— Отколѣ сде отрока два? — прогудел он громогласно. Подождал ответа, с удивлением взирая на немо застывших перед ним ребят. Взял их за руки. — Поидѣта къ игумену отьвѣчати.
Что им оставалось делать? Пришлось идти, и по пути Ваня все оглядывался, все усиленно соображал, что предпринять. Понятно было — надо бежать. Но куда? К подземному ходу дорога отрезана, на толстые стены монастыря им с Васькой не взобраться. Поймают. Может быть, притвориться немыми? А может, честно признаться, что они пришельцы из двадцатого века? Вот ведь и одежда на них сильно отличается от здешней. Ваня глянул на свои джинсы и обмер. В пылу бегства из поруба, когда они не разбирая дороги, продирались сквозь лесные заросли, Ваня не заметил, как в клочья разодрал и джинсы, и синюю в клеточку рубашку. А потом в подземном лабиринте разодранная и прожженная одежда покрылась глинистым рыжим налетом. Васины серые штаны и майка с красным спасательным кругом на груди были не в лучшем виде. Попробуй теперь докажи, что это одежда будущего. Так что же делать? Все кончилось для них. Ничего сделать они уже но могли.
Монах подвел мальчиков к высокому крыльцу деревянного дома, легонько подтолкнул их вперед и вслед за ними пошел в чистую горницу с приземистой глиняной печью, лавками и большим столом, застеленным белой вышитой скатертью. Монах с поклоном перекрестился на иконы. Ваня и Вася неловко повторили вслед за ним.
Возле окна стоял и глядел во двор седобородый человек в такой же темной, как у их монаха, одежде, и был крест на его груди, да не простой, с грубой медной зернью, а богатый, украшенный витой серебряной нитью.
Приведший их монах почтительно, но сдержанно поклонился:
— Приими, отче игумене, отрока два, яже обретохъ я у ходьбища на Чудиновьскую слободу. Да роспроси отрока, молю тя, отче.
Ясные спокойные глаза игумена с минуту пристально рассматривали незадачливых беглецов. Мягко и напевно игумен спросил:
— Отколѣ пришла еста отрочата?
Вася, пригнув голову, спрятался за Ванину спину. Ваня заморгал глазами, соображая, что ответить, и вдруг выпалил затверженное совсем недавно:
— Иванка кузнеца есвѣ сыны, — он запнулся, по тут же добавил: — Чудиновьской слободы кузнеца сыны.
— Како звати тя? — продолжал расспросы игумен.
— Иванъ, — с готовностью ответил Ваня. Он напрягся, чувствуя, что больше сказать по-древнерусски ни слова не может.
— А тебе, отроче, како звати? — обратился игумен к Васе.
Вася, опомнившись и испуганнно глянув на игумена, пробормотал:
— Василии, отче. — И вдруг, собравшись с духом и с мыслями, зачастил: — Изгорѣла есть слобода и домы изгорѣли суть и имѣние все.
Он остановился, лихорадочно припоминая Путятины слова, и вновь пустился в объяснения:
— Нынѣ слобожане много добра истеряли суть, не послушали бо добраго слова, яко не годѣ летось жировати въ домехъ, а жити по полю. Плачь великъ бысть. — Вася судорожно вобрал в себя воздух, и, понимая, что это все, что они могли сказать, всхлипнул от бессилия: — А я съ братомь бѣжалъ изъ пожара, да въ монастырь, отче, пришелъ.
В горнице воцарилось молчание. Игумен продолжал испытующе рассматривать оборванных, вымазанных копотью и глиной мальчишек.
— А кто есть вамъ ходьбище показалъ?
— Митя, — растерявшись от непредвиденного вопроса, нечаянно обронил Ваня.
— Митяи? — быстро и встревоженно переспросил игумен и наклонился к детям. — Кдѣ нынѣ, есть Митяи? Везеть ли мнѣ грамоту оть князя?
— Погыблъ есть Митяи, — вспомнил последнюю речь Путяты Ваня и добавил, старательно подбирая слова: — А грамоту истерялъ есть.
Игумен перекрестился, тяжело вздохнул:
— Вѣдаета ли словеса сеѣ грамоты?
Ваня поспешно кивнул, затараторил врезавшиеся ему в память слова грамоты:
— Поклонъ игумену Арсению отъ Вышаты. Пришли книгы князю съ Митяемь. Князь идеть брати дань въ слободу. Буди ти вѣсто, яко приде на Неву Бирьгеръ ратью и хоцеть воевати Новгородъ. А князь Олександръ събираеть воиско. А тебе, отче игумене, просить: пришли подъводы съ житомь и меци и кольцюгы.
Ваня оторопело замолчал, он сам не верил, что смог вспомнить грамоту слово в слово.
Игумен помолчал, еще раз горестно вздохнул, положил ребятам руки на головы:
— Отче Феодосие, накорми отрочата и одежю дай. Да веди къ брату Сергию.
В узкой комнатке, куда привел ребят отец Феодосии, которая по-монастырски называлась кельей, стояли две широкие лавки, застеленные чистым рядном, да маленький столик, притиснутый к углу. Над столиком висела икона с горящей лампадкой.
— Омоита ся. Облацѣта ся въ одежю нову. Худою одежею не гоже одѣвати ся, — проговорил монах и указал на кувшин с водой, стоявший на полу у двери, здесь же лежали чистые холщовые порты и рубахи.
Ополоснувшись, сняв с себя изодранную одежду, мальчики облачились во все чистое, проглотили по куску ржаного хлеба, запили его холодным молоком и, свернувшись калачиком па лавках, тотчас уснули. Тревоги этого удивительного дня наконец отступили от них.
