— Отче, — подал голос Онфим, — а что имеши писати нынѣ?
— Два брата Борисъ и Глѣбъ, — ответствовал отец Антоний. — Вѣдаете ли, яко Борисъ и Глѣбъ быста сыны Володимѣра князя, крестивъшаго землю Русьскую. Володимѣръ же умре. И Святополкъ, сынъ старѣишии, сѣде въ Кыевѣ по отци своемъ. Борисъ же плака ся по отци, и рече ему дружина Володимѣря: «Се дружина у тебе и вои. Поиди сяди Кыевѣ на столѣ отьця своего». Он же рече: «Не буди ми възяти рукы на брата своего старѣишаго». Святополкъ же приде ночью Вышегороду, отаи призъва вышегородьскые болярьцѣ и рече имъ: «Не повѣдуче никому же убиите брата моего Бориса». И се нападоша акы звѣрье дивии около шатра, и насунуша копьи и прободоша Бориса и слугу его. И положиша тѣло его принесши отаи Вышегороду у церкве святаго Василья. Окаяньнии же си убиици придоша къ Святополку. Суть же имена симъ законопреступникомъ: Путьша, Талець, Еловить, Ляшько, отець же ихъ сотона. Святополкъ же окаяньныи помысли въ собе: се убихъ Бориса, како бы убити Глѣба? И посла Святополкъ къ Глѣбу съ лестью, глаголя сице:
«Поиди въборзѣ отець тебе зоветь, не сдравить бо вельми». Глѣбъ же въборзѣ всѣдъ на конь съ малою дружиною поиде, бѣ бо послушьливъ отцю. И посла Ярославъ къ Глѣбу, глаголя: «Не ходи, отець ти умерлъ, а брать ти убиенъ отъ Святополка». Се слышавъ, Глѣбъ възъпи, плача ся по отци и по брате:
«Увы мнѣ, Господи! Луче бы ми умрети съ братомь, нежели жити на свѣтѣ семь». Се вънезапу придоша послании отъ Святополка на погубленье Глѣбу и повелеша вборзѣ зарѣзати Глѣба. Поваръ же Глѣбовъ именем Торчинъ зареза Глѣба, акы агня непорочна. Борисъ же и Глѣбъ еста ныне святая мужа, даста цѣлебьныя дары Русьстѣи земли: хромымъ ходити, слѣпымъ прозрѣнье, болящимъ цѣльбы, печальнымъ утѣху. И еста заступника Русьстѣи земли молящася къ Богу о своихъ людехъ.
Рассказывая, отец Антоний легкими штрихами набросал на доске фигуры святых Бориса и Глеба. Святые явились на иконе в полный рост, держа в руках щиты. По краям отец Антоний расчертил икону на ровные квадраты, надписал их: «Ту Святополкъ убиваеть Глѣба», «Ту Борисъ станомь стоить» — и объяснил, оборотясь к мальчикам: «Се икона съ житиемъ».
Мальчики поняли так, что «икона съ житиемъ» как книга с картинками, в ней будет выписана вся история жизни и подвигов святых Бориса и Глеба, та, что поведал им отец Антоний.
Выполнив порученную работу, Онфим побежал к отцу Феодосию сказать о сделанном и испросить, что делать дальше, а Ваня с Васей вскарабкались на высокую галерею под сводами церкви. Здесь было прохладно и сумрачно. Сладковато пахло смолой и свежей стружкой, которая тихо шуршала под ногами. Из окошка, прорубленного в галерее, Вася увидел, как в монастырские ворота въезжают пустые телеги, устланные сеном и серыми кусками рогожи. Рослый крестьянин, ведший под уздцы первую лошадь, завидев игумена Арсения, ступившего из палат на крыльцо, остановил обоз, с поклоном подошел под игуменово благословение, подал ему небольшой кусок бересты. Пока игумен читал послание, гонец смиренно ждал, игумен согласно кивнул, и весь обоз втянулся в монастырь к амбарам, откуда монахи стали выносить наполненные мешки и грузить их на телеги. Закончив носить мешки, выкатили из погреба — ледника несколько бочек с солониной и рыбой и тоже погрузили на телеги. Отец Феодосий долго возился с запором одного из высоких амбаров и, отперев его наконец, один за другим вытаскивал оттуда мечи, копья, кольчуги. Все это укладывали в сено, таили под серой рогожей.
