Еда разморила ребят. Заботливая молчаливая хозяйка постелила «погорельцам» в летней, холодной, избе на широких лавках и ушла, пожелав «покойной ночи».
Оставшись одни, Ваня и Вася осмотрелись. Одна дверь в холодной избе вела в кладовую. Другая же обрывалась вниз: хозяин не успел пристроить к ней второе крыльцо. Летняя изба служила пока складом всяких хозяйственных мелочей, здесь стояли жернова, хозяйкин ткацкий стан с незаконченным полотном, прялка с приготовленной для работы куделью.
— Вань, — почему-то шепотом проговорил Вася, — где теперь Митю с Прохором станем искать?
— Утром видно будет, найдем, — как можно бодрее отвечал Ваня, хотя сам он мало верил в счастливый исход их приключений.
Проснувшись утром, Ваня и Вася быстренько натянули на себя порты и рубахи, выглянули в открытую дверь теплой избы. Оттуда доносились приглушенные голоса, это тихо переговаривались хозяева, очевидно, боясь разбудить ребят и спящую в люльке девочку.
— Поклонъ куме, свекру да свекрови. А свекрови се монисто дажь да скажи: отъ невѣстъкы то монисто, отъ Дарьи, — слышался напевный голос Онфимовой матери.
— Добро, кума, — прогудел в ответ густой бас. Хозяина баса мальчишкам разглядеть не удалось. Он сидел в «красном» углу избы под божницей и был заслонен от ребят спиной Онфимова отца.
— А блюдо съребрьно тестю и тещи моимъ посылаю, — Онфимов отец выставил на стол засиявшее голубым светом блюдо и добавил: — А шюрину глаголи, да бы шелъ въ Новъгородъ, князь бо полкы събираеть.
— Шюринъ не придеть, — хмуро ответил кум. — Сказаю вамъ. Вся Чудиновьская слобода изгорела есть. Васъ помочи зовуть домы ставити изнова.
— Ваня, — не обратив внимания на последние слова гостя, полюбопытствовал Вася, — это кого они там называют — кумъ, кума, свекръ да свекровь?
— Да ничего особенного, — досадливо зашептал Ваня, последние слова гостя его насторожили, а Вася слушать мешал, — «Свекръ» и «свекровь» для жены — родители мужа. А сама она им доводится невесткой. Муж же называет родителей жены — «теща» и «тесть». А они зовут его «зять».
— А «шюринъ» это кто? — не до конца понял Вася.
— Тихо, — требовательно скомандовал Ваня, но все же объяснил: — Муж зовет шурином брата жены. Да не мешай, Васька. Про Чудиновскую слободу речь.
Они затаили дыхание.
— Прошю тебе, куме, ѣхати въ Чудиновьскую слободу ставити домы изнова, — настойчиво повто рил бас.
— Да како же мнѣ ѣхати, — запротестовал отец Онфима. — Али ты не слышалъ вѣсти, яко идеть на насъ Биргеръ ратью, и нынѣ князь Олександръ Ярославичь полкы събираеть новъгородьскыя.
— А мы, слобожане, князю нѣсмъ помочьникы, — отрезал бас гневно. — Он есть ворогъ всимъ слобожаномъ, на полюдье ходить, насилие въ слободѣ творить.
— А мы, Микуло, не князю помочи идемъ. Мы за Русьскую землю станемъ да за Господинъ Великыи Новъгородъ головы сложимъ. И ты намъ, Микуло, в семь дѣлѣ нѣси съвѣтъникъ, да!
Отец Онфима в гневе привстал, поднялся и Микула, но хозяйка протянула к ним руки:
— Господь съ вами, не гнѣваи ся, куме. Како полци воротяться, тако приидемъ помочи домы ставити. А нынѣ Иванъка Чудиновьскаго кузнеца чады възьми дому.
