Ирак важен, и не только потому, что это древняя, богатая нефтью страна, расположенная в сердце Ближнего Востока. Ирак после Саддама имеет особое значение, поскольку это уникальный американский проект, результаты реализации которого станут мерилом нашей надежности и правомочности нашей мощи на Ближнем Востоке. На протяжении лучшей части двух десятилетий мы были тесно связаны с Ираком, вначале ломая его региональные амбиции, а потом лишая его силы и в конечном счете окончательно сломив его. Мы сказали региону и всему миру, что мы знаем, что делаем: Ирак и Ближний Восток станут лучше благодаря нашему вмешательству. Мы построим сверкающий город на холме, образец демократии и процветания, который поможет преобразить весь регион в целом. Ирак покажет, что американская мощь – это по-прежнему сила добра в мире, и убедит скептиков в том, что мы будем использовать ее гораздо чаще для того, чтобы обеспечить глобальную безопасность и распространить свободу и процветание. То, чего не могло принести обещание глобализации, могли принести американские военные мускулы: мы сровняем с землей образовавшиеся в результате развала Советского Союза укрытия тех, кто против нового мирового порядка.
Но дела вокруг Ирака пошли совсем плохо. Американская мощь не смогла соответствовать мечте. По мере раскола Ирака и воцарения там насилия, ведущего остальной Ближний Восток в опасную близость к омуту нестабильности и межконфессионального конфликта, регион утратил веру в американскую мощь – в то, что мы знали, как ее применить, и в то, что, когда мы ее применяли, мы могли извлечь из этого что-то положительное. Но хуже всего то, что регион понял: у нас нет ни терпения, ни настойчивости довести до конца нами же начатое. Быстрый вывод американских войск из Ирака в 2011 году стал подтверждением всему этому. Американцы могут радоваться тому, что больше нет наших солдат, воюющих в Ираке, но это конец, за которым не видно конца. Потребуется многое для восстановления ущерба, нанесенного войной; недоверие, посеянное нашим уходом, только усиливает негативный эффект этого итога.
Во время избирательной кампании Обама сказал, что Ирак оказался ошибочным делом, ненужной и дорогостоящей войной, которая была нашим собственным выбором и которая навредила образу Америки. Поэтому никого не удивил тот факт, что Белый дом ликовал, когда последняя колонна американских солдат отбыла из Ирака в Кувейт 18 декабря 2011 года. То было выполнение избирательного обещания или, как назвал это вице-президент Байден, «одним из величайших достижений этой администрации». (Он далее пообещал «стабильное правительство в Ираке, которое фактически будет двигаться в направлении представительного правительства»144). Лучше меньше, да лучше, по разумению администрации. Уход сделает достижение цели более вероятным.
Когда Буш ушел со своего поста, Ирак действительно выглядел так, будто находится в стадии восстановления. Стратегия генерала Дэвида Петреуса в форме Устава по борьбе с повстанческим движением и наращивание войск в 2007 году повернули явное поражение в войне к более благоприятному исходу. Когда пришел Обама, в Ираке было относительно спокойно. Повстанчество прекратило свое существование, Аль-Каида в Ираке стала делом прошлого, а между шиитами и суннитами установился хрупкий мир.
Однако появились черные тучи, предвещавшие бурю. Правительство Ирака безнадежно погрязло в коррупции и действовало неэффективно. Мы частично были ответственны за этот провал, вначале в спешном порядке сломав иракское государство, а затем дав Ираку конституцию, подтвердившую конфессиональные разграничения, и одновременно потребовав подавляющего большинства до сформирования правительства – что могло бы быть достигнуто обещанием контроля над большими правительственными сферами перспективным союзникам, которые могли извлекать для себя выгоду, если посчитали бы это целесообразным. Но даже в таком случае иракским политикам потребовалось полгода грызни после выборов 20 марта 2010 года для того, чтобы сформировать правительство. Ирак скатывался куда-то в сторону, единство и мир становились недосягаемыми.
По мнению многих, проблема заключалась в Малики. С момента прихода к власти в 2006 году он показал, в разное время и разными способами, свою неэффективность и диктаторские замашки. Он вышел из самой маленькой из трех шиитских политических партий, аль-Даава, и для достижения власти вынужден был опираться на поддержку смешанного политического блока, состоящего из шиитов, суннитов и курдов.
Его периодические контакты с шиитским активистом клерикалом Муктадой аль-Садром беспокоили многих, но в целом американские власти находили способы работы с ним. Пару раз он даже смог приятно удивить Америку своими смелыми действиями. Никто не посчитал ошибкой, когда весной 2008 года Малики возглавил нарождающуюся иракскую армию и вошел в пригородный район Багдада Садр-сити, а потом южный город Басра для того, чтобы выбить и нанести поражение так называемой армии Махди, личным силам Садра из числа шиитских ополченцев.