— Гляди, обоз снаряжают, — первым догадался Ваня. — И оружие тут, и еда.
— Постой! — спохватился Вася. — Да ведь это та самая помощь, о которой говорилось в княжеской грамоте. Помнишь: «Пришли жита и меци и кольцюгы».
— Значит, повезет он все это, — Ваня показал пальцем на кряжистого краснолицего мужика, — к князю, к которому наши студенты собирались. Вот за кем надо бежать!
— Да как же мы за ним побежим? — удивился Вася, но досказать он не успел, позади скрипнула половица галереи, зашуршала стружка. Рядом с ними, счастливо улыбаясь, стоял Онфим:
— Отець мя зоветь дому грамотъку прислалъ есть. Он протянул ребятам коротенький листок бересты, на котором было выцарапано: «Поклонъ отъ Ивана къ отьцю Сергию. Пришли ми сынъ Онфимъ. Нѣсть бо кому сѣно косити».
Онфим был очень рад возвращению домой:
— Тамо и мати увижю, и сестру.
Сказав это, он (вот добрая душа!) жалостливо посмотрел на пригорюнившихся мальчишек, понимая, как больны им, погорельцам, мысли о родном доме, и добавил:
— Добро бы было и вамъ ѣхати, просилъ есмь отца Сергия, да не пущаеть, а васъ въ дворъ зоветь.
Онфим выглянул в окно, показал на стоявшего внизу отца Сергия, тихо беседовавшего с незнакомым ребятам священником.
— Отець Сергии сказаеть, яко пришелъ есть изъ Чудиновьскоѣ слободы попъ и хочеть васъ видѣти.
От такого известия Ваню и Васю прошибло холодным потом. Что делать? Беда! Хорошо, что Онфим, торопясь, уже сбегал с лестницы, выкрикнув на прощанье:
— Просите отца Сергия пущати васъ съ мною въ Новъгородъ.
Ничего не оставалось нашим ребятам, как бежать, и бежать немедленно…
Вслед за обозом выйти к княжеской дружине, разыскать студентов, а с ними уже не страшно. Бежать! Но как? Ваня показал другу на пристроенные к церковке леса, это плотники довершали ажурное резное убранство деревянной маковки. Через окно Ваня первым выбрался на покатую крышу надвратной церковки с противоположной стороны от монастырского двора и, стараясь не смотреть вниз, покарабкался к ее краю. Вася неотступно следовал за ним. К краю крыши тоже крепились леса. Обдирая руки па плохо обструганных досках, беглецы спустились на землю за монастырской стеной. Спрятавшись в густом придорожном кустарнике, они стали ждать обоза.
Княжеский посланец очень спешил. Нагруженные хлебом, солониной и оружием телеги в сопровождении нескольких верховых уже через час были выведены за монастырские ворота. Впереди, все так же держа под уздцы лошадь, шел виденный уже ребятами крестьянин, а на последней телеге безмятежно полеживал Онфим.
Ване вдруг в голову пришла замечательная идея!
Он дернул за рукав Васю и, когда телега скрылась за поворотом лесной дороги, выскочил из скрывавших их зарослей и бросился вдогон проехавшему обозу. Вслед за ним побежал недоумевающий Вася. Едва телеги замаячили впереди, Ваня радостно закричал:
— Онфимъко, пожьди насъ, Онфимъко. Отець Сергии пустилъ есть насъ въ Новъгородъ съ тобою.