Мальчики стояли в сенях огорошенные. Во вставшем со скамьи гневном басовитом куме оба уз нали слободского старосту Микулу, того самого, что заточил их в поруб. Бежать надо, но куда? Ок на теплой избы выходят прямо во двор, и их, убегающих с крыльца, сразу заметят. Ваня вспомнил про недостроенное крыльцо холодной избы. Заскочив в ее прохладный полумрак, ребятишки разом налегли на дверь и вывалились в открывшуюся дыру.
Круглый дворик, на который они попали, был мастерской Онфимова отца, серебряных дел мастера. Здесь на длинных столах были расставлены готовые заказы: оклад к иконе, серебряная чаша — потир, обложка — оклад на Евангелие. В ящичках, поставленных друг на друга, разложены были приготовленные к продаже бусы, серьги, подвески, крупные височные кольца, рясны.
Во дворике, однако, их могли скоро найти. Ваня взобрался на один из столов, уцепился за верхнюю кромку частокола и, подтянувшись на руках, в мгновение ока перемахнул через стену. Вася последовал за ним.
Теперь беглецы стояли на бревнах мостовой и глядели, как валит по улице народ, все направлялись через мост к кремлю, раскатисто и призывно звонил оттуда колокол.
— Князь велѣлъ есть съзвонити вѣче въ кремлѣ, — услышали мальчики разговор в толпе. — Поведеть вои на Биргера, събираеть полкы новъгородьскыя.
— Понял, — Ваня весело подмигнул Васе. — Здесь наши студенты. Наверняка с князем в город приехали. Надо идти в кремль.
Вече
В кремле, куда текла, шумя и торопясь, толпа, высился отовсюду видный деревянный помост с низкими лавками. На помосте уже стояли трое богато одетых людей, смотрели на кипящее вокруг них людское море.
Ваню и Васю так затерло в гомонящей тесноте, что они едва не потеряли друг друга. Спасаясь от давки за спиной какого-то дюжего рыжебородого новгородца, мальчишки прибились к подножию Софии и, прислонясь к еще не нагретой солнцем шершавой стене, стали высматривать в толпе Прохора и Митю.
— Они должны быть в дружине князя, — Ваня поднимался на цыпочки и подскакивал, крутил головой. — Что-то не видно здесь дружинников!
Последние слова Ваня произнес с громким отчаяньем, так что сидевший тут же, положив руки на посох, пожилой горожанин оглянулся и жалеючи растерявшихся отрочат, хотя и не зная, для чего они ищут дружинников, объяснил:
— Дружина вборзѣ приидетъ.
— И князь Александр Ярославич? — в один голос выдохнули Ваня и Вася, мало заботясь о правильном произношении слов.
— Сде князь, на верьху стоить, — указал старик посохом на стоящего на помосте высокого человека в шлеме. — А съ нимъ посадьникъ Степанъ Твердис — лавичь и епископъ Новъгородьскыи владыка Спиридонъ.
Ваня впился глазами в князя. Александр Невский! Живой! И совсем не похож на портрет из учебника. Лицо властное, но без надменности, нос вздернутый и глаза добрые, без стального блеска. Веселые даже глаза.
Князь стоял, наклонив голову, уперев подбородок в грудь, слушал, что говорит ему, разводя руками, грузный седой человек в белой рубахе, подпоясан ной золоченым ремешком. Это и был посадник новгородский Степан, вершитель власти в Новгороде. Епископ Спиридон, глава Новгородской церкви, стоял в стороне и отрешенно смотрел на сходящихся «вечьниковъ».
Вечники с мечами в ножнах у поясов, с луками и самострелами за спинами выстраивались в «сотни». Колчаны с изукрашенными костяными на кладками они держали у поясов. Все новгородские воины были в шлемах, с красными, «червлеными», щитами. Ладное это было войско. Ваня залюбовался им. Сюда же, на площадь, вступила скоро и дружина князя. Дружинники шли пешими и выстроились по другую сторону от новгородского войска.
Когда гомон толпы утих, князь Александр Ярославич поднял руку.
— Братия моя, — начал он, — пришли суть злыя псы ворози съ Биргеромь на русьскую землю. А позряче на Богъ, потягнемъ, братие и дружино, станемъ крѣпъко, не озираимъ ся назадъ, побѣгъше не уйти. А забудемъ, братие, домы, жены и дѣти, а коли любо умирати, кто хочеть пешь, али кто на кони, умьрѣмъ, братье, за землю русьскую, за Господинъ Великыи Новъгородъ.
Зашумела, загомонила вся огромная вечевая площадь. «Добро», «Добро», — слышалось отовсюду. Приветствуя слова князя, дружинники потрясали копьями, в новгородских полках подняли вверх шлемы.
— Положимъ головы и изомьремъ честьно за святую Софию, — раздавалось в сотнях.
Вася и Ваня, цепляясь за куцый каменный приступок стены Софийского храма и стараясь не свалиться вниз, внимательно всматривались в стоявших на площади дружинников. Разглядеть знакомое лицо в таком многолюдье, казалось, было невозмож но. Но зоркий Васин глаз вдруг заметил троих воинов, стоявших в стороне от других. Видно было, что они говорят о чем-то очень важном. В одном из воинов Вася узнал Путяту. Двое других стояли к ним спинами. Вася решил не спускать с Путяты глаз. Возможно, где-то рядом с ним Прохор и Митя.
Не ошибся отрок Василий. Рядом с Путятой действительно стояли Прохор и Митя, и разговор у них и вправду был серьезным.
— Путято, — волнуясь, говорил Митя дружиннику, — лихы вѣсти знаемъ. Фредрикъ — купець послалъ есть вѣсть Биргеру, яко князь Олександръ Ярославичь съ воискомь поидеть на Неву бити ся с нимь. А вѣсть ту Фредрикъ послалъ съ солянымь купьцемь Албрахтомь. Рьци князю, а бы велелъ того Албрахта хватати.
Разом построжевший Путята, подумав, ответил:
— Пожьдѣте мене ту.
И направился к князю.
Толпа народа постепенно истаяла. Ушли с площади дружинники готовиться к выступлению. Разошлись новгородские сотни прощаться с детьми и женами. На помосте остались князь, владыка Спиридон и посадник Степан. Внизу у помоста топтался тиун Данила с сумой, набитой грамотами. В руках тиуна была костяная новгородская печать. Здесь же выстроились несколько жалобщиков, при несших на суд князя свои обиды. Дожидался своей череды и Путята, а с ним и подошедшие ближе студенты.
Тут их и разглядели наконец с приступка Софийской церкви счастливые мальчишки. Нашли-таки!
Князь молча, насупясь, выслушивал жалобщиков, «складывавших вину» на тиуна. Князь был не доволен Данилой. Он повернулся к стоявшему ря дом с ним владыке Спиридону и, желая укорить нерадивого тиуна, спросил:
— Владыко, кдѣ быти тивуну на томь свѣтѣ?
— Кдѣ и князю! — отвечал епископ.
Князю не понравились такие слова, рассердился:
— Тиунъ неправьду судить, мьзду емлеть, люди продаеть, лихое все дѣеть, а язъ что дѣю? — Епископ с поклоном ответствовал:
— Аще будеть князь добръ, богобоязнинъ, жалуеть людии, правьду любить — избираеть тиуна или коего волостеля — мужа добра и богобоязнина, страха Божия полна, разумна, праведна, по закону Божию вся творяща и судъ вѣдуща. И князь въ рай, и тивунъ въ рай. Будеть ли князь без Божия страха, христианъ не жалуеть, сиротъ не милуеть и вдовицами не печалуеть, поставляеть тиуна или коего волостеля — человека зла, Бога не боящася и закона Божия не ведуща, и суда не разумѣюща, толико того ради, а бы князю товара добывалъ, а людии не щадить. Акы бѣшена чловѣка пустилъ на люди, давъ ему мечь. Тако и князь дал волость лиху чловѣку губити люди. Князь во адъ и тиунъ съ нимь во адъ! — С этими словами владыка Спиридон отвернулся от исходящего злобой тиуна.