, а потом уже мулла в Мекку направится к святому храму Кааба, — улыбается Ахмад. И снова на часы свои посматривает.
— Не торопись… Побудь еще со мной немного, — прошу я друга. — До рассвета еще целый час… Расскажи, как удалось покончить с Али Шахом.
— Что ж, время у нас действительно еще есть… Можно и рассказать, — соглашается он со мной…
И я услышал страшную историю последнего преступления одного из сподвижников лидера «Шамшари ислами» — Али Шаха.
ГЛАВА XXXV
Насилье в мире, как и мир, старо,
При нем не может расцвести добро.
И даже ветвь, зеленая от страха,
Цветов не извлекает серебро.
А было это так. Три дня гонялся я за бандой Али Шаха, а он все уходил от моего отряда, ловко умел следы свои заметать. Люди устали, решил сделать привал подольше, дать возможность отдохнуть солдатам, привести себя в порядок. Только палатки поставили, обед стали в котле варить, привели задержанного человека с опаленным огнем лицом, на которое смотреть страшно.
— Я мулла Хабибула… Нашел своего палача Али Шаха. Скорее спешите в горный кишлак, помогите свершить правосудие во имя господа нашего!
Тут же поднял своих бойцов по тревоге — и в погоню.
Но мы опять опоздали… А всему виной эта проклятая снежная пурга. Налетела нежданно-негаданно, замела все тропы, с ног валит… Сколько живу, а такого января еще не помню. Солдаты проваливались по пояс в снег, ругались, подталкивали друг друга, ползли на карачках, выбивались из сил… Замрет цепочка, поостынет на ветру и снова вперед. Туда, где почти под облаками, птичьими гнездами прилепились ханы к вершине белесой горы. Кишлак небольшой, всего несколько семей. Сейчас они все тут, рядом, в конце кривой улочки, недалеко от старой, развесистой чинары. Лежат посемейно: старики, дети, отцы, матери. Снежная пороша стала их смертным саваном. Надрывно, выворачивая душу, воют собаки. Поджав хвосты, задрав морды к небу, они не уходят от своих хозяев. Ждут, когда их окликнут, погладят по жесткой шерсти и воют, воют проклятые, раздирая душу. Из всех жителей кишлака в живых остался один майсафа[29]. Белобородый, лицо землистое, с глубокими морщинами, замусоленный халат на худых плечах. Говорит не спеша, каждое слово как через сито просеивает.
— Не знаю, почему не упал. Видно, так было угодно Аллаху. Промахнулся душман, который целился в меня. А другие нет… Все здесь полегли. И стар, и мал. По приказу главного начальника Али Шаха.
Опять он… Хабибула правильно вывел наш отряд на его след, да пурга сойтись в бою с Али Шахом помешала.
Сын крупного помещика, он бежал в Пакистан сразу же после Апрельской революции. Прошел хорошую подготовку в учебном лагере афганских контрреволюционеров под Пешаваром. Вернулся на родину не один, привел банду душманов. Группа небольшая, мобильная. И страшная. Главная задача ее — запугать местное население. Убивать всех тех, кто поддерживает народное правительство Бабрака Кармаля. Убивать, но не просто вешать или расстреливать. В каждую казнь, как известно, он вносит элемент садистской «романтики».