Но все говорили, что Малики не подходил на роль лидера, который был нужен Ираку145. Он слабый управленец146, а его авторитарный стиль отталкивал от него даже его собственных шиитских (и курдских) союзников147. Малики – ярый сторонник шиизма, недовольный многолетним притеснением шиитов суннитским диктатором Саддамом Хусейном. Когда Малики впервые появился на политической сцене, он открыто приветствовал шиитской шовинизм и говорил о мести суннитам – в отместку за десятилетия плохого обращения с шиитами. Он привечал шиитов не только на гражданской службе, но и в высших кругах армии и полиции. Ираку нужен был руководитель, который ратовал бы за примирение. А взамен он получил того, кто раздувал религиозный пожар.
Обама посчитал бесполезным тратить время и усилия на этот провальный проект. Не ожидалось получения никаких больше достижений – картина не собиралась становиться картиной в более розовых тонах. Сохранять в Ираке свое значительное присутствие, поощрять Малики и поддерживать его альянс с суннитами уже не обещало никаких дивидендов.
Военные США хотели остаться подольше; генералы беспокоились относительно скатывания Ирака в открытый конфликт. Но они эксплуатировали старые победы, полученные за счет роста численности войск, и пели дифирамбы новым иракским силам безопасности. К тому же Обаме еще приходилось думать о войне в Афганистане. В итоге – по образу и подобию того, что повторилось в последней стране, – он принял риторику военных о достигнутых успехах за чистую монету и объявил, что ситуация в Ираке хороша настолько, что возможен уход Америки оттуда.
Политика в отношении Ирака была передана вице-президенту – он должен был контролировать наш уход. Байден хорошо знал Ирак. Он внимательно следил за развитием событий там со своего кресла в качестве председателя сенатской комиссии по иностранным делам. Его предсказание в 2006 году (сделанное совместно с ветераном внешней политики Лесли Гелбом) о том, что Ирак не выдержит сочетания ведущего к децентрализации возрождения шиизма и курдской автономии и вынужден будет расколоться на этнорелигиозные части и что Соединенным Штатам не следует этому мешать, произвело тогда фурор148. А сейчас он был назначен следить за опрометчивым американским уходом, который мог сделать реальностью его предсказание. Он не был сторонником стратегии противодействия повстанчеству (ни в Ираке, ни в Афганистане), а в Белом доме он ратовал за то, чтобы покинуть Ирак – и чем скорее, тем лучше149.
В октябре 2008 года администрация Буша уступила иракскому давлению и пообещала вывод всех войск США к концу 2011 года. Обама использовал этот срок как ориентир и ускорял сокращение войск по мере передачи вопросов безопасности иракской армии. График зависел от сплоченности иракских политиков и иракской армии в деле поддержания мира на улицах в течение достаточно приличного срока, чтобы у администрации были веские доводы на случай ухудшения ситуации после американского ухода. Какое-то время сохранялась весьма неопределенная обстановка, особенно после того как очень долго формировалось правительство после выборов в марте 2010 года. Но, ко всеобщему облегчению, в течение этих нескольких месяцев торговли между политиками отмечалось немного межрелигиозных столкновений, и даже активность Аль-Каиды несколько ослабела.
Увы, внешняя стабильность едва ли прикрывала кипящие внутри страсти. 2010 год оказался критическим для Ирака. Политическая арена страны по-прежнему представляла собой фракционные распри, единство сохранялось только благодаря организации хрупкого разделения власти, требующего внимательного американского управления. Однако у администрации Обамы не хватало ни времени, ни сил на это. Вместо этого она усиленно искала разные выходы, будучи одержима мыслью об уходе. Она прекратила защищать политический процесс как раз тогда, когда разговор об американском уходе вновь накалил страсти долго кипевшей борьбы за власть, которая раздирала шиитов, суннитов и курдов.
После окончания затянувшейся свары по поводу формирования правительства в декабре 2010 года Малики достался пост премьера. В скором времени он приступил к выполнению амбициозного плана захвата власти. Вашингтон не обращал внимания на растущее количество случаев нарушения им конституции, на его незаконные действия с целью полного уничтожения следов пребывания партии БААС у власти и запугивание судебной власти. Все это, вместе взятое, давало основания Малики полагать, что Соединенные Штаты не станут чинить преграды на пути его плана создания авторитарного шиитского режима. Вместо того чтобы укреплять доверие друг к другу, фракции шиитов, суннитов и курды все дальше отходили друг от друга, ревниво охраняя свои политические вотчины (пост президента для курдов, пост премьера для шиитов и менее важные посты вице-президента и спикера парламента для суннитов). Малики полагал, что премьерство останется за ним навсегда – постоянное высокое место, с которого он сможет добиваться претензий на президентство и другие посты, занимаемые суннитами.