Из кустов вышел вожатый.
— О чем это вы, ребята, спорите?
— Да ничего, просто так,— махнул было рукой Кукуруза, но потом, глянув снизу на вожатого, вдруг ехидно спросил:
— Дядя, а у вас все пионеры вот такие во… или только этот?
— А что такое?
— Да ничего… Просто он говорит, что этот приёмник сам сделал. Может, вон та худенькая автомобиль настоящий сама сделала, а этот «штурман-толькотак» — в космос летал?
— О космосе и автомобиле не скажу, а вот приёмник он действительно сам сделал. Это точно. Он у нас молодец. В радиокружке уже третий год. Академиком будет.
Вожатый говорил серьезно, не шутя. Не верить ему было невозможно. Кукурузо сразу скис — насмешливые огоньки в глазах погасли, уголки губ опустились.
Я тоже был удивлен. Мне почему-то всегда казалось, что все эти разумненькие образцовые школьники, которые мастерят действующие модели атомных ледоколов и самолётов, обязательно должны быть хилыми, заморенными, в очках. И обязательно чудаковатыми. А тут перед нами стоял нормальный курносый мальчик — мускулистый, загорелый, по всему видно, тренированный. Его скорее можно представить на спортивной площадке, среди шумной ватаги расхристанных мальчишек, чем с головой ушедшим в распутывание сложной начинки какого-нибудь удивительного радиоприёмника.
Мы молчали, растерянные и озадаченные.
Вожатый внимательно посмотрел на нас и притворно сердито сказал:
— Что же вы, братцы, разболтались тут, а хворосту не несете? Люди же голодные. А ну быстрее!
Это сразу вывело нас из оцепенения. Мы бросились поспешно (даже слишком уже поспешно) собирать хворост. И через минуту уже тащили на поляну большие охапки. Особенно старался Кукурузо. Он тащил такую охапищу, что я боялся, чтобы не него пупок не развязался.
Длинноногая девочка Валька, увидев, восхищено сказала:
— Ого-го!
И я не знаю, от чего больше был таким красным Кукурузо: от напряжения или от этого «ого-го». Он вообще почему-то часто поглядывал на эту Вальку. Нашел на кого смотреть! Страшила какая-то! Пучеглазая, длинноногая! Тьфу! Хуже Гребенючки в сто раз!
Все стояли кружком на поляне и смотрели, как ловко разжигал Игорь костер. «Смотри, городской, а умеет…»
Вскоре посредине поляны уже лизал небо огненными языками большой костёр.
— Ну, а чья очередь сегодня кашеварить? — спросил вожатый.
— Сашкина! — радостно закричала длинноногая Валька.
— Сашкина, Сашкина! — закричали отовсюду, и все посмотрели на «штурмана».
— Твоя? — спросил вожатый.
— Только так,— ответил тот.
— Вот же, везет нам сегодня,— улыбнулся вожатый.
— Везет! Везет! Уху! Сашенька, обязательно уху! Уху! — слились в один десятки криков.
— Только так,— впервые за всё время улыбнувшись, закивал Сашка.
Теперь, когда все стояли вместе вокруг костра, было особенно заметно, что Сашка очень маленького роста, меньше всех. Может, поэтому он и держался так серьезно и насуплено, чтобы казаться солиднее. Но еще было заметно, что все его любят, и если и смеются над этим «только так», то совсем не насмешливо, а скорее безобидно.
Сашка принялся готовить еду. Девочки помогали ему, чистили картошку, рыбу, которую достали из сетки, привязанной к корме одной из лодок и опущенной в воду. Другие школьники разбрелись по острову. Как-то так само собой вышло, что мы очутились рядом с Игорем. Игорь сидел на пеньке и строгал ножом палочку. Мы с Кукурузо сидел возле пенька на корточках, уткнувшись подбородком в колени, и задумчиво ковырялись в земле. Потом Кукурузо кашлянул и, насупившись (чтобы скрыть неловкость) хрипло сказал:
— Дай посмотреть… приёмник… Можно?
Игорь сразу отложил ножик и палочку:
— А чего же… Конечно. Пожалуйста.
Он открыл футляр:
— Вот настройка, это диапазоны, это звук,— показал, что где крутить.
Кукурузо наклонился над приёмником. Засопел. Я и сам нос туда сунул. Кукурузо отпихнул меня локтем:
— Не дыши туда. Запотеет и испортится.
Игорь улыбнулся:
— Да ничего. От этого он не испортится.
Долго Кукурузо крутил ручки-колёсики, и мы молча, затаив дыхание, слушали голоса далёких стран.
— Да-а-а… Ценная штука,— сказал, сказал наконец Кукурузо и добавил: — Ну, по физике у тебя, конечно, пятерка.
— Пятерка,— просто и без хвастовства ответил Игорь.
— А двойки ты хватал когда-нибудь? — с надеждой спросил Кукурузо.— Хоть по поведению, хоть по пению? Или круглый отличник.
— Отличник,— словно извиняясь, сказал Игорь.— Все наши юннаты — отличники. Такое условие.
Кукурузо тихо вздохнул.
В это время из кустов выглянула Валька. Видно, девочки уже закончили чистить рыбу. Я видел её, а Игорь, который сидел к ней спиной,— нет. Валька тихонько подкралась к нему, и не успел я даже рот раскрыть, как она одним движением столкнула его с пенька. Игорь ничего не подозревал и, конечно, кувырком полетел на землю.
— Даме всегда надо уступать место,— сказала Валька, садясь на пенёк.
Игорь, вставая и отряхиваясь, только улыбнулся в ответ.
Мы с Кукурузо удивленно переглянулись.
Хорошенькое дело! Толкового мальчишку — физкультурника, смастерившего такой приёмник, длинноногая страшила толкает так, будто он не мальчишка, а какая-то мебель.
Если бы, например, мне сделала такое, скажем, Гребенючка, я бы ей так дал.
Да что это с Кукурузо?
— А ну дай мне? — нахально говорит Валька и протягивает руку к приёмнику, который держит Кукурузо. И Кукурузо, теленок, спокойненько отдаёт приёмник. Тьфу, дурак! Что — её приёмник, что ли? Что это она распоряжается! Ишь, какая умная!
Однако все эти возгласы, естественно, беззвучно раздаются только во мне самом. Я молчу. Это же не мой приёмник, и не у меня его отбирают.
Валька начала настраивать приёмник, по-птичьи наклонив голову набок и смотря в небо. Нашла какую-то тягучую мелодию и вдруг радостно воскликнула:
— О! О!
Мы озадаченно взглянули на неё — что такое? Мечтательно смотря на плёс и внимательно слушая музыку, она тихо сказала:
— «Лебединое озеро»… Адажио…
Я поморщился. Тьфу, задавака! Такое говорит, что и в толк не возьмешь.
А Кукурузо, напустив на себя серьезность и нахмурив брови, говорит:
— Нет,— говорит,— это озеро скорее не Лебединое, а Утиное, потому что лебеди у нас не водятся. Зато уток — как ряски.
Валька вдруг как захохочет:
— Ой, держите меня! Ой, не могу! Вот чудак! Я же не про это озеро, а про музыку. «Лебединое озеро»,— балет композитора Чайковского. Как раз это сейчас передают.
Лицо Кукурузо словно ошпарили. Вся кровь, какая только была в его организме, бросилась в лицо.
— Можно подумать, что я не знаю,— сердито буркнул он.— Прекрасно знаю этот знаменитый балет. А про наше озеро я просто так сказал. Для интереса… Для смеха.
Я отвернулся. Не могу я смотреть в глаза человеку, который врёт. А Кукурузо врал сейчас бессовестно. Ничего он не знал, никакого «Лебединого озера». Потому что слух у него препоганый. Петь он мог только со мной. Подтягивать.
Я досадовал на Вальку из-за того что она заставила моего друга так врать. И вообще, что она пристала к нам?
И вдруг, как бы подслушав мои мысли, Валька резким движением выключила приёмник и сказала:
— Вы на меня сердитесь, мальчики, да? Что я пришла к вам и пристаю, да?.. Но сейчас уйду. Вы не сердитесь. Просто мне хотелось познакомиться с вами.
И так она это как-то просто сказала, что мне даже стало неловко. И ни я, ни Кукурузо не решили, что ответить.
Валька поднялась, сунула Кукурузо в руки приёмник и побежала к костру.
— Чудачка какая-то… правда? — пожав плечами, смущено произнес Кукурузо.
— Она классная,— неожиданно покраснев, сказал Игорь.— У нас с ней все дружат. А почему ты не включаешь приёмник? Ты включай, не стесняйся. Я недавно поменял батарейку.
Я внимательно посмотрел на него и понял, что он нарочно меняет тему разговора, что больше о Вальке говорить не стоит. Я хорошо его понял. Мне тоже было бы неприятно, если бы кто-нибудь говорил о Гребенючке.
Я не знаю, сколько мы еще просидели на берегу у пенька, но вскоре от костра послышался голос вожатого:
— Игорь, мальчики, скорее сюда! Уха готова!
— Пошли! — сказал Игорь.
Я как выпил утром стакан молока, то больше и крошки во рту не держал — был теперь голодный, как арестант, и это предложение мне очень понравилось. Думаю, что Кукурузо есть хотел не меньше меня, потому что из-за всех ночных переживаний, наверно, совсем не завтракал.
Но он неожиданно сказал Игорю:
— Ты иди, а мы тут посидим. Мы только что перед вашим приездом хорошо позавтракали.
Я подмигивал ему и открыл рот, но промолчал.
— Да не выдумывайте, ребята, идемте! Такой ухи вы сроду не ели,— уговаривал Игорь.
Кукурузо упорно отказывался. Я, глотая от голода слюни, вынужден был его поддерживать. Наконец Игорь махнул рукой:
— Да ну вас! Подождите, я сейчас вожатого к вам приведу.— И побежал к костру. Но через минуту вместо вожатого прибежала длинноногая Валька. И сразу накинулась на нас:
— Что это такое? А ну бегом есть уху! Если бы вы меня приглашали — что, я разве отказалась бы? Я бы отказалась, если вы меня приглашали?! А ну, быстро!
И, к моей радости, Кукурузо, который так упорно отказывался перед Игорем, тут неожиданно смутился и покорно поплёлся за девочкой. И снова я почему-то вспомнил Гребенючку…
Не знаю, то ли, может, я просто был очень голодный, то ли правда уха была вкусной, но мне показалась, что я сроду такой не ел. Я же разбирался в ухе. У нас в селе умели её варить, да и сам я варил не раз. Но это была умопомрачительная — такая вкусная. Все причмокивали и хвалили Сашку-«штурмана». А он сидел возле казана с половником в руках и, как всегда насупившись, внимательно следил, кому дать еще.
Вскоре все понаедались и улеглись на траве возле костра — отдохнуть. Кто-то первый замурлыкал песню, кто-то подтянул, и песня выросла, окрепла и полилась над плёсом, даже камыши пригнулись…