Уроки отца Сергия
Мальчиков разбудил протяжный настойчивый звон колокола. Ваня вскочил первым. В узко прорубленное окошко кельи пробивался тусклый свет. Было еще очень рано. Но во дворе, куда любопытствующий Ваня постарался скосить глаза из окошка, толпились люди в длинных темных одеждах — рясах. Ваня затормошил друга, открывшего было глаза, но тотчас же отвернувшегося к стене и натянувшего для верности на голову рогожку, которой укрывался.
— Все во двор спускаются, айда и мы. Они скатились с высокого крыльца на лужайку, где их окликнул вчерашний монах отец Феодосии и сделал им знак присоединиться к стайке мальчишек в таких же, как у наших ребят, полотняных одеждах.
Ваня и Вася встали позади всех. Семеро мальчиков, с интересом на них оглядываясь, заподталкивали друг друга:
— Чудиновьскоѣ слободы кузнеца сыны… Изгорѣла есть слобода, а отрочата уцѣлѣла, да умомъ помрачила ся и речета гугниво… отець Феодосии тако сказаеть…
Услышанное обрадовало Ваню.
— Пусть так и думают, — шепнул он другу. — Подозрений меньше — кто, да чьи, да почему так плохо по-древнерусски говорим.
Кудрявый, дочерна смуглый мальчик продолжил, верно, прерванный появлением Вани и Васи рассказ:
— Не вѣдаете, яко же въ Резани было, егда татарове напали суть на Русь. Резаньци въбѣгли въ церкъвь и затворили ся въ полатѣ, погании же татарове отъбивъше двери, зажьгли церкъвь, и вси людие изгорѣли. Бѣда была, яко не мочно мнѣ вамъ всего и сказати.
Ребята наши замерли, вспомнили Прохоровы слова о страшном Батыевом нашествии, дохнуло на них жаром близкого рязанского пожарища. «Не уцелеем, пропадем…» — подумалось обоим сразу, и они крепко взялись за руки, сознавая друг в друге надежду на спасение.
Неожиданно Ваню дернул за рукав беловолосый мальчик, чуть пониже его ростом, с задиристым вздернутым носом, сплошь покрытым веснушками:
— Ты еси Иванко?
Ваня кивнул, не зная, что отвечать.
— А тотъ Василько есть? — продолжал интересоваться мальчик. Вася застенчиво пожал плечами, как бы подтверждая, что именно он и есть тот самый «Василько».
— Зовуть мя Онфимъ, — мальчик дружески похлопал Васю по плечу. — Не боита ся. Никто сде васъ не приобидить. Отець Сергии васъ грамотѣ научить. Будита грамоту добрѣ свѣдити. Отець Сергии есть ученъ и премудръ мужь, книгы пишеть. Отьци наши даяли суть насъ ему на ученье книжьное.
Онфим помолчал, не дождавшись ответа от робевших вымолвить слово мальчишек, добавил:
— А отець Феодосии научить насъ, како люди исцѣляти. Оже кто въпадеть въ недугъ, отець Феодосии цѣлить его отъ немочи. Отець Феодосии цѣлѣбьны травы съвѣдаеть, събираеть ихъ: и беленъ, и ковылу, и кропиву, и куколь свѣрѣпицю, и лебеду, и осотъ, и напороть. Да зелие варить. Оже кто въпадеть въ черную кручину, али въ гортаньную печаль, али въ трясцю, али в сухоту, зелие се тому человѣку цѣльбы творить.
Снова не получив ответа от дичившихся «погорельцев», Онфим решил и отступиться от них, да вспомнил про азбуку, которую отец Сергий наказывал передать новичкам. Онфим встряхнул холщовый мешочек и, мотнув белобрысыми вихрами, протянул Ване золотистую, правильной формы липовую дощечку. На дощечке с обеих сторон были аккуратно вырезаны буквицы азбуки.
Из церкви выглянул маленький белобородый старичок, это и был отец Сергий, и махнул рукой сбившимся на поляне ребятишкам, те привычно и спешно двинулись на его зов. У входа мальчики чинно перекрестились, низко поклонились иконе, висевшей над дверью. Ваня и Вася, запоминающе приглядываясь, старательно повторили их движения, осенили себя крестным знамением, метнув «двоеперстие» правой руки — сложенные вместе указательный и средний пальцы — со лба на живот и с правого плеча на левое.
В церкви было светло и празднично от зажженных возле икон свечей, от яркими светляками горящих лампад. Монахи стояли лицом к небольшому возвышению, как потом узнают ребята, место это в восточной части церкви называется алтарем. Алтарь был отгорожен от средней части храма иконостасом — выстроенными в несколько ярусов рядами икон.
Уже знакомый ребятам игумен Арсений, непонятно, но красиво выпевая слова, читал лежавшую на столе в алтаре книгу. И что стол этот называется «престол», а книга, лежавшая перед Арсением, — Евангелие, и что игумен Арсений потому и зовется игуменом, что старший в монастыре, глава его, настоятель, — и это Вася и Ваня узнают потом, на уроках отца Сергия. А сейчас глаза торопились разглядеть и запомнить все вокруг.
— Служьба церковьная ведеть ся тако, — подсказал ребятам Онфим, вставая рядом с ними у северной стены храма, сбоку от алтаря, сюда привел своих учеников отец Сергий. Вася и Ваня запрокинули головы. Стены церкви были расписаны фресками, с них строго и тревожно глядели лики святых, их темные фигуры были облачены в ниспадающие мягкими складками одеяния. Казалось, что добрые, высокие люди с фресок со всех сторон обступают молящихся, ограждая их от напастей сомкнутым надежным кругом.