Если Афанасию трудно, то Кукше и подавно. Он с отчаянием думает, что ему, например, никогда не постичь удивительного христианского учения. Он спрашивает:
– А Христос поможет мне вернуться на родину, когда я приму святое крещение?
– Как ты, однако, привязан к родной земле! – удивляется Афанасий. – Впрочем, оно и понятно, здесь ты несчастный раб, отверженное существо, немудрено, что ты стремишься сердцем туда, где тебе жилось лучше.
Помолчав, Афанасий спрашивает:
– Скажи, а если ты станешь свободным гражданином Византийской империи, неужто ты по-прежнему будешь рваться из этой благословенной страны на свою засыпанную снегами родину?
Кукша в затруднении, он не знает, что отвечать. Ведь ему неизвестно, что значит быть свободным гражданином Византийской империи.
– Через несколько месяцев, я думаю, это станет тебе известно, – задумчиво говорит Афанасий. – Недаром Господь послал тебе Андрея Блаженного.
Видя недоумевающий взгляд Кукши, Афанасий словно спохватывается:
– Больше я тебе пока ничего не скажу, я и так сегодня наговорил слишком много.
Глава пятнадцатаяСнова Рябой
Для домочадцев Афанасия Кукша – новый раб, купленный Афанасием для личных услуг. Кукше не надо больше притворяться немым, он должен лишь скрывать, что живёт в Царьграде уже давно. Сицилийские сарацины, у которых купил его Афанасий, привезли его только что, а по-гречески он выучился ещё в Сицилии.
Перемена в жизни Кукши столь разительна, что иногда ему не верится, что это явь, а не сон. Он содрогается при воспоминании о своей недавней жизни. Афанасий даже обронил, что Кукша через несколько месяцев станет свободным. Неужто это возможно? А может, Кукше просто послышалось? Ему этого не проверить – у него нет привычки переспрашивать.
Благодарный Кукша изо всех сил старается, чтобы от него в доме был прок: колет дрова для очага, раздувает угли в жаровнях, рубит мясо, метёт полы и лестницы. Слуги, видя его усердие, беззастенчиво сваливают на него свои обязанности, но ему это нисколько не в тягость.
Афанасий запретил поручать Кукше какие-нибудь дела вне дома. Он объяснил своё запрещение боязнью, как бы Кукша не заблудился. Однажды в отсутствие Афанасия повар велел Кукше сбегать в зеленную лавку – понадобилось несколько пучков сушёных пахучих трав. Он напутствовал Кукшу:
– Не бойся, заблудиться тут негде. Выйдешь из ворот, поверни направо и так иди всё прямо, никуда не сворачивай. В конце улицы будет торговая площадь. Там глянешь опять направо и сразу увидишь зеленную. Назовёшь своих господ и скажешь, что я тебя прислал. Возьми что надо – и назад. Главное, не зевай по сторонам и ни с кем не болтай.
Кукша давно уже носа не высовывал за ворота, и для него стало привычным уютное чувство безопасности. И вот он снова на улице. Она ему хорошо знакома, как и большинство улиц и площадей Царьграда. Знает он и зеленную лавку – когда-то он подбирал возле неё гнилые плоды. На той самой торговой площади, куда он сейчас идёт, его выследил Рябой, когда Кукша подобрал упавшую жареную рыбу. Кукша идёт торопливо, пугливо озирается, во всех мужчинах большого роста ему чудится Рябой.
Выйдя на торг, он поворачивает к зеленной лавке и натыкается на Рябого. Мгновение Кукша стоит в замешательстве, соображая, в какую сторону лучше бежать. Этого достаточно, чтобы Рябой железной хваткой вцепился в него. На лице Рябого злобное торжество. Отстранив Кукшу на расстоянии вытянутых рук и склоняя голову то направо, то налево, Рябой разглядывает его.
– Ты, я вижу, принарядился, – насмешливо говорит Рябой, – прямо жених! – И добавляет примирительно: – Пётр всё спрашивает, куда, мол, девался Немой? А я не знаю, что и отвечать. В темнице, думаю, бедняга, а может, торговцы убили, сердечного. А ты, слава богу, жив, здоров и на воле! Ну, рассказывай, куда ты запропастился?
Кукша не отвечает, и Рябой начинает сердиться:
– Что? Сорвал хороший куш и решил жить сам по себе, а Рябого побоку?
Кукша продолжает молчать, и Рябой разражается упрёками:
– Кто тебя подобрал, когда ты подыхал с голоду? Кто тебя кормил? Кто ремеслу выучил? Кто? Ну, отвечай же, неблагодарная тварь!
Невесть почему, Кукше вдруг приходит в голову изобразить немого. Глядя прямо в глаза Рябому, он корчит дурацкую рожу и нечленораздельно мычит.
– Ах ты, скифский пёс! – шипит Рябой и так сжимает Кукшины плечи, что, кажется, вот-вот захрустят кости. – А ну, пойдём в сторонку, потолкуем!
Но сейчас Кукша не сдаётся так просто, как в тот раз под лестницей в переулке, где днём и ночью горят фонари. Тогда от голода у Кукши темнело в глазах, если он наклонялся, а теперь не темнеет.
Кукша резко падает вперёд. Плечи его высвобождаются, в клешнях Рябого остаётся только Кукшина шерстяная накидка. Кукша ударяет его головой в живот, вернее, в то место, где кончается грудная клетка. Рябой охает и, скорчившись, хватается за живот. Он пробует что-то сказать или крикнуть и не может. Кукша вырывает у него из рук свою накидку и бросается в толпу.