Ребятишки взобрались на последнюю телегу, устроились на мешках с зерном. Обозный, к которому сбегал Онфим и рассказал о разрешении отца Сергия ехать Ване и Васе с обозом, согласно закивал в ответ. Наконец-то ребята перевели дух.
Лошади исправно тянули воза, по обозный то и дело понукал их, беспокойно оглядываясь по сторонам. Что и говорить, тревожное было время, немало лихих людей бродило по дорогам в эту пору. Понаехало проклятых чужеземцев, да и свои баловали, бродники да ушкуйники — бродячие шайки, грабившие кого ни встретят.
— С подъводами не ходила еста? — спросил Онфим, заметив, как неловко сидит Вася на телеге, не зная, куда лучше приладить ноги.
— Не, — мотнул головой Ваня, который сидел верхом на мешке, того и гляди съедет вниз, — мы дома сидимъ.
— А отець мя береть, — приподнялся Онфимка на локте и кивнул на изукрашенную упряжью лошадку, тянувшую их телегу: — У отьца моего быстрии кони и велици. Отець мене наряжаеть кони паствити.
Какое-то время мальчики ехали молча. Онфим вспоминал, как хорошо ехать с отцом с сенокоса на подводах, доверху груженных сеном. Отец сажает Онфима на самый верх воза. Дух захватывает от высоты, и так сладко и душисто пахнет подвяленной травой…
Вася размышлял о том, что, видно, не придется им уже кататься на велосипедах и на машинах уже не поездить. Будут они с Ваней учиться ездить верхом, да вот так на телегах путешествовать. А дома не ведают, жив ли он, плачут, наверное…
Ване же думалось, что разыскать студентов будет, верно, нелегко. Кто знает, что с ними за это время приключилось…
В княжеском стане
Когда в темноте подземного хода исчез и Вася вслед за Ваней, Прохор облегченно вздохнул, хотя и давила сердце горечь разлуки, и бросился догонять Митю с Путятой, спешивших к лошадям. Митя оглянулся, Прохор кивнул ему, мол, все в порядке, и, чуть ускорив шаг, они оказались у лошадей вместе с Путятой. И тут сделали вид, что хватились ребят, заоглядывались, закричали. Путята первым метнулся обратно на поляну, плачуще приговаривая:
— Пропадуть чада! Пропадуть!
И нашел бы, верно, Путята тайный ход, кабы Митя вовремя не отвлек его криком, показывая в сторону. В один миг вскарабкался Путята на одиноко стоящую сосну почти без сучьев у основания, далеко с нее было видно, да сколько ни высматривал с высоты Путята, ничего не увидел.
Он съехал по стволу вниз, как будто себя коря, проговорил:
— Жаль дѣтии.
Показав рукой на садившееся солнце, виновато добавил:
— Ѣдемъ къ князю.
Путята так искренне и так болезненно переживал потерю мальчишек, что в какой-то момент Мите показалось, что он сейчас не выдержит и скажет Путяте всю правду. Прохор догадался об этом и сердито посмотрел на Митю, а, может, просто сердит был Прохор и на себя и на Митю за разыгранный перед Путятой спектакль, но как могли они иначе спасти ребят?
Путята спешил, он все время поторапливал лошадь, поддавая ей каблуками в бока, оглядываясь на Митю с Прохором, поторапливая их, и студентам не удавалось перекинуться и парой слов, а ведь им надо было договориться, что скажут они князю, но на скаку этого не обсудишь, да и подозрительным может показаться Путяте, начни они шептаться за его спиной.
Вдруг Путята насторожился. Остановил лошадь, слез с нее. Жестом приказал спешиться Мите с Прохором, передал им поводья своего копя, велел уходить с тропы в лес, а сам крадучись двинулся на разведку. У Мити и Прохора наконец появилась возможность перемолвиться. Договорились выдавать себя за дружинников галицкого князя Ярослава, мол, едут наниматься на службу к князю Александру, дошла до них весть, что князь Александр собирается в большой поход.