Некоторые праздные люди, видевшие, как он боднул Рябого и что-то вырвал у него, пытаются задержать Кукшу, но они действуют вяло, потому что у пострадавшего не слишком почтенный вид: кто их знает, из-за чего сцепились эти бедняки, стоит ли стараться ради кого-то из них! Во всяком случае, на вознаграждение тут рассчитывать нечего! Кукша без труда увёртывается от чьей-то руки и скрывается в рыночной сутолоке.
Он кружит по улицам, а потом возвращается на торговую площадь – вряд ли Рябой ждёт его там. Взяв в зеленной лавке все, что нужно, Кукша бежит домой.
Хорошо, что Рябой думает, будто Кукша зажил самостоятельной воровской жизнью, значит, он будет искать его прежде всего в харчевнях и кабаках, а там Кукша не бывает. Однако он, конечно, станет похаживать и здесь, где видел Кукшу. Надо держать ухо востро. Если они опять встретятся, Рябой, возможно, не будет больше пускаться в разговоры, а сразу кликнет стражников.
Глава шестнадцатаяКукшу выкупают
Миновала зима с ледяными дождями и сырыми снегопадами, и снова на безоблачном небе сияет милосердное солнце. Облегчённо вздыхают бездомные бедняки, дожившие до весны. Увы, не у всех хватило сил её дождаться. Многих за зиму сволокли в огромные ямы, вырытые на городских окраинах, и оставили гнить под открытым небом. Так спокон веку хоронят в Царьграде безродных бедняков и казнённых преступников.
Но никого уже не печалят зимние беды. Живые радуются солнцу, а мёртвые одинаково равнодушны и к теплу и к стуже. Приближается самый большой праздник православных – Пасха, и город полон торжественного ожидания. Царьградцы прибирают к празднику свои дома и улицы. С наступлением Пасхи кончается долгий Великий пост, и, отстояв в церквах вечерню, всенощную и заутреню, горожане отправятся домой и сядут за праздничный стол. С этого времени разрешается есть мясо и пить вино.
В свечной лавке Епифана торговля идёт не слишком бойко – к празднику даже небогатые люди стараются купить восковых свечей вместо сальных, поэтому у Епифана достаточно времени, чтобы читать «Жития святых». Вот и сейчас он сидит перед налоем, отстранив подальше от глаз толстую пергаментную книгу.
В лавку входит богато одетый юноша с красивым умным лицом. Это посещение удивляет Епифана – богатые люди не ходят в лавку сами, они присылают слуг. Епифан встает и с подобострастной улыбкой приветствует юношу. Они говорят о погоде, о приближении праздника. Епифан пытливо всматривается в лицо юноши, пытаясь угадать, чем вызвано необычное посещение.
Юноша делает большой заказ на свечи, сразу оплачивает его и говорит, что пришлёт за свечами слугу. Епифан рад хорошему покупателю, однако он видит, что не ради этой покупки явился к нему юноша. Так и есть, посетитель обращается к Епифану с просьбой, которая озадачивает старого лавочника. За свой долгий век Епифан не слыхивал ничего подобного: чтобы вот так, ни с того ни с сего, приходили в лавку к свечнику и просили продать раба, да вдобавок именно того, который давно уже пропал! Старик даже переспрашивает: он туговат на ухо и опасается, не ослышался ли.
– Нет, вы не ослышались, – говорит юноша, – я действительно намерен купить у вас раба по кличке Немой.
– Но ведь он сбежал ещё в позапрошлом году! – восклицает Епифан. Сбежал и как в воду канул!
– Тем легче, – говорит странный покупатель, – вам с ним расстаться.
– С кем, простите? – спрашивает старик.
– Я неточно выразился, – отвечает юноша, – я хотел сказать: тем легче вам решиться на эту сделку. Если бы раб был по-прежнему у вас, вы бы, очевидно, не стали его продавать, по крайней мере, за те пять номисм, что уплатили за него на невольничьем рынке. А раз он сбежал, у вас нет оснований отказываться от этой сделки. Вам возвращают пять номисм за раба, которого у вас уже нет, ваше дело лишь подписать купчую – и раб переходит в мою собственность.
«Уж не мошенник ли какой-нибудь? – думает Епифан, внимательно глядя на него. – Нет, на мошенника не похож. Хотя, кто его знает! Может быть, позвать всё же стражников?» Старик переводит взгляд с лица посетителя на отворённую дверь, за дверью пестреет уличная толпа, стражников поблизости не видать.
– Стражников звать не надо, – говорит посетитель, перехватив взгляд Епифана. – Вы меня ни в чём не уличите, только потеряете пять золотых, которые уже почти вернулись в ваш кошелёк.
Такой довод кажется расчётливому лавочнику вполне разумным, он согласен, что стражники им ни к чему. Однако он ни в чём не любит спешки, особенно в таком важном деле, как купля-продажа раба. Поэтому он говорит:
– Перед тем как сбежать, негодяй искалечил моего главного работника! Бедняга чуть не месяц лечился, я вынужден был давать ему на лекарства…
– Сколько же вы хотите за это? – перебивает его юноша.
Торговец медлит с ответом, он колеблется, боится продешевить и в то же время опасается, как бы не отпугнуть странного покупателя чрезмерным требованием. А юноша, как назло, проявляет нетерпение, не давая как следует подумать. Наконец Епифан